– это не философия. В христианской Церкви есть своя философия. Но жизнь христианина не исчерпывается философией, и она не питается философией и не основывается на ней. Философия есть некая прикладная дисциплина для Церкви, скорее миссионерского характера. Христианство есть религия. Задача любой религии – найти путь единения с Божеством . И этот путь и степень единения разные религии понимают различно. В некоторых – надлежащая мера единения с Богом – это слушать Его заповеди и исполнять Его закон. Но христианство с таким толкованием законничества не согласно. Мало исполнять заповеди Божии и соблюдать некие ритуалы, приносить некие жертвы и хранить заповеди. Сердце человека жаждет, чтобы Бог действовал во мне. Не просто в мире, не просто в соседе или в великом подвижнике древности. Мое сердце хочет, чтобы Христос действовал во мне, а не только в ком-то другом, пусть даже очень почитаемом человеке.

На эту жажду личного, непосредственного общения с Богом Евангелие отвечает – не просто возвещением о том, что Христос когда-то воплотился.

Когда мы пробуем друг другу, нам самим объяснить таинство Христа, таинство Церкви, мы часто находим какие-то формулы, которые очень понятны, ярки, и в своей яркости таят искушение, таят соблазн. Потому что можно купиться на них, и они заслонят поиск большей глубины . Так и сегодня – часто люди вполне благочестивые и церковно настроенные, пробуя пояснить, что происходит в Православной Церкви, почему у нас есть таинства и т.д. – говорят о том, что Господь освящает мир, освящает наши дары, воду, масло, хлеб и вино. И эти освященные дары Он дает нам, чтобы через них и мы были освящены. И основная идея – Господь дает людям Свою благодать, мы эту благодать должны принять, чтобы она нас меняла и в нас возрастала. Это очень правильно и справедливо.

Но когда этих разговоров становится очень много, и когда этими разговорами ограничивается кругозор христианина, тогда возникает вопрос – все хорошо, а воплощаться зачем надо было Богу? Что Ему мешало издалека словом Своим освятить хоть все Мертвое море? Берите, пейте от него все – источник воды живой… Или взять и освятить какие-нибудь, скажем, амбары зерна. Примите, вкусите, пусть вон тот склад № 5 будет телом Моим. Примите от него вси! Почему недостаточно было такого дистанционного послания Божественной энергии в мир, почему Ему Самому надо было прийти к нам?

Дело в том, что христианство говорит не просто о том, как Бог спасает людей, освящает их, оправдывает, помазует. Есть две основные религиозные схемы.

1 – это религии самоспасения. Это ряд индийских религиозных школ, других языческих практик, современный оккультизм. Ты сам – почти бог, ты сам можешь развить в себе такие способности, что ты войдешь в мир богов.

И есть другой вариант (2) – когда человек считает, что Бог ему все дал, и человек должен только слушаться. Может быть, в исламе так. Там человек ничего для Бога сделать не может, он должен только не выходить за рамки тех заповедей, которые Он предписывает. И если он будет жить, соблюдая правила жизни в этом общежитии, то Бог его приведет в вечные обители.

А вот христианство совмещает в себе обе эти интуиции. Итак, с одной стороны, Бог действует в человеке, но этот дар Божий действует не просто сам по себе. Это специфика православного понимания благодати. Благодать дается человеку, чтобы усилить его собственные действия . Принцип синергии. Благодать укрепляет, преобразует естественные способности человека. И благодать человек должен своим подвигом принять и взрастить в себе ее.

Итак, спасение и освящение не может быть нам просто подано извне. Оно должно быть творчески воспринято изнутри. Поэтому то, что произошло между Богом и людьми, та трагедия, которая произошла в наших отношениях, во грехе Адама и во всех последующих грехах человечества – трагедия в том, что пространство смерти разверзлось между миром людей и Богом. И это пространство смерти нельзя было отменить декларированием, зачитыванием небесного декрета. «Я, люди, на вас больше не сержусь и не гневаюсь, Я вас прощаю…» Никаких судебных решений здесь было бы недостаточно. Эту пропасть нельзя было просто заполнить и человеческой деятельностью. Иначе получилась бы Вавилонская башня – образ явно негативный в Библии – когда люди сами, своими усилиями пробуют долезть до неба. Люди утратили Бога, и поэтому именно Бог к ним должен был прийти. И Бог сходит на землю . Но сходит не просто Сам по Себе, а сходит через человека.

Ведь грехопадение произошло из-за того, что человеческая воля не пожелала вполне быть с Богом. Это смысл любого греха. «Я буду жить иначе, чем воля Божия меня призывает». Это источник греха. Исцелить же человека – значит исправить этот источник греха . Потому что бесполезно чинить последствия, латать их. Надо исцелить сам корень греха, а этот корень – в нашей воле. А беда в том, что человеческая воля привыкла грешить.

С одной стороны, оказывается, что если человеческая воля в Адаме не была направлена к Богу, и в этом был грех – значит, Бог не может вторгнуться в наш мир для исправления потомков Адама без нашего желания, без того, чтобы воля человеческая всецело согласилась: да, Господи, приими и […] Поэтому и необходимо было единство Бога и человека, в Божественном действии устроевающее наше спасение.

Вот отсюда – потребность в Богочеловечестве, в Богочеловеке, в котором бы вся полнота Божества обитала бы телесно, в Котором было бы две воли, во взаимном любовном порыве устремленные друг ко другу, во взаимном послушании, если хотите. Ибо здесь поистине взаимное послушание. По слову , Бог становится слугой для нашего спасения и поэтому воплощается, но и человеческая воля Иисуса всецело отдается во исполнение Троичной воли, Божественной воли Христа.

Это соединение произошло. Оно прошло даже страшные испытания Гефсиманского сада и Голгофы. Дальше стоит вопрос – как сделать так, чтобы тот дар, то чудо, которое произошло во Христе, стало доступно для всех остальных?

Патристика различает две человеческие воли. У каждого из нас есть воля природная. Это естественная «гравитация», стремление человеческой души. И тела, между прочим, тоже. Например, стремление удовлетворить чувство голода, стремление к любви, стремление к знаниям, совестное чувство, жажда познания… Это все благие естественные порывы человеческого естества. Поэтому стремления этих вот воль называется природной волей.

Но каждый из нас есть личность. Каждый из нас своей личностной свободой, своим решением определяет, какой из этих импульсов моей природы я реализую здесь и сейчас. Вот во мне есть масса импульсов – одновременно и поесть хочется, и поспать, и почитать чего-нибудь, и пообщаться с другим человеком – все это мне хочется одновременно. Но этих импульсов много, а я один. Моя личность говорит: вас много, а я одна. И личность решает, какой же из этих многих импульсов, которые толпятся на пороге бытия – какой из них пустить в реализацию, какой из них воплотится в эту минуту в моих всецелых действиях.

Поэтому православие различает две воли человека: воля личностная (гномическая воля) и воля природная.

И вот представьте себе: откуда рождается грех? Грех рождается тогда, когда некое благое само по себе стремление нашей природы (это очень четкий догмат православия – все, что есть в человеке – все добро, в человеке нет ничего лишнего, от нашего разума до нашей сексуальности, все добро сотворено Богом) – зло рождается тогда, когда тот или иной импульс реализуется не вовремя и некстати. Нет никакого греха в том, что человек хочет поесть. Но если он начинает кушать хот-дог перед царскими вратами на литургии – в неудобной обстановке, атмосфере, в неудачном контексте реализует природное желание своего желудка… Здесь сердце надо питать, а ты питаешь желудок.

Так вот, эти желания толпятся перед моей личностной волей, и я решаю, даю согласие на то, чтобы низший импульс я реализовывал вместо высшего импульса именно сейчас. Это происходит. Проходит несколько дней. Этот низший импульс вновь дает о себе знать, и опять в похожей ситуации, идя на этот грех, я еще сомневался и метался, сделать или нет – второй раз все проходит гораздо быстрее, я прохожу путь от первого помысла до греха уже гораздо быстрее; в третий раз – просто мгновенное замыкание происходит, а в четвертый раз моя дурная голова сама уже будет искать и провоцировать пробуждение этого низшего импульса, когда человек сам ищет повода ко греху. На языке аскетики это называется «страстное пленение» – когда моя личностная воля оказалась пленена неправильной структурой моей собственной природы. Но это еще не самое страшное. Хуже всего происходит то, что постепенно становится уже как бы такое прочное замыкание моей личности с низшими, скажем, слоями моей психики, минуя верхние. И тогда какая-то такая скукоженная фигура выстраивается в моей жизни, и оказывается, мое греховное произволение, личностное произволение – искорежило структуру моей природы. Все по принципу: «посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь [тюрьму?]». Человек сам уродует свою судьбу, уродует свою природу своими грехами. Это началось с первых людей, это происходит с каждым из нас.

Более того, есть такая печальная реальность, которую я, например, объяснить не могу. Я могу на нее просто указать вслед за многими русскими философами. Безумие, на которое каждый из нас в одиночку совершенно не способен, мы спокойно это сделаем, находясь в толпе. Оказывается, общество способно быть резонатором греха. Не столько добра, сколько греха. Чем больше масса людей, тем больше гарантия того, что при возможности выбора они выберут дурной путь, нежели благой. Каждый из нас вполне свободен в своих личных выборах. Семья или небольшой коллектив при более-менее нормальных условиях, скорее всего, изберут добрый путь. Когда люди сливаются в огромный коллектив, вместе в толпе – слишком велик шанс, что при возможности разрушения или созидания они изберут путь разрушения. Это философский вопрос – почему общество часто выступает резонатором для греха , почему человек, который в одиночку не пойдет убивать своего соседа, в толпе готов участвовать в любом погроме.

Богословски это можно объяснить до некоторой степени. Дело в том, что человек создан социальным существом. Или скажем иначе – он создан соборным существом. Мы созданы для жизни вместе. И поэтому в нас есть некоторые такие стороны нашей души, характера, которые раскрываются именно в соборном общении. Но если у нас есть такие резонаторы, то они вначале должен быть резонаторами добра. Но в результате грехопадения исказилась их мощь, их вектор действия. И эта мощь, которая изначально была им дана, начинает действовать в разрушительную сторону.

