Артемьева О.В. Этика заботы: феминистская альтернатива классической философии // Этическая мысль. Вып. 1 – М.: ИФ РАН, 2000

О.В.Артемьева

Этика заботы: феминистская альтернатива классической философии

Феминистская этика заботы возникает в начале 80-х гг. Наиболее известными и значимыми работами, в которых обосновывается и развивается концепция этики заботы, являются: «Иным голосом. Психологическая теория и развитие женщин» Кэрол Гиллиган, «Забота: феминный подход к этике и моральному воспитанию» Нел Ноддингс, «Матерналистское мышление: к политике мира» Сары Радек, «Границы морали. Политическая аргументация в защиту этики заботы» Джоан Тронто . Близкую феминистской этике заботы позицию до феминистских авторов сформулировал Мильтон Мэйерофф в книге «О заботе» .

Феминистскую этику заботы характеризует острый критический пафос по отношению к морально-философской традиции, берущей начало в античности и сохраняющей свое влияние в современной этике. В целом феминистские исследователи критикуют классическую этику за ее чрезмерную абстрактность и неспособность в силу этой особенности быть восприимчивой к действительным человеческим потребностям и отвечать им. По этой же причине, согласно феминистским теоретикам, классическая этика оказывается бессильной в осознании разрушительного для человека характера некоторых идеологий (например, милитаризма) и в противодействии им.

Критика несостоятельности классической моральной философии со второй половины XIX в. становится знаком многих теоретических концепций. Своеобразие позиции этики заботы определяется тем, что критика классической моральной философии здесь ведется в свете представления о сложившейся в европейской культуре дифференциации половых ролей. Абстрактность классической этики, с точки зрения феминистских исследователей,

оказывается выражением ее маскулинного характера, то есть отражает опыт идентификации мужчины в европейской культуре. При этом сугубо маскулинная моральная позиция в классической этике выдается за универсальную и все, что ей не соответствует, объявляется отклонением от нормы. Таким образом, по утверждению феминистских исследователей, в рамках классической этической традиции не просто игнорируется женский моральный опыт, что существенным образом эту традицию обедняет, но и теоретически закрепляется подчиненное положение в культуре женщины и всех тех, кто не соответствует маскулинному стандарту.

Этика заботы строится как альтернатива классической традиции, она представляет собой попытку создания морально-философской концепции на основании рационализации женского морального опыта. Создатели и приверженцы этики заботы считают, что данная концепция если и не преодолевает классическую традицию полностью, то по крайней мере существенным образом ее корректирует и дополняет. В первую же очередь, по их мнению, этика заботы обеспечивает теоретическое основание для критики любых социальных практик, поддерживающих подчиненное положение женщин, и для сопротивления осуществлению этих практик. Последнее является самым существенным в этике заботы для ее теоретиков, идентифицирующих свою этическую концепцию как феминистскую.

Данная статья посвящена прояснению отношения феминистской этики заботы и классической этики. На основании анализа феминистских и классических этических текстов я предполагаю ответить на вопрос о степени радикальности и смысле феминистской этической альтернативы, о том, насколько оригинальной является этика заботы и в чем именно состоит ее новаторский характер.

Этика заботы

Особым импульсом к развитию феминистской этики заботы послужило издание в 1982 г. уже упоминавшейся книги известного психолога К.Гиллиган «Иным голосом», написанной в полемике

с другим известным психологом – Л.Кольбергом . На основании работ по психологии развития и собственных исследований Гиллиган попыталась выявить специфику женской моральной позиции. При этом Гиллиган обращает внимание на то, что эту позицию могут демонстрировать и мужчины, однако в проведенных исследованиях ее, как правило, выражали женщины.