После грехопадения постепенно в поколениях грех нарастает, от поколения к поколению. И первые страницы Ветхого Завета дают поразительную картину поистине эпического нарастания зла – от грехопадения Адама, от Каина и Авеля – до допотопного человечества. И даже потоп не может остановить эту инерцию зла. Он ее приостанавливает, но она заново набирает дальше ход, уже начиная с сыновей Ноевых и с поступка Хама.

Так вот, эту инерцию зла надо было остановить. Чтобы остановить инерцию дурной истории, нужно было вторжение того, что находится вне истории, вне времени. Вторжение вечности во время.

Хорошо, Бог воплотился, но что дальше? Христос берет в Себя нашу человеческую природу такой, как она есть. Вполне возможно, что даже такую, искореженную последствиями греха. Поскольку Христос человеческую природу вбирает в Божественную Личность, это означает, что ни один импульс человеческой природы – даже если он привык реализовываться недолжным образом – не может этого сделать. Потому что Божественная Личность Христа никогда не дает согласия ни на какой грех. Св. это изъясняет так: неизменностью Своего Божества Бог исцеляет нашу природу, которая прежде изменилась ко греху. Теперь она изменяется к свету, к праведности. Итак, Христос тем, что Он не может грешить (Он Бог), Он как бы разглаживает те складки человеческой природы, те рубцы греховные, которые в нашей природе появились. Он их разглаживает в Себе Самом. И в конце концов сама человеческая природа Христа становится обоженной, преображенной.

И вот вопрос: как этот дар преображения передать людям, всем остальным?

Вот для этого и устанавливается величайшее христианское таинство – таинство Причастия Тела и Крови Христа.

Суть этого таинства состоит в том, что мы приобщаемся человеческой природе Христа, не Божественной. Мы вкушаем Тело и Плоть Христа, но это частицы преображенного космоса, преображенной Плоти Христовой, облагодатствованной. Святой , ученик апостола Иоанна, пишет в послании к Смирнийцам (конец 1 века): «Евхаристия есть Плоть Спасителя нашего, которая пострадала за наши грехи, но которую Отец воскресил».

Итак, к Воскресшему Телу Христа мы приобщаемся. Не к тому, которое было до преображения, до страдания, а к Воскресшему, в котором нет тления, которое победило тление, в котором смерть сломалась, и там нет смерти.

Эти частицы иного бытия, бытия занесенного в наше время и в наш мир – из беспредельного будущего, из Царства будущего века, где после конца истории, при сотворении нового неба и новой земли – там обещано нам такое бытие, где не будет ни смерти, ни болезни, ни воздыхания, ни страданий, ни слез. Вот из этого, иного порядка бытия – отдельные, как бы авангард, обетованные частицы – прорываются здесь уже к нам и поселяются в нас. Эта преображенная Плоть Христа входит в жизнь каждого христианина через Причастие.

Зачем? – затем, чтобы начать действовать внутри христианина и изнутри влиять на него.

Можно сказать, что у Христа есть два способа воздействия на Своих учеников. 1 – знакомый всем нам, лицом к лицу, прямая проповедь, обращение к личности человека, к его совести, разуму. Вот тебе Евангелие, свидетельство о распятом и воскресшем Христе – уразумей его, пойми, поверни свое сердце к Спасителю. Это прямое воздействие, можно даже сказать, культурное, потому что воздействие культурными средствами – средствами речи, слова, образа.

Но в христианстве есть и бескультурное воздействие на человека – в том смысле, что оно глубже любой культуры – онтологического воздействия. Это мистика, таинство. Когда в человека вселяется, встраивается иная частица бытия, которая изнутри подталкивает его совесть к доброму выбору.

И это не насилие. Апостол Павел однажды говорит: бедный я человек! Доброго, которого я хочу, я не делаю, а злого, которого не хочу – делаю. Это вещь, прекрасно известная любому христианину, и которую в упор не хотят замечать люди, воспитанные в идеологии просвещения, хотя в том числе и философы, а именно – для многих направлений античной философии, даже для Платона, например […], вплоть до позитивизма и даже марксизма в некоторой степени – зло – это порождение невежества. «Если бы человек знал, что есть добро, он бы стремился к добру и к истине. Но люди не представляют себе, что является настоящим добром, и поэтому калечат свои судьбы и судьбы других людей».

Но христианство увидело, что есть более глубокие корни зла. Бывает, сознательная воля оказывает воздействие – но человек прекрасно знает, что это грех, прекрасно знает, что это безумие – и идет на него. Вспомните Достоевского – идеал [содомский] Карамазова, грех как идеал. И при этом идеал Богородицы и идеал содомский вместе присутствуют в его сознании. Апостол Павел это и отображает – оказывается, есть такое доброе, которое я знаю, которое я хочу, а все-таки не могу. Это уже другой такой уровень – когда человек не только знает добро и стремится против него (это уровень Карамазова), а то, о чем говорит апостол Павел – я и знаю добро, и стремлюсь к нему, но все-таки не могу достичь! И напротив – я знаю зло, я отвращаюсь от него, и все-таки я вновь и вновь его делаю.

Так вот, человек пленен своим грехом, своими страстями. И его греховное прошлое, греховные привычки давят на него. Ни один из нас вне Церкви и вне благодати не находится в состоянии абсолютно свободного выбора. Когда кажется, что есть одинаковые пути, равные, и я свободно решаю – идти туда или сюда. Увы, в каждом из нас живет огромная инерция греха, которая подталкивает нас именно к злому выбору. Гравитация добра слабее, чем гравитация зла.

И чтобы человек свободно мог принять дар Христа, свободно исправить свою жизнь, его нужно заслонить от этой гравитации, создать в нашей душе атмосферу антигравитации, установить такую антигравитационную установку. Чтобы не было чрезмерного, ассиметричного притяжения зла.

Вот это и есть смысл церковных таинств, и таинства Причастия – прежде всего. Частица Тела и Крови Христовых даются тебе, чтобы эта Кровь Христа лилась в твоих жилах, и она установит такой заборчик между греховной инерцией моей прошлой жизни и тем, что выбирает моя личность сейчас. Тем самым человек подвигается к ситуации более свободного действия. Это то, о чем апостолы без конца свидетельствуют – что Христос сделал нас свободными. Мы куплены для свободы дорогой ценой , но сделаны свободными, и не будем возвращаться вновь под рабство.

Это означает, что инерция греха – и греха первородного, и грехов прежних поколений, и моих прежних грехов – уже не действует. Выйдя из купели крещения, впервые приняв таинство Причастия – после этого я начинаю жизнь как бы с нуля. С нуля в том смысле, что у меня есть возможность сказать, что-то греховное, что было за мной раньше – его уже нет. Я живу вне него, оно осталось там, и это был не я.

У Канта есть его знаменитый категорический императив, одна из формулировок которого гласит: поступай так, как если бы история всей вселенной началась с этого мгновения. Это великая формулировка, она означает: действуй в понимании того, что ничто из того, что было в прошлом, ты не имеешь права привести в оправдание той подлости, на пороге которой ты стоишь сегодня. Не смей ссылаться на прецеденты «все так делают, и я так раньше делал…» – нет, перед тобой сейчас выбор, и ты должен понять, что не можешь оправдать себя тем, что было раньше. Как будто бы ничего не было, и ты, зная нравственный закон и зная закон Божий о твоей свободе, должен решиться.

Кант об этом мечтает. Ему хотелось бы, чтобы люди так думали. Но в христианстве это не мечта, это практика. Через покаянное обновление, через соучастие в Христовых таинствах, через принятие Его преображенной Плоти в себя мы можем действительно каждый наш день каждый поступок начинать как бы с нуля – в том смысле, что мы не испытываем чрезмерного давления со стороны нашего прошлого. Оно до конца, может быть, не уничтожается. Человеческие психологические привычки есть привычки, многие их них остаются. Но если человек всерьез решил: я пойду за Христом, я последую дорогой добра – ему дается сила, которая защитит его от чрезмерных нападений со стороны злых сил.

Тем, что Личность Христа, Личность Бога была непогрешима, Он исцелил человеческую природу. Затем эти частицы исцеленной человеческой природы Он вложил в нас – чтобы исцеляющаяся человеческая природа в нас могла бы освободить и исцелить нашу личную волю, каждого христианина. И это и есть такой сложный путь к исцелению источника греха. То есть, мы говорили, что источник греха – в личной воле человека, и эту личную волю человека нельзя отменить! Бог не может совершать благие поступки вместо нас заменить Собою в этом смысле. Он находит такой как бы окольный сложный путь, чтобы поддержать благие порывы нашей души, чтобы колебания в сторону добра и зла по крайней мере уравновесились , чтобы не было диктата, диктатуры бессовестности. Это высший смысл таинства Причастия. Приняв в себя частицу Тела Христова, мы сами становимся частицей Тела Христа.

Это то, что отличает литургическую трапезу от любой другой. Когда мы вкушаем обычный хлеб, по логике событий мы перестраиваем этот хлеб в ткани нашего организма. Однако когда мы участвуем в трапезе небесной, в литургической трапезе – происходит нечто обратное: не Хлеб, который я ем, становится мною, а мы становимся Тем, что мы вкушаем. Люди становятся тем небесным Хлебом, которому они причастились. Это призвание литургии – соделать нас причастниками, частицами Тела Христа.

Поэтому важнейшим предметом, который подлежит освящению на литургии, является не вино и не хлеб, а мы с вами. И в евхаристической молитве священник молится: «Господи, ниспосли Духа Твоего Святаго на нас и на предлежащие дары сия». Мы, собравшиеся в , есть первый по важности предмет освящения. А то, что находится в алтаре в Чаше, есть на самом деле средство к этому. восклицает, обращаясь к людям, которые стоят перед престолом: Братья, это ваша тайна лежит на престоле. Вы возложены на престоле. Причаститесь к тому, чем вы должны быть!

Есть в древнехристианской литературе некоторые тексты о литургии (кстати, этих текстов очень мало – это таинство, о нем не очень-то много писали) – они поражают своим радикальным отличием от того, что сейчас принято думать и писать о литургии.

Например – в любой популярной брошюрке будет сказано, что на литургии происходит преложение, преосуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы. И чудо состоит в том, что хлеб и вино, которые такими были вначале, затем становятся Телом и Кровью. Однако в древнехристианских текстах об этом говорится противоположным образом. Например, старца спрашивают: отче, почему мы причащаемся, почему есть это таинство причастия? Почему мы видим в чаше хлеб и вино? – и старец отвечает: видишь ли, Господь знает немощь человеческого естества, и знает, что мы не могли бы есть сырое мясо. И поэтому Господь, нисходя к нашим немощам, прелагает Свое Тело в Хлеб, а Свою Кровь претворяет в Вино.

Значит, смысл таинства – что Христос прячется в Дары, а не в том, что Он открывается в них.

Или другое сегодняшнее направление толкования Евангелия – пытаются доказать, что Христос действительно был Сыном Божиим, Мессией, что Он поистине был Богом. Однако по мысли отцов 1-го тысячелетия, Христос не открывает Свою Божественность, а прячет ее. И только если мы знаем эту миссионерскую установку Христа, мы можем понять логику Евангелия: Христос запрещает говорить о Себе тем, кто догадался о том, Кто Он. Христос до поры до времени прячет тайну о том, Кто Он есть. Он в зраке (образе) раба пришел, и Ему важнее, чтобы люди приняли Его уничиженность, а не в том, чтобы воздали ему славу.

Так же и в литургии. Это как в Вифлееме – Господь спрятал Себя в сына плотника. Так же и на литургии Господь прячет Себя в смиреннейшие дары земли – хлеб и вино. Только в крайних случаях дается понять, что это не просто хлеб и вино.

В наших служебниках публикуется Учительное известие. Это увещевание, обращенное к новопоставленному священнику. Там есть инструкция, где рассказывается, как вести себя в разных бытовых случаях. Например, если служишь литургию зимой, а чаша замерзла. А бывает – вдруг действительно видишь, что в чаше Тело и Кровь Христовы. То есть действительно видишь, что там Младенец лежит в чаше. Или видишь, что Божественный огонь из чаши исходит – прекрати служить, поставь чашу на престол, отойди в сторону, тихонечко молись, а когда увидишь, что все придет в нормальный вид, вино будет казаться вином, а хлеб – хлебом – тогда вернись и продолжай литургию. И помни, что это дано тебе было видеть по твоему неверию. То есть вместо того, чтобы сказать – ах какой я благодатный старец, такого сподобился увидеть – Учительное известие предупреждает, что не превозносись.

Мы называем священников священнослужителями, и при этом нам часто кажется, что священник совершает таинство – приносит жертву, освящает Дары, что священник сам по себе носитель особой благодати, которой как бы нет у мирян, и т.д. На самом деле священник не совершает никакой литургии, таинства. Таинство совершает Господь Духом Своим. Священник служит таинству, поэтому и называется священнослужитель. То есть субъект совершения таинства есть Сам Бог.

В 12 веке в Константинополе (1148 год, если не ошибаюсь) прошел собор, где обсуждались два вопроса: 1 – кому приносится Жертва Христа. И соответственно – кому приносится Жертва литургии? Если это называется Жертвой, то кому она приносится? Были варианты, предполагали – Богу Отцу. Собор ответил – нет, это Жертва, обращенная к Троице. И вспомнили слова из молитвы на литургии Иоанна Златоуста: «Ты еси приносяй и приносимый, приемляй и раздаваемый». Ты Тот, Кто приносит и Кого приносят, Тот, Кто приемлет, и Тот, Кого раздают. По Своей человеческой природе Христос приносит Свою волю, Свою жизнь в жертву для исполнения воли замысла Божия о нашем спасении. Но как Бог по Своей Божественной природе Он приемлет эту же Жертву, потому что это Его замысел был от создания мира – о спасении падших людей через Крестную Жертву. Поэтому человеческая природа Христа приносит Себя в послушание Божественной воле, а Божественная природа Христа приемлет эту Жертву, и это приемлющее действие Божественной природы Христа – оно едино и нераздельно с волей и действием Отца и Духа Святаго. Поэтому здесь вся Троица участвует в примирении с человеком, и вся же Троица участвует в литургическом действе. Значит, Христос есть истинный Первосвященник, по слову апостола Павла, единственный Священник в христианской Церкви. Потому что Он единственный принес ту Жертву, в которой мы можем быть соединены с Богом. Мы же можем соучаствовать в этой Жертве, или точнее – принимать ее плоды.

И второй вопрос, который тогда же обсуждался на том константинопольском соборе – вопрос более понятный и более сложный. Что такое литургия? Как наши литургии, совершаемые в каждых храмах, соотносятся с Тайной Вечерей? Вот когда-то Христос причастил Своим Телом и Кровью апостолов. Были варианты – что литургия есть воспоминание о Тайной Вечере, или что литургия есть повторение Тайной Вечери. При внимательном рассмотрении оказалось, что оба варианта неудовлетворительны. Потому что, если мы просто вспоминаем о Тайной Вечери – значит мы остаемся голодными. Сколько бы мы ни вспоминали о трапезе, которая была позавчера, сегодня мы от нее не станем сытнее. Воспоминание о позавчерашнем ужине никого сегодня не накормит и не утешит. Как будто бы повезло только 12-ти апостолам, которые причастились когда-то Телом и Кровью Его, а нам-то что с этого? Неужели у нас нет доступа к этой же Чаше? Как же быть со словами Христа о том, что Он есть Хлеб жизни, и кто не будет есть Плоти Его и Крови Его, тот не увидит жизни вечной.

Вариант о том, что мы повторяем Тайную Вечерю – тоже безумие, ибо как можно повторить ту Жертву, которая принесена единожды? Апостол Павел в послании к Евреям многократно подчеркивает – единожды Христос закалается. Кроме того, тогда Христос сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое. А сейчас что, любой поп то же самое делает? Какой-нибудь отец Василий скажет: приимите, ядите, сие есть тело мое, и начнет раздавать свое тело и кровь? Но он же Кровь Христа раздает. Значит, это тоже неудачное суждение.

И тогда собор 1148 года принимает решение и говорит, что каждая литургия не есть только воспоминание Тайной Вечери, ибо этого недостаточно, и не есть повторение Тайной Вечери, ибо это невозможно. Каждая литургия есть сама Тайная Вечеря. Мы соучаствуем в той самой единственной трапезе, «силы Небесныя с нами невидимо служат, се бо входит Царь Славы». Мы незримо для телесных очей входим в пространство Сионской горницы и из рук Христа приемлем ту самую Чашу, и мы находимся в Царстве будущего века, в котором нет преград между прошлым и будущим, нет пространственных преград. Поэтому через благодатное действие Святаго Духа (а субъектом таинства является Святой Дух, Он совершает это таинство, а не священнослужитель), это нисхождение Святаго Духа на , собравшуюся вокруг Чаши – оно истончает толщу времен и пространств, которые отделяют нас от Сионской горницы. И мы соучаствуем вкупе с апостолами в причастии Телу и Крови Христа.

Не случайно поэтому церковная символика росписи в древности предполагала, что апостольский лик должен быть изображаем в алтарной апсиде вокруг престола. Апостолы стоят вокруг престола, и мы вместе с ними подходим к Чаше, а они – за нашими спинами. А сегодня этот апостольский лик пишется в иконостасе, так называемый Деисусный чин.

Здесь нельзя не заметить, что произошел удивительнейший исторический казус. Те суждения, что были отвергнуты православной Церковью в 1148 году, позднее, спустя 400 лет, были приняты западными христианами. Догмат о том, что литургия есть воспоминание Тайной Вечери, был позднее принят протестантами (где-то с 16 века некоторыми протестантскими толками), а догмат о том, что литургия есть повторение Тайной Вечери, был принят католиками на Тридентском соборе контрреформационном, и как бы тем самым протестанты и католики подпали под анафему константинопольского собора 1148 года.

Еще хотелось бы сказать вот что. Литургия по-гречески – это «совместное служение, совместное действие, общее действо». Перевод Николая Федорова на русский язык – «общее дело». И в служении литургии участвуют не только священнослужители, но и народ. Поэтому по православным правилам священник не имеет права совершать литургию один. Если в храме нет причастников, священник не имеет права служить литургию. Если в храме нет народа – хотя бы псаломщик пусть будет, хотя бы хор. Потому что священник не сам от себя участвует в литургии, а от лица народа, уполномочен народом. А если народа нет, то его мандат недействителен.

Это важнейшее различие между православным и католическим пониманием Церкви. В католическом понимании, которое, кстати, является чрезвычайно понятным, потому что примитивным (на самом деле поскобли православного – найдешь католика очень часто) – католики официально убеждены, что священник – это ходячий аккумулятор благодати. Он стал на несколько степеней святее и благодатнее, чем остальные христиане. На самом деле священник отличается от мирян не тем, что он благодатнее и святее, а тем, что он в Церкви как во всецелом организме уполномочен для совершения особого служения. Поэтому священство есть некая функциональная реальность. Он осуществляет служение, необходимое в Церкви. Это служение собирания Церкви, служение евхаристическое, потому что в Евхаристии собирается Церковь. В Евхаристии происходит так, что толпа, которая зашла с улицы – преложилась, стала Телом Христовым. Совершил это чудо Господь. Священник же от лица всех молился, чтобы это чудо совершилось. Если не на ком этому чуду совершаться (народа нет, он один), то его служение не может быть исполнено.

Из этого следует очень интересное различие в церковном праве. Согласно католическому церковному праву, священник никогда не может быть лишен сана. Он может быть запрещен в служении, даже отлучен от Церкви, но он останется священником. Потому что они полагают, что раз произнесены молитвы и правильным образом совершено рукоположение во священника – то священник получил власть совершать таинства (это тоже важная деталь). У католиков такое юридическое мышление сильно – священник – это иерарх, он владыка прежде всего, у него есть власть совершать таинства.