Исток различий женской и мужской моральных позиций Гиллиган видит в формировании мужской и женской идентичности в младенчестве. Мужская идентичность складывается в результате обнаружения различия с матерью и отделения от нее, женская – в результате отождествления с матерью, она утверждается на фоне прочувствования и осознания неразрывности связи с ней. Поэтому мужское развитие ориентировано на индивидуализацию, обретение автономии, привязанности мужчины воспринимают как угрозу для их самости, женское же – на утверждение мира взаимоотношений, в центре которых находится сама женщина, как угрозу для самости женщина воспринимает обособление, разрушение взаимоотношений. В «мужской» морали отношения строятся по образу иерархии, самое желанное место в которой для морального субъекта – вершина, в «женской» – по образу не имеющего границ переплетения, самое заветное место в котором – центр. И если автономия достигается установлением и требованием соблюдения границ возможного вмешательства, которые обозначены в формулировках золотого правила нравственности и универсальных прав человека, то взаимосвязь между людьми утверждается и поддерживается любовью и заботой, которые направлены на благо конкретного другого.

Вывод, к которому пришла Гиллиган в результате исследования, состоял в том, что женский моральный опыт не может быть адекватно осмыслен и оценен в рамках традиционных теорий развития и по масштабам традиционной этики, ориентирующих на достижение автономии личности, в качестве высшей ценности и ключевой моральной нормы признающих справедливость.

Своеобразие ключевого морального «интереса» женщин в концепции Гиллиган определяет специфику «женской» этики по сравнению с «мужской». И эта специфика проявляется прежде всего в вовлечении в сферу этического рассуждения и признании приоритетно значимым того, что в традиционной, «мужской», этике считалось внеморальным и от чего «мужская» этика требовала абстрагироваться, а именно – относительного, обусловленного, особенного, временного, изменчивого и т.п. В «женской»

этике, как считают феминистские исследователи, придается высшая ценность. Свое достоинство моральный субъект обретает в первую очередь следуя нормам, а не содействуя благу другого. Моральные конфликты здесь порождаются столкновением принципов и решаются логическими средствами. Моральная оценка в классической этике тем выше, с феминистской точки зрения, чем меньше человек при принятии решений и совершении поступков обращает внимания на их контексты, на их последствия для других, на привязанности и чувства как собственные, так и тех людей, которых эти поступки затрагивают.

Однако предназначение принципов универсальных прав человека и справедливости, в трактовке феминистских авторов, состоит в обеспечении соблюдения границ допустимого вмешательства в дела личности со стороны общественных институтов и других людей. Самую же существенную потребность человека феминистские авторы видят в объединении с другими, которая достигается по крайней мере не только соблюдением прав и справедливостью, но в первую очередь заботой.

Между феминистскими исследователями можно обнаружить множество различий в понимании заботы, а именно – следует ли считать заботу ключевым нравственным феноменом или она разделяет данный статус со справедливостью; следует ли относить заботу к сфере частной (личной) жизни, либо она должна рассматриваться в качестве социального и политического механизма, действующего в культуре и т.д. Вместе с тем возможно выделить и то существенное содержание, которое признают все феминистские авторы, несмотря на прочие разногласия.

На самом общем уровне заботу можно описать как инициативное, деятельно-заинтересован ное отношение к другому, направленное на содействие его благу. Она противоположна враждебности, эгоизму, манипуляции в корыстных интересах, равнодушию, предполагает открытость и доверие.

Забота направлена вовне, она предполагает устремленность к другому как к высшей ценности, установку на содействие его благу. Это означает не только то, что в устремленности к другому заботящийся неизбежно жертвует своими житейскими потребностями, интересами и пр., но и то, что заботу о другом он не должен превращать всего лишь в средство на пути к собственному моральному совершенству. Более того, в контексте этики заботы перфекционистский идеал вообще утрачивает свою безусловную ценность. Совершенство святого, живущего на вершине горы в

одиночестве, возносящего к небу свои молитвы, в этике заботы не представляет никакого интереса. И тем не менее этика заботы предлагает свой идеал морального совершенства. К нему может привести лишь самоотверженная забота о другом. Н.Ноддингс подчеркивает, что забота о другом при условии поглощенности другим – это единственный способ заботы о собственной «этической самости»: «...как забота о другом поглощает меня другим и перенаправляет мою мотивационную энергию, так забота о моей этической самости заставляет меня пробиваться к другому через тучи сомнения, отвращения и апатии » . И если утверждается забота о другом, то утверждается и заботящийся.