Когда крестит православный священник, он говорит: крещается раб Божий такой-то. Когда католический священник крестит, он говорит: Я крещаю тебя во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Православная формула подчеркивает, что это действие самого человека, крещающагося. Католическая формула – «я крещаю…». Православная формула причастия: причащается раб Божий такой-то. Католическая – «я причащаю тебя…». А в формуле исповеди – увы, мы сейчас используем католическую формулу исповеди: «я, иерей такой-то, властью мне данной, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов…» И эту формулу не используют в Антиохийском патриархате, и не используют в Греции. Это влияние киево-могилянских идей. Православная формула, которая была в ходу на Руси до 17го века: «Грехи твои на вые моей, чадо». Грехи твои на моей шее. То есть священник выражает свою солидарность даже в грехах духовного чада. Он готов разделить перед Богом ответственность за грехи этого человека, который действительно стал его духовным сыном. А в восточных православных Церквах формулы все-таки разные, но примерно такие: «прощаются тебе грехи твои по вере твоей», т.е.евангельская формула такая, но не «я прощаю…»

В католическом понимании священник имеет харизму власти, прерогативу власти. Ему эту прерогативу дали – и затем никакими путями ты назад ее не выбьешь. Даже на следующий день епископ схватился – ой, нет, что это я такого дурака в попы поставил – а поздно, его можно и анафематствовать, отлучить от Церкви, а он останется попом. Он создаст свою секту, и католики скажут – эта секта благодатная. У них сейчас такая ситуация во Франции. Парижский кардинал [Лефевр] в 70х годах взбунтовался против Ватикана, ему очень не понравились реформы 2-го Ватиканского собора, и он ушел в раскол. И будучи в расколе, рукоположил новых епископов. И Ватикан должен официально признать, что эти епископы и священники благодатны. Ведь Лефевр получил законным путем власть, и этой властью он пользуется даже вне пределов католической церкви.

Или другое деяние Ватикана – одним из своих деяний они признали благодатность одной из старообрядческих русских иерархий, Белокриницкой иерархии. Для Русской Церкви это проблема, потому что Белокриницкая иерархия берет свое начало от епископа, который находился уже, судя по многим документам, под запрещением в Константинопольском патриархате. Он там был под запретом, не служил, а потом перешел к старообрядцам, они его нашли где-то в Австро-Венгрии (нынешняя территория Боснии), уговорили переехать поближе к России и посвятить им нескольких новых епископов. Он это сделал. Православный мир сказал нет, поскольку он не осуществлял свое служение как епископ, и он не мог совершать такие таинства как епископские рукоположения. Католики говорят иначе – он был епископом, значит, неважно, что был под запрещением, что был на покое.

Странная практика. Поразительная дисгармония, несоответствие между вхождением в мир церковных таинств и уходом из него. Есть обряды принятия таинств, но нет обрядов «раскрещения» или «развенчания», «лишения сана» и проч. Это несоответствие понятно. Во всех этих случаях Церковь лишь фиксирует факт. Не провоцирует событие, а фиксирует, что когда-то прежде произошли действия, из-за которых распался брак, из-за которых человек оказался вне Церкви, или священник оказался уже не священник.

Но дисгармония чувствуется, и поэтому в католической церкви возникла такая практика анафем. Когда лишали сана Джордано Бруно (а он был священником и монахом), то был совершен специальный обряд его расстрижения и низведения на степень мирянина. И в церковных архивах Италии сохранились даже записи о том, что выплачено сколько-то там талеров такому-то епископу и священнику за совершение обряда лишения Джордано Бруно сана священника. И есть даже описание этого обряда.

Еще хотел бы сказать, что я много раз употреблял слово таинство. Феодор Зелинский, один из крупнейших специалистов в области античной культуры, полагает, что греческое слово мистерия происходит от глагола миэйн – жмурить глаза. Человек, посвящаемый в мистерии, он закрывал глаза, и это означало не страх перед теми сведениями, которые ему сообщают, а как бы это закрытие внешнего зрения ради откровения внутреннего зрения. Как бы я повернул глаза зрачками внутрь, в душу. Некую истину, которую ты должен узреть в себе самом и о себе самом. То, что не видно внешнему взору, что происходит сокровенно и что ощущают очами сердца. Это таинство, мистерия. И христианская жизнь – это есть такая огромная мистерия, где происходит действие благодати, которое ощутимо сердцем и которое лишь в крайне редких случаях становится зримо и для телесных глаз.

В древней Церкви была так называемая дисциплина аркана. Это дисциплина тайны, научения. Тогда не дозволялось проповедовать о некоторых вещах. Например, христианин не имел права читать такие лекции, какие я вам сегодня читаю. По правилам Церкви 2 или 3 века за такую лекцию меня должны были отлучить от Церкви, лишить сана по крайней мере – точно. Можно было рассказывать о Евангелии, обличать язычество, многобожие, можно было рассказывать о таинстве крещения. Нельзя было рассказывать о таинстве Причастия. Не потому что это такая большая тайна, а по миссионерским соображениям. Слишком легко было такими рассказами смутить людей – что мы причащаемся Телом и Кровью Спасителя. Ходили разные слухи – что у христиан какое-то странное таинство, они пьют чью-то кровь, и чье-то тело по ночам кушают. Что они младенцев едят и т.д. И пишет в одной из своих апологий: что вы утверждаете, что мы едим младенцев? Ваша полиция прекрасно знает, где мы собираемся. Более того, несколько раз ваши чиновники врывались на наши ночные собрания. Так спросите тех, кто участвовал в карательных экспедициях – кто-нибудь заметил там недоеденного младенца? Или кусочек хлеба, облитого кровью? – Тем не менее, слух есть слух. Например, сегодня тоже есть свои сплетни о Церкви, которые распространяются весьма быстро. Скажем, на тему: Церковь и КГБ. И так же, если во 2 веке выйти на улицу и говорить – братья, вот вам чаша Тела и Крови Господней, приидите и причаститесь – то сразу бы избили, и еще потом бы рассказали всем друзьям, какое я правильное дело сделал, и вообще надо их казнить, этих врагов рода человеческого.

Так у древних христиан было два табу:

1 – они не изображали открыто креста, потому что крест был орудием казни, и людей продолжали распинать. Поэтому тайно крест почитался, но именно в катакомбах. Его маскировали, прятали – скажем, изображение якоря, потому что в нем крест вписан. А внизу полумесяц. И сейчас на храмах кресты с полумесяцем – это элементарный якорь. Он встречается еще в храмах, построенных до всякого татарского ига. Конечно, ко 2-му тысячелетию это забылось, и родилось другое толкование – что это чаша Грааля, которая собирает стекающую Кровь Христа. Но изначально это простая маскировка. И напоказ крестики не носили.

И 2-е, о чем молчали – это таинство Причастия.

Отголоски этой мистериальной дисциплины молчания дожили до сих пор. Например, сейчас диакон возглашает на литургии: оглашеннии, изыдите – т.е. те, кто не крещены, выйдите вон. В принципе, диакон должен обойти весь храм и попросить удалиться всех тех, кого он не знает в лицо. «Двери, двери, премудростию вонмем». Внешние двери храма закрываются на замок, и остаются только те, кто будет причащаться. Это древняя практика, и сейчас от нее осталась лишь некая символика…

Но мы должны помнить, что обряд – это то, что обряжает, это внешняя плоть, а за этим стоит таинство, когда действуют уже не люди, а Господь.

И смысл литургии заключается в том, что в начале ее мы приносим Богу свои земные дары (просфора – буквально приношение) – затем, чтобы Господь сделал принесенный нами хлеб тем Хлебом, который Он Сам принес нам. Мы приносим наши дары Богу, чтобы забрать их назад, но уже как тот величайший Дар, который Господь принес людям.

Философия в христианстве предстает в целостной системе ценностей человечества в качестве одного из уникальнейших духовных феноменов культуры. Христианство, вступив на историческую арену во второй половине I века новой эры, надолго приковало к себе свободную человеческую мысль (разум), подчинив своим интересам практически все известные античные философские учения. Христианская мысль, сама претендуя на роль духовной философии, представляла нравственно-этические сюжеты относительно ортодоксальной религии. Поэтому она имеет одинаково важное значение как для искренне верующего, так и для светского человека, если он стремится к культуре и просвещению. Речь, конечно, идет только о новых (но обязательно религиозных) воззрениях на Мироздание, общество и самого человека. В современном христианстве совершенно иначе представлен мир человеческой мысли. Оно, как и прежде, будучи целиком и полностью опосредовано откровением из Священного Писания, стремится к свободе толкования последнего.

Христианская философия с самого начала была тесно сопряжена с теологией. Ее тематика охватывала бытийные отношения (Бог — человек), то есть все традиционные философские дисциплины — онтологию, гносеологию, логику, этику, эстетику и т.д. Она складывалась исторически постепенно и трудно, выкристаллизовываясь из хаоса разнообразных античных учений, противоречивых домыслов, возникших в отдельных христианских обществах. Первым систематическим философствованием, связанным с христианством (но еще не христианской философией), считаются произведения так называемых гностиков (греч. gnosis — знание). Гностиками называли тех, кто не хотел довольствоваться слепой верой в Бога, а стремился понять и углубить свою веру в него. При этом они делились на два класса. Первый составляли гностики, принадлежащие церкви, которые стремились логически последовательно обосновать христианскую веру. Гностики же, не связанные с официальной церковью, хотели свое учение увязать с идеалами древневосточных мифических представлений о мире и греческой античной мистической философией.

Гностицизм стал первым довольно критичным течением философской мысли в раннем христианстве, где весьма оригинально сочетались учение Христа и светская мудрость античных философов. Но самым главным было то, что гностики смело невежественной вере противопоставляли «просвещенное» знание о Боге. Однако при этом их не без основания называли мистиками, так как они учили, что самого Бога можно познать только посредством откровения или прямого (личного) общения с ним. Самыми известными представителями христианского гностицизма были Климент (конец II-начало III в.) и Ориген из Александрии (ок. 185-254), основанной в 331 году до н.э. Александром Македонским (356-323 до н.э.).

Однако основным способом существования философско-религиозной мысли в христианстве первоначально стала древняя римская апологетика. Философско-религиозные апологеты (греч. apologetes — защитник), защищая духовные интересы раннего христианства, апеллировали к представителям власти — римским императорам, наместникам, убеждая их в необходимости лояльности к новой религии. Одновременно они выдвигали в качестве интеллектуальных опор философские начала главных древнегреческих философских систем — платонизма, а много позже — и аристотелиз-ма. Не создав своих философских направлений, они, тем не менее, наметили круг мировоззренческих проблем, которые впоследствии стали главными для всех христианских философов. Это были вопросы о Боге, о сотворении мира, о природе человека и смысле его жизни и некоторые другие. В средние века христианские философы создали мощную систему защиты Священного Писания и Предания, призванную оберегать истины веры.

А в I-II веках, в период становления и начала функционирования церкви, апологетика расцвела пышным цветом уже как способ рациональной (теоретической) защиты христианства. При этом, разрабатывая основные принципы христианской философии, апологеты активно использовали понятийный аппарат и методологию древнегреческой и древнеримской философии. Наибольшая роль в становлении и развитии апологетики как первой философии веры принадлежит Филону Александрийскому (20 до н.э-54 н.э.). Он считается одним из выдающихся представителей нового религиозно-философского течения — экзегетики (гр. exegesis — толкование), то есть толкователей религиозных текстов. В то время главным условием постижения божественной истины было толкование сокровенного смысла Библии. По Филону, толкование Библии, с одной стороны, есть божественная благодать, а с другой — философское осмысление. Специалисты полагают, что в толковании Библии проявляется особое отношение к Слову, а точнее — к библейскому тексту как носителю божественной истины.

Слово мудрого человека (философа) — это лишь отражение божественного Слова. В этой связи Филон указывает, что библейская мудрость и творчество древнегреческих философов имеют один источник — божественный разум. Однако греки-философы и первые христиане открывали для себя умопостигаемую истину очень по-разному. Филон, например, в отличие от античных философов, видевших в Боге абсолютную монаду, которая, будучи неразложимой и неделимой, представляла абстрактную целостность, увидел в Боге личность, к которой, кроме всего прочего, должно быть и личностное отношение. Безусловно, он помещает Бога за пределы материального (ощущаемого) мира, характеризуя его как трансценденцию, однако уверен в его особом личностном самовыражении. Бог, по Филону, сам при необходимости представляется человеку, но в том виде, какой считает нужным. Так, Моисею он представился как Яхве (в греческом варианте Иегова), что по-русски означает «Сущий».

Таким образом, Филоном Александрийским впервые в истории философской и религиозной мысли представлено принципиально новое личностное отношение к Богу. Характеристика Бога как личности была существенным шагом вперед в направлении создания феномена христианского миросозерцания. Однако она не предполагала полного преодоления существующей в религии пропасти между Богом и реальным миром. Только Логос как всеобщий закон, как мировой порядок, красота и гармония способен был привести все разнообразие мира к единству. По Филону, именно Логос есть царство вечных умопостигаемых идей, тождественных божественным мыслям. Но, в отличие от античной философии, у Филона Логос выступает как сотворенный Богом дух, который первоначально представлял собой божественный разум.

Таким образом, в новой философии веры Филоном впервые поставлена проблема наименования Бога, к которому неприложимы никакие прежние слова и понятия о нем. Однако, по мнению Филона, уже Моисей, постигнув истину непосредственно от самого Бога, смог доступно изложить ее людям на понятном им языке, опираясь на образы и мистические примеры. Поэтому для толкования божественной истины стал необходим человеческий разум, способный сделать божественное откровение понятным людям. Человеческий разум Филон называл отражением вселенского разумного миропорядка, или Логоса. В связи с этим сам он не видел ничего предосудительного в том, что античные философы стремились своим умом постичь тайны мироустройства. Это был своего рода тренинг человеческого ума, который необходимо было активно подключить к разработке и освоению рафинированного поля христианского учения.

Использование сначала платоновских, а позже — аристотелевских философских принципов и идей необходимо было для доказательства того, что христианские истины не являются простыми деформациями философской мысли великих греков, так как они не противоречат устоям человеческого разума. Напротив, в них разум находит свою полнейшую реализацию. Но это одна из многочисленных версий о диалектике соотношения разума и веры в христианской религии. Есть и другие, противоположные этому, мнения. Так, Квинт Тертуллиан, самобытный христианский мыслитель, уверял, что вера в Бога и человеческий разум не только несовместимы, но, более того, — взаимоисключающи. Вера Тертуллиана — антипод разума. Для того и дана человеку вера, убеждал он, чтобы воспринимать буквально все, что стоит выше человеческого разумения. Не мудрость, а невежество является оплотом веры. Тертуллиан был искренне убежден, что только в необразованной, невоспитанной душе христианина изначально существуют истины о Боге и Царстве Божьем.

Бог сам является человеку, утверждает Тертуллиан, к тому же самым неразумным образом — в противоречии. Так, к примеру, рождение Христа, сына Божьего, произошло от обыкновенной женщины. Христос, истинный Бог, одновременно является подлинным человеком. Где логика? Ее нет, и не надо искать никакую логику там, где все кажется нам абсолютно абсурдным. «Верую, потому что абсурдно», — вот девиз Тертуллиана . Естественное состояние человека — это следование здравому смыслу и чистая вера в Бога. Страстная проповедь Тертуллиана о чистой вере, абсолютно несовместимой с разумом, оказала разное влияние на многих христианских мыслителей. Одни соглашались с ним, другие же не менее страстно возражали, например гностики. А так как учения Тертуллиана и гностиков были противоположны, возникла необходимость выработать некую промежуточную систему взглядов. Отталкиваясь от этих противоположных воззрений, новые философствующие теологи (их назвали святыми Отцами церкви) сформулировали особую точку зрения, а точнее, выработали принципиально иное религиозно-философское учение, так называемую патристику (лат. pater — отец).

В результате освоения данного раздела студент должен:

знать

• хронологические и географические рамки развития ранней христианской философии;
• философские и религиозные предпосылки христианской философии;
• важнейшие периоды развития ранней христианской философии;
• основные школы и направления ранней христианской философии;
• основные понятия ранней христианской философии;

уметь

• прослеживать связи между идеями античной философии и христианским вероучением;
• выявлять сходство и различие между античными философскими учениями и христианским вероучением;
• классифицировать школы ранней христианской философии по гносеологическим критериям;

владеть

Понятийным аппаратом ранней христианской философии и навыками анализа соответствующих философских текстов.

Христианская философия

Формирование христианской философии

Христианство возникло в I в. н.э. в восточной провинции Римской империи – Палестине – и во II–III вв. широко распространилось по всей империи и даже за ее пределами. Поскольку христианство провозгласило, что существует только один истинный Бог, то все "официальные" римские боги (Юпитер, Марс, Ромул и т.д.) понимались в христианстве как лже-боги или даже демоны. А так как признаком лояльности римских граждан было принесение клятв перед статуями римских богов и "божественных" императоров, то христиане, отказывающиеся выполнять подобные обряды, выглядели в глазах римских властей крайне подозрительно. Поэтому не удивительно, что в I–III вв. со стороны властей имели место гонения на христиан. (Первое из них было в конце I в., когда после опустошающего пожара Рима император Нерон обвинил христиан в поджоге города.)

К началу IV в. христианские общины на территории империи стали уже серьезной силой, с которой приходилось считаться императорам.

В 313 г. императоры Константин и Лициний издали Миланский эдикт, по которому христианство уравнивалось в правах с другими религиями империи.

В 325 г. император Константин издал указ, по которому христианство стало государственной религией Римской империи. И уже в конце IV в. (ок. 395 г.) император Феодосий Великий своим указом запретил языческие религии и закрыл все языческие храмы. После этого христианство осталось единственной официальной религией в империи. С этого времени начинается преследование христианами язычников, ведется активная борьба (в том числе и на государственном уровне) с языческой культурой и в том числе с языческой философией.

В 529 г. император Юстиниан своим указом закрыл последнюю языческую философскую школу – платоновскую Академию в Афинах.

Развитие христианской философии в I–III вв. шло крайне медленно и было связано с рядом трудностей. Так, ряд видных идеологов христианства (Тертуллиан, Иустин, Татиан и др.) утверждали, что христиане вообще не нуждаются ни в какой философии, поэтому вся предшествующая философия должна быть просто отброшена. Другие же полагали, что философия может помочь обосновать и разъяснить христианскую веру. И для этого можно использовать даже идеи язычников, разумеется, предварительно очистив их от собственно языческого содержания.

На формирование христианской философии значительное влияние оказало учение иудейско-эллинистического философа Филона Александрийского.

Первые философские идеи христианского вероучения можно обнаружить в библейских (новозаветных) текстах: в Евангелии от Иоанна и в Послания апостола Павла (схема 36).

Схема 36.

Первыми попытками собственно философского осмысления идей христианства можно считать гностицизм, учение Оригена, апологетику и патристику (табл. 31).

Поскольку в соответствии с христианским вероучением главной целью человеческой жизни, является обретение райского блаженства, то важнейшее место в христианской теологии и философии заняла сотериология – учение о спасении, т.е. о путях обретения райского блаженства и приближения к Богу.

Таблица 31

Направления в ранней христианской философии

• Началом н.э. в европейском летоисчислении принято считать время рождения Христа.

Западноевропейская философия средних веков – это философия христианская. В первые века христианская философия существовала в виде апологетики – оправдания христианства. Первым ярким хрис­тианским мыслителем, который систематизировал христианство, был Аврелий Августин, которого католическая церковь возвела в ранг Блаженных.

Августин Блаженный (354-430) жил на полвека раньше Прокла, и в его философии много идей неоплатоников, но дух его филосо­фии сильно отличается от духа античной философии.

Родился Августин в Северной Африке, мать его была христиан­кой. Сам же он к христианству шел долго и мучительно – через мани­хейство, скептицизм, неоплатонизм. Свои искания он подробно опи­сывает в "Исповеди" – первом сочинении такого жанра.

В возрасте тридцати трех лет Августин принял христианство, стал активным деятелем христианской Церкви, неумолимым гонителем многочисленных еретиков, отступников от официальной доктрины.

Бог у Августина – нематериальный Абсолют, противопоставлен­ный миру и человеку. Бог не излучает из себя мир, как у Плотина, а творит мир из ничего (это представление называется креациониз­мом). Бог – не безличное единство, а личность, сотворившая мир по своей добровольной склонности, причем творящая его непрерывно. Если Бог отнимет от вещей свою производительную силу, они сразу исчезнут. Божественное существо Августин представляет в сответствии с догматом триединства, установленным Никейским собором. Вторую ипостась, Бога-Сына, Логос-Слово, он рассматривает как самосознание Бога-Отца и как то "да будет", в результате которого появился мир. Платоновские "идеи", образцы вещей, превратились у Августина в предвечные мысли Бога-Творца.

Время – это мера движения и изменения сотворенных вещей, оно не существовало до творения мира. Вечность – не бесконечно дляще­еся время, она противопоставляется времени. В ней нет "прежде" и "после", лишь постоянное "теперь".

Борясь с дуализмом, Августин доказывал, что зло не сущест­вует само по себе, зло – это только отсутствие или малая степень добра. Эту проблему – объяснение наличия зла в мире при абсолютной благости и всемогуществе Творца – называют теодицеей. Теодицею Августина, объявившего зло ослабленным добром, иногда называют христианским оптимизмом.

Человеческая душа, созданная Богом, имеет начало, но не может иметь конца. К ней неприложимы никакие пространственные и коли­чественные характеристики, она полностью противопоставлена телу. Каким образом нематериальная душа соединяется с материальным телом, Августин объяснить не сумел.

Абсолютное превосходство души над тленным и преходящим те­лом требует пренебрежения ко всем благам и соблазнам чувственного мира. Чем большим количеством вещей пренебрегает человек, тем выше его добродетель. Блага человеческой жизни делятся на те, ко­торыми можно наслаждаться (любовь к Богу) и на те, которыми нуж­но только пользоваться, не привязываясь к ним.

Поскольку грех Адама и Евы, передавшийся всему человечеству, исказил и ослабил человеческий ум, он должен опираться на божест­венное откровение. Познает человек, черпая из глубин собственного духа, хотя ему иногда и кажется, что из внешнего мира. Душа не су­ществовала до рождения, поэтому источником вечных и неизменных идей в глубинах души может быть только Бог.

Августин различает науку и мудрость: наука – это познание, поз­воляющее нам пользоваться вещами, а мудрость – это познание ду­ховных объектов и божественных дел.

Концепция истории Августина интересна тем, что в ней появилась идея прогресса. Содержание истории – это борьба божьего царства и земного царства. Божье царство составляют люди, избранные и ведо­мые Богом, земное царство - люди, чьи поступки определяет их сво­бодная греховная воля. Прогресс проявляется в расширении божьего царства. Последняя эпоха человеческой истории, начавшаяся вместе с христианством, соответствует шестому дню творения, за которым последовал день отдыха. Так и в день Страшного суда избранная часть человечества отделится от подавляющего большинства грешни­ков, с которыми она была перемешана в течение всей человеческой истории, и соединится с Богом. Нечестивые же будут соединены с их истлевшими телами и ввергнуты в вечный огонь.

В первые века христианства, когда ожидалось со дня на день вто­рое пришествие и конец света, резко обозначилась противополож­ность религиозных и мирских устремлений. Мир, которому осталось существовать считанные годы или десятилетия, не только не имел значения, но и мог стать препятствием для спасения души. Этим дик­товалось требование аскетического пренебрежения ко всем благам и соблазнам чувственного мира.

Около восьми веков господствовал августинизм в католической философии и в качестве идеала пропитывал сознание каждого челове­ка. К осуществлению такого идеала, разумеется, не было готово средневековое общество, и создалось напряжение, ножницы между идеалом и возможностью его осуществления. Это и стало причиной поворота к другой крайности. С небес на землю стал перемещаться взор человека XII-XIII столетий. Маятник пошел в сторону натура­лизма, который достиг пика своего развития в XVIII веке.

В XII-XIII веках даже в среде кардиналов и папской курии тело больше не считается "мерзкой оболочкой души" (по выражению Гри­гория Великого), к нему относятся уважительно – при жизни челове­ка и после его смерти. Бонифаций VIII запрещает расчленение тела умершего короля, хотя еще после смерти Людовика Святого эта про­цедура считалась обычной.

Все это не означает, что земное ценится само по себе, в отрыве от небесного ("отрыв" произойдет несколькими столетиями позже), это означает, что небесное для людей XII века стало проявляться через земное. Возрастает внимание к эфемерному, мимолетному, ибо в ми­молетном выражает себя не что иное, как вечное. Духовное просвечи­вает через материальное. Сфера духовного расширяется, и матери­альный мир, который раньше противопоставлялся духовному миру, теперь становился его символом или даже проявлением. «Глядя на красоту и великолепие мира, ты поймешь, что он подо­бен прекрасному гимну и все, что создано на земле, в своем многооб­разии звучит в унисон, образуя аккорд высшей красоты" (Гильом Овернский). Земные явления – необходимые ноты в аккордах божественного гимна. Мало того, чуткое ухо по этим нотам может восста­новить его звучание.

Хотя в раннем средневековье непосредственной целью борьбы были обычно земные блага, земная власть, но ценности, во имя кото­рых люди жили и сражались, не были земными – это град Божий, рай, вечная жизнь и т.д. В XII веке происходит плавное обращение к зем­ному миру и его ценностям.

Труд из отрицательной ценности – наказания – трансформируется в положительную – участие в созидательных делах, угодных Богу. Отступает мысль о том, что всякое новшество вдохновлено дьяволом, технический прогресс не отождествляется более с грехом. Меняется отношение к Христу: возрождается интерес к Иисусу как к человеку, к обстоятельствам его жизни. Меняется отношение к человеческому телу, земле, земной истории. Монахи в раннем средневековье приучи­ли общество к представлению, что смех – самое постыдное из звуча­ний, которые могут издавать уста. Евангелия не говорят о том, что Иисус в своей земной жизни хоть раз смеялся, поэтому и человек должен не смеяться, а оплакивать свою испорченную первородным грехом натуру. Но в XIII веке смех рассматривается как прообраз рай­ской радости. В теории главенствовали крупные университетские те­ологи, а в повседневной практике важнейшим образцом выступал Франциск Ассизский. Франциск всегда предстает с радостным лицом, и своей братии он советует проявлять веселость. Молодые английские францисканцы вновь основанного оксфордского монастыря так ревностно следовали этим советам, что буквально заходились в приступах частого безум­ного смеха, вызывая даже беспокойство у руководителей ордена.

На фигуре святого Франциска следует остановиться подробнее. В юности Франческо Бернардоне из итальянского городка Ассизи ув­лекался провансальской поэзией. Он и позже называл себя трубаду­ром. Как у большинства великих мистиков, его вера была подобна не теории, а влюбленности. С такой точки зрения писатель Герберт Чес­тертон объясняет аскетизм святого Франциска: "Расскажите жизнь Франциска как жизнь трубадура, безумствующего во имя любви, и все станет на свое место. Никого не удивит, что поэт собирает цветы на солнцепеке и простаивает ночи в снегу; превозносит телесную, земную красоту – и не ест; славит золото и багрец – и ходит в лохмо­тьях; стремится к счастью – и к мученической смерти. Все эти загад­ки легко разрешаются в простой истории любой благородной любви". Франциск был озарен сиянием Божественной любви, и его самоотре­чение было не самоконтролем, а страстью, наслаждением.

Христос для Франциска – Богобытие, безграничное во времени и повсюду сущее в пространстве. Франциск видел, что пребывание Христа в мире не прервалось, он напомнил обещание: "Я с вами до скончания века". Он показал, что любить позволено не только Бога, но и тварный мир. Любовь святого Франциска распространялась на все одушевленные и неодушевленные создания. Он хотел идти к им­ператору и умолять его, чтобы тот запретил убивать братьев жаворон­ков; любовью умиротворяет злобного волка; проповедует птицам; собирает с дороги червей и относит их в безопасное место. Он чувствует такую любовь и благоговение к огню, что не позволяет братьям тушить загоревшуюся на нем одежду. Для него были откры­ты сердца всех тварей, и легенда гласит, что природа питала ответ­ную любовь к Франциску.

Он видел мир не отделенным от Бога. Сохранился рассказ о том, как один из его монахов однажды "был так вознесен в Боге, что ви­дел в Нем, Творце, все творение Его, и небесное, и земное, и все их совершенства, и степени, и различные порядки; и ясно уразумел тог­да, как каждое творение являло своего Творца, и как Бог пребывает и над, и внутри, и вне, и вокруг всех творений."

Свое собственное тело святой Франциск добродушно и насмешли­во называл "братом ослом" и укорял за леность и непослушание, но готов был слушать справедливые жалобы этого "брата осла". Однаж­ды Франциск, больной и изнуренный, спросил одного монаха, как ему быть со своей плотью, потому что, обессиленная, "она сама уже ни о чем не просит". Монах спросил святого: слушалась ли плоть Франциска, пока была в силах? И он ответил: в совершеном согласии жили мы, я и она, и дружно служили Христу. Тогда монах сказал: "Где же, отец, милосердие твое, где же любовь и снисходительность? Как мог бы ты служить Христу без помощи тела? Разве справедли­во отказывать в помощи такому верному другу, который жизни не жалел для тебя? Не бери, отец, этого греха на душу." И поблагодарив монаха, Франциск начал говорить своему телу: "Радуйся, брат тело, ибо отныне я охотно буду исполнять твои желания и поспешу помочь твоим горестям".

Папа Иннокентий III утвердил орден, основанный Франциском, но вскоре структура и характер ордена сильно изменились. Он был реорганизован по иерархическому принципу, а его глава ("генерал") стал назначаться папой. Франциск отошел от руководства окостенев­шим орденом, который в результате многочисленных пожертвований верующих быстро перестал быть нищенствующим.

Одновременно с францисканским был основан орден святого До­миника, тоже объявивший себя нищенствующим. В дальнейшем до­миниканцы стали главным орудием инквизиции, духовной жандарме­рией, они называли себя "псами господними" (по-латыни - domini-canes). Наряду с францисканцами, они занялись преподаванием в университетах, захватив руководство некоторыми из них.

XII-XIII века – это время расцвета схоластики (от лат. schola -школа). Схоластика – не теория, а стиль философствования, стиль мышления. "Священное учение, – говорил Фома Аквинский, – пользуется челове­ческим разумом не для того, чтобы доказать веру, а для того, чтобы прояснить все то, что предлагается в этом учении". Выявление, прояснение – определяющий принцип схоластики. Чтобы прояснять веру через разум, необходимо прояснить сначала саму систему мысли. Это помогала сделать особая организация письменного изложения, выявляющая сам процесс разворачивания мысли. Отсюда проистекает схематизм схоластических сочинений.

Схоластические писания дожны были отвечать трем требованиям:

Достаточное перечисление (всеохватность),

Достаточная членораздельность (членение текста на главы, рубрики, параграфы),

Достаточная взаимосвязь.

Это не значит, что схоласты мыслили более упорядоченно, чем Платон или Аристотель, но они считали необходимым четко выявить упорядоченность и логику своей мысли. Схоластика обладала моно­полией на образование, поэтому страсть к "выявлению" и "разъясне­нию" проникла практически в каждый ум, занимающийся проблема­ми культуры, превратилась в "умственную привычку". В трактате по медицине, пропагандистской листовке, биографии Овидия – везде об­наруживается все та же одержимость систематикой делений и подраз­делений, демонстрацией методики. Это пристрастие оказало непо­средственное воздействие и на все искусства. В музыке это достига­лось введением такта, а в изобразительных искусствах – с помощью точного и систематического разделения изобразительного простран­ства. В готической архитектуре господствовал "принцип прозрачнос­ти": членения интерьера могли быть "прочитаны" с фасада.

Схоластическая философия достигла своей вершины в творчестве Фомы Аквинского (1225-1274), который осуществил синтез аристо­телевской философии и христианства.

Св. Фома был сыном графа Аквинского, замок которого был рас­положен в Неаполитанском королевстве. Шесть лет он учился в уни­верситете Фридриха II в Неаполе, затем в Кельне и Париже. Вопре­ки сопротивлению семьи вступил в доминиканский орден.

Фома Аквинский тоже отстаивал позитивное отношение к плоти против "августинианских ворчунов": пренебрежение к телесному на­чалу, говорил он, представляет собой рецидив манихейства. В противоположность платоновско-августинианской традиции, рассматривавшей вселение души в тело человека как некое наказание для нее и видевшей в телесном существовании души ущербность, Фома считал соединение души и тела нормальным явлением бытия.

Бестелесная душа творится Богом для данного индивидуального тела и всегда соразмерна ему. Но индивидуальности человеческая ду­ша не утрачивает и после смерти конкретного тела, которое она оживляет. Это происходит благодаря специальной помощи Бога, осо­бому акту, который сохраняет ее индивидуальную суть и в состоянии бестелесности. Но бестелесное существование души является ущербным, ибо полная субстанция человека требует единства души с телом, которое и восстанавливается в день Страшного Суда.

Фома Аквинский окончательно примирил католическую церковь с учением Аристотеля. Многие положения томизма (учения Фомы Аквинского) почерпнуты из Аристотеля.

Св. Фома отвергал доказательства бытия Бога, которые исходят из непосредственной данности Его человеческому сознанию, опро­вергая августинианцев и мистику, не принимающую необходимость Церкви. Могут быть только косвенные доказательства – из следст­вий. Доказательств таких пять.

1. Все, что движется, имеет причиной своего движения нечто иное. Следовательно, дожен быть перводвигатель.

2.Все в мире имеет причину. Должна быть первая причина.

3. Мир состоит из случайностей, должна быть абсолютная необходимость.

4.Различные степени совершенства измеряются абсолютным пре­делом, следовательно, должно быть абсолютное совершенство.

5. Мир целесообразен, следовательно, должен быть Бог, полагаю­щий цели для всего, что происходит в природе.

Идя одним из пяти путей, человеческий ум убеждается в бытии Бога.

В Боге сущность и существование едины. У остальных – от ангела до камня – сущность не определяет всей конкретности их существова­ния. Чтобы оно появилось, необходим акт милостивого Бога.

Пассивную аристотелевскую первоматерию Фома объявил про­дуктом творчества Бога "из ничего". Кроме материальных форм, есть бестелесные (ангелы). Духовной материи, в отличие от августиниан­цев, Фома не признавал.

Фома не соглашался с августинианскими "ворчунами", что каждое явление мира – результат непосредственного вмешательства сверх­природного Бога. Бог действует не так примитивно, Он использует естественные ("вторичные") причины как свои инструменты.

Творение произошло не сразу, а поэтапно. Оно было делом не безличной необходимости, а Божественной Личности, которая дейст­вует, исходя из склонности своей свободной воли.

Прямое божественное озарение, интуитивное познание, которое у Августина считалось возможным для человека, стало у Фомы приви­легией ангелов. Но, по иронии судьбы, в 1272 году Фома сам пережил озарение и за минуту узнал нечто такое, после чего все написанное стал ценить не больше, чем солому. Заканчивать "Сумму теологии" он не стал.

С 1879 года стало обязательным во всех католических учебных заведениях преподавать систему св. Фомы (томизм) как единственно верную философию. Вследствие этого она представляет собой не только историко-философский факт, но и действенную силу.

Христианство

Христианство (от греческого слова christos - "помазанник", "Мессия") зародилось как одна из
сект иудаизма в Палестине. Это изначальное родство с иудаизмом - чрезвычайно важное для понимания корней христианской веры - проявляется и в том, что первая часть Библии, Ветхий Завет, - священная книга как иудеев, так и христиан (вторая часть Библии, Новый Завет, признается только христианами и является для них главнейшей). Распространяясь в среде евреев Палестины и Средиземноморья, христианство уже в первые десятилетия своего существования завоевывало приверженцев и среди других народов.

Возникновение и распространение христианства пришлось на период глубокого кризиса античной цивилизации, упадка ее основных ценностей. Христианское учение привлекало многих, разочаровавшихся в римском общественном устройстве. Оно предлагало своим приверженцам путь внутреннего спасения: уход от испорченного, греховного мира в себя, внутрь собственной личности, грубым плотским удовольствиям противопоставляется строгий аскетизм, а высокомерию и тщеславию "сильных мира сего" - сознательное смирение и покорность, которые будут вознаграждены после наступления Царства Божьего на земле.

Однако уже первые христианские общины приучали своих членов думать не только о себе, но и о судьбах всего мира, молиться не только о своем, но и об общем спасении. Уже тогда выявился свойственный христианству универсализм: общины, разбросанные по огромному пространству Римской империи, ощущали тем не менее свое единство. Членами общин становились люди разных национальностей. Новозаветный тезис "нет не еллина, ни иудея" провозгласил равенство перед Богом всех верующих и предопределил дальнейшее развитие христианства как мировой религии, не знающей национальных и языковых границ.

Потребность в единении, с одной стороны, и довольно широкое распространение христианства по миру - с другой, породили среди верующих убежденность, что если отдельный христианин может быть слаб и нетверд в вере, то объединение христиан в целом обладает Духом Святым и Божьей благодатью.

Человек, согласно христианскому учению, сотворен как носитель "образа и подобия" Бога. Однако грехопадение, совершенное первыми людьми, разрушило богоподобие человека, наложив на него пятно первородного греха. Христос, приняв крестные муки и смерть, "искупил" людей, пострадав за весь род людской. Поэтому христианство подчеркивает очистительную роль страдания, любого ограничения человеком своих желаний и страстей: ”принимая свой крест", человек может побеждать зло в себе самом и в окружающем мире. Тем самым человек не просто исполняет Божьи заповеди, но и сам преображается и совершает восхождение к Богу, становится к нему ближе. В этом и есть предназначение христианина, его оправдание жертвенной смерти Христа.
Этап патристики в средневековой философии. Учение Августина Блаженного
Средневековье занимает длительный отрезок истории Европы от распада Римской империи в V веке до эпохи Возрождения (XIV-XV в.в.).

Философия, которая складывалась в этот период имела два основных источника своего формирования. Первый из них - древнегреческая философия, прежде всего в ее платоновской и аристотелевской традициях. Второй источник - Священное писание, повернувший эту философию в русло христианства.

Идеалистическая ориентация большинства философских систем средневековья диктовалась основными догматами христианства, среди которых наибольшее значение имели такие, как догмат о личностной форме бога-творца, и догмат о творении богом мира "из ничего". В условиях такого жестокого религиозного диктата, поддерживаемого государственной властью, философия была объявлена "служанкой религии", в рамках которой все философские вопросы решались с позиции теоцентризма, креационизма, провиденциализма.

Патристика

Патристика (от греч. πατήρ, лат. pater — отец) — философия и теология отцов церкви, то есть духовно-религиозных лидеров христианства до VII века. Учения, выработанные отцами церкви, стали основополагающими для христианского религиозного мировоззрения. Патристика внесла огромный вклад в формирование этики и эстетики позднеантичного и средневекового общества.

Выделяют римское и греческое направления патристики. Исторически традиционно проводят следующее деление:

1. Апостолические мужи, примыкающие непосредственно к апостолам.
2. Апологетические (защищающие) отцы II в., пытавшиеся, в частности, доказать совместимость христианского учения с греческой философией, причём иногда они представляли христианство в виде новой философии (Юстин, 100-167, затем Афинагор, вторая пол. II в.). Ко II в. относится спор с гностиками, на позиции которых переходит Тациан (вторая пол. II в.). Завершает этот период Тертуллиан.
3. III в. и нач. IV в. характеризуются первыми попытками систематизации в области теологии и выдвижением вопроса о Христе, породившего многочисленные попытки его решения. Противоречащие друг другу положения воплотились, с одной стороны, в тезисе Афанасия (295-378), утверждавшего, что Христос божествен, а с другой — в отрицании Арием его божественности. В то время как философия Климента Александрийского была ещё не систематизированной, Ориген, заимствовавший из греч. философии её понятия и в значительной мере соглашавшийся с идеями неоплатоников, создал первую теологическую систему христианства.
4. В IV в. и нач. V в. христианство впервые начинает исследовать свою историю. Догмат о Троице получает вскоре свою окончательную формулировку. Евсевий Кесарийский, склонявшийся к арианизму, написал первую историю церкви и её догм; он утверждал, что Платон и вообще греческая философия оказали влияние — через Ветхий Завет, в частности, — на Моисея. Три Великих каппадокийца занимались систематизацией теологии в противовес арианизму.
5. С кон. IV в., т. е. с завершением процесса формулирования догм и с усилением церкви, особенно после её признания в 313 г. императором Константином Великим, уже резко бросается в глаза церковно-политический характер патристики. После Илария Пиктавийского, «Афанасия Запада» (310-367), и Амвросия Медиоланского, «латинского Филона» (340—397), Августин Блаженный ставит на первое место практическую церковную теологию и её претензии на руководство душами и святое посредничество. Своим учением о божественном государстве («граде Божием») он закладывает фундамент исторической метафизики. Против этого учения, как полагают, боролся Пелагий.

На Руси были известны и пользовались высоким авторитетом произведения «отцов церкви», богословов и проповедников: Иоанна Златоуста, Григория Назианзина, Василия Великого, Григория Нисского, Афанасия Александрийского и др. Высоко ценились на протяжении всего русского средневековья писатели-гомилеты (авторы поучений и проповедей). Наибольшим авторитетом пользовался Иоанн Златоуст (ум. в 407 г.)

Августин Блаженный

Августин Блаженный (лат. Aurelius Augustinus Hipponensis; 13 ноября 354, Тагаст, Нумидия — 28

Св. Августин

августа 430, Гиппон, близ Карфагена) — Блаженный Августин, Святитель Августин, Учитель Благодати (лат. Doctor Gratiae) —епископ Гиппонский, философ, влиятельнейший проповедник, христианский богослов и политик. Святой католической и православной церквей (при этом в православии обычно именуется с эпитетом блаженный — Блаженный Августин, что, однако, является лишь наименованием конкретного святого, а не более низким ликом, чем святость, как понимается этот термин в католицизме). Один из Отцов христианской церкви, основатель августинизма. Родоначальник христианской философии истории. Христианский неоплатонизм Августина господствовал в западноевропейской философии и католической теологии до XIII века, когда он был заменён христианским аристотелизмом Альберта Великого и Фомы Аквинского. Некоторая часть сведений об Августине восходит к его автобиографической «Исповеди» («Confessiones»). Его самый известный теологический и философский труд — «О граде Божием».

Учение Августина о соотношении свободы воли человека, божественной благодати и предопределения является достаточно неоднородным и не носит системного характера.

Бог сотворил материю и наделил её различными формами, свойствами и назначениями, тем самым сотворив все сущее в нашем мире. Деяния Бога есть благо, а значит и все сущее, именно потому, что оно существует, есть благо.
Зло не субстанция-материя, а недостаток, её порча, порок и повреждение, небытие.

Бог — источник бытия, чистая форма, наивысшая красота, источник блага. Мир существует благодаря непрерывному творению Бога, который перерождает всё умирающее в мире. Мир один и несколько миров быть не может.

Материя характеризуется через вид, меру, число и порядок. В мировом порядке всякая вещь имеет свое место.

О благодати

Силой, которая во многом определяет спасение человека и его устремление к Богу, является божественная благодать. Благодать действует по отношению к человеку и производит изменения в его природе. Без благодати невозможно спасение человека. Свободное решение воли — лишь способность стремиться к чему-либо, но реализовать свои стремления в лучшую сторону человек способен только с помощью благодати.

Благодать в представлении Августина напрямую связана с основополагающим догматом христианства — с верой в то, что Христос искупил все человечество. Значит, по природе своей благодать имеет всеобщий характер и она должна даваться всем людям. Но очевидно, что не все люди спасутся. Августин это объясняет тем, что некоторые люди не способны принять благодать. Это зависит, прежде всего, от способности их воли. Но как пришлось убедиться Августину, не все люди, которые приняли благодать, смогли сохранить «постоянство в добре». Значит, необходим ещё один особый божественный дар, который поможет сохранить это постоянство. Этот дар Августин называет «даром постоянства». Только благодаря принятию этого дара «званные» смогут стать «избранными».

Говоря о деяниях Бога, мыслители подчеркивали его всеблагость. Но в мире творится и зло. Почему Бог допускает зло?

Августин доказывал, что все сотворенное Богом в той или иной мере причастно к абсолютной доброте — всеблагости Бога: ведь Всевышний, осуществляя творение, запечатлел в тварном определенную меру, вес и порядок; в них вложены внеземной образ и смысл. В меру этого в природе, в людях, в обществе заключено добро.

Зло — не некая сила, существующая сама по себе, а ослабленное добро, необходимая ступень к добру. Видимое несовершенство является частью мировой гармонии и свидетельствует о принципиальной благости всего сущего: «Всякая природа, которая может стать лучше — хороша».

Бывает и так, что мучащее человека зло в конечном счете оборачивается добром. Так, например, человека наказывают за преступление (зло) с целью принести ему добро через искупление и муки совести, что приводит к очищению.

Иными словами, без зла мы не знали бы, что такое добро.
Августин оказал сильное влияние на догматическую сторону христианского учения. Воздействие его проповедей было на протяжении последующих нескольких веков ощутимо не только в африканской, но и в западной церкви. Его полемика против ариан, присциллиан и, в особенности, против донатистов и других течений, нашла много сторонников. Августин оставил многочисленные сочинения, имевшие существенное влияние на антропологическую сторону учения в протестантизме (Лютер и Кальвин). Разрабатывал учение о св. Троице, исследовал отношения человека к божественной благодати. Сущностью христианского учения он считает способность человека к восприятию Божьей благодати, и это основное положение отражается также и на понимании им других догматов веры. Основал несколько монастырей, некоторые из них впоследствии были разрушены.

Этап патристики в средневековой философии. Учение Фомы Аквинского

Схоластика (греч. σχολαστικός — учёный, Scholia — «школа») — систематическая европейская средневековая философия, сконцентрированная вокруг университетов и представляющая собой синтез христианского (католического) богословия и логики Аристотеля.
По общему своему характеру схоластика представляет религиозную философию не в смысле свободной спекуляции в области вопросов религиозно-нравственного характера, как это мы видим в системах последнего периода греческой философии, а в смысле применения философских понятий и приёмов мышления к христиански-церковному вероучению, первый опыт которого представляет предшествовавшая схоластике патристическая философия. Имея в виду путём такого применения сделать доступным разуму содержание веры, схоластика и патристика тем отличались одна от другой, что для последней этим содержанием служило Св. Писание и для догматической формулировки собственно откровенного учения она пользовалась философией — тогда как для схоластики содержание веры заключалось в установленных отцами догматах и философия применялась преимущественно к уяснению, обоснованию и систематизации последних. Абсолютной противоположности, впрочем, между схоластикой и патристикой нет, потому что и в патристическое время, наряду с постепенным формулированием догматов, шло обоснование и приведение их в систему, а с другой стороны, нельзя сказать, чтобы и в период схоластики система догматов представляла собою во всех пунктах законченное целое: в области богословско-философской спекуляции догматическое учение подверглось некоторой дальнейшей разработке.

Отношение между схоластикой и патристической философией точнее можно определить так: первая осуществляет и развивает то, что не достигло ещё осуществления и развития в последней, хотя и находилось в ней в качестве зародыша.
Общая задача заключалась в том, чтобы усвоить полученные от античного мира памятники философской мысли и применить их к потребностям времени. Философские учения древности делались достоянием средних веков постепенно; сначала из них были известны только скудные отрывки. В первое время являлась, таким образом, задача восполнить пробелы в философском предании, а потом требовалось уже согласить не всегда согласные между собою философские авторитеты древности. Нужно было, кроме того, применить философию к богословию, определить и обосновать отношение разума к вере, найти истинам веры разумное объяснение и в конце концов создать философско-богословскую систему. Все это побуждало средневековую мысль главным образом к формальной работе, хотя, конечно, приводило её и к новым выводам материальным, почему в философствовании схоластиков несправедливо видеть только одно повторение на разные лады сказанного Августином и Аристотелем.

Фома Аквинский

Фома Аквинский (иначе Фома Аквинат, Томас Аквинат, лат. Thomas Aquinas, итал. Tommaso

Фома Аквинский

d"Aquino; родился примерно в 1225, замок Рокказекка, близ Аквино — умер 7 марта 1274, монастырь Фоссануова, около Рима) — философ и теолог, систематизатор ортодоксальной схоластики, учитель церкви, Doctor Angelicus, Doctor Universalis, «princeps philosophorum» («князь философов»), основатель томизма, член ордена доминиканцев; с 1879 года признан наиболее авторитетным католическим религиозным философом, который связал христианское вероучение (в частности, идеи Августина Блаженного) с философией Аристотеля. Сформулировал пять доказательств бытия Бога. Признавая относительную самостоятельность естественного бытия и человеческого разума, утверждал, что природа завершается в благодати, разум — в вере, философское познание и естественная теология, основанная на аналогии сущего, — в сверхъестественном откровении.
5 доказательств бытия Бога Фомы Аквинского

1. Доказательство через движение означает, что все движущееся когда-либо было приведено в действие чем-то другим, которое в свою очередь было приведено в движение третьим. Таким образом выкладывается цепочка «двигателей», которая не может быть бесконечной и в итоге нужно обнаружить «двигатель», который движет все остальное, но сам при этом не приводится в действие чем-то другим. Именно Бог и оказывается первопричиной всего движения.
2. Доказательство через производящую причину — это доказательство схоже с первым. Только в этом случае не причина движения, а причина производящая что-либо. Так как ничто не может произвести самого себя, то существует нечто, что является первопричиной всего — это Бог.
3. Доказательство через необходимость — каждая вещь имеет возможность как своего потенциального, так и реального бытия. Если мы предположим, что все вещи находятся в потенции, то тогда бы ничего не возникло. Должно быть нечто, что способствовало переводу вещи из потенциального в актуальное состояние. Это нечто — Бог.
4. Доказательство от степеней бытия — четвёртое доказательство говорит о том, что люди говорят о различной степени совершенства предмета только через сравнения с самым совершенным. Это значит, что существует самое красивое, самое благородное, самое лучшее — этим является Бог.
5. Доказательство через целевую причину. В мире разумных и неразумных существ наблюдается целесообразность деятельности, а значит существует разумное существо, которое полагает цель для всего, что есть в мире — это существо мы именуем Богом.