Забота не может осуществляться и без совершения последовательных усилий, направленных на осуществление блага того, о ком заботятся. Дж.Тронто представлению о заботе как эмоции или принципе противопоставляет понимание заботы как практики. Понятие практики, по ее мнению, включает понятия мысли и действия, предполагает, что мысль и действие взаимосвязаны и что они направлены к некоторой цели. На эти же аспекты заботы обращает внимание С.Радек, рассматривая заботу как «форму практической рациональности» .

Утверждение об активном, деятельном характере заботы указывает на недопустимость ее сведения к хорошему отношению, доброму чувству, порыву. Существенным в этическом понимании заботы является то, что она не романтична, а повседневна и, возможно, рутинна, ее «стабильность» и последовательность обусловлены тем, что заботящийся осознанно берет на себя бремя, обязательство заботиться о другом и признает себя ответственным за его благо.

Адекватное осуществление заботы требует принимать во внимание то, чем люди различаются, а не то, в чем они схожи. Существенная особенность моральных субъектов в этике заботы состоит в том, что они личностно определенны. Их личностная определенность складывается в результате уникального для каждой личности переплетения разноуровневых зависимостей и обусловленностей (телесной, психологической, групповой, корпоративной, социальной, культурной и т.п.). Феминистские исследователи подчеркивают, что личностная определенность, контекстуальность не могут быть проигнорированы моралью, а в этике заботы представляются исходными для формулирования и решения моральных проблем.

Поэтому одной из существенных составляющих заботы феминистские авторы считают понимание ситуации другого. Требование «понимания реальности другого» Н.Ноддингс считает ключевым

в понятии заботы. Оно состоит в том, чтобы заботящийся был «поглощен другим», т.е. воспринимал другого в себя, чувствовал вместе с другим , а не навязывал тому, о ком как будто бы проявляет заботу, свое собственное представление о его потребностях и благе. Неспособность к пониманию конкретной реальности другого, которая может проявляться в действительной трудности или даже недоступности такого понимания, в невнимательности, в лености, а также в следовании нормам для заботы оказывается разрушительным.

В контексте этики заботы существенное значение имеет не только личностная определенность того, о ком заботятся, и того, кто заботится. Именно она очерчивает круг способностей и возможностей для заботы того, кто берется ее осуществлять по отношению к другому, она же обусловливает характер и пути решения моральных конфликтов, возникающих при осуществлении заботы.

Возможные моральные конфликты в этике заботы порождены не столкновением абсолютных принципов, а, например, невозможностью в силу разных обстоятельств удовлетворить потребность другого. Также возможны конфликты между тем, чего хочет другой, и тем, что заботящийся считает действительно нужным для другого, и т.д. Эти конфликты не решаются посредством обращения беспристрастного разума к принципам, они «проживаются» (Н.Ноддингс). При этом сами принципы, если их значение и признается, становятся относительными и условными в свете безусловной ценности того, о ком заботятся. Заботливый поступок неповторим, «не по правилам», его основание неуниверсализуемо. Моральная оценка поступка тем выше, чем полнее заботящийся был «поглощен другим» и чем тоньше он прочувствовал «реальность другого».

Особое представление в феминистской этике заботы о моральном субъекте во многом обусловливает критику понятия автономии – одного из центральных в новоевропейской моральной философии. Понятие автономии в феминистской литературе интерпретируется сугубо отрицательно: либо как результат преодоления разного рода зависимостей, в первую очередь – от других людей, а значит, как стремление к обособлению от них, либо как способность принимать решения и действовать, не взирая на телесность, эмоциональность, разнообразные (ситуативные, социальные, культурные и пр.) контексты. «Не взирая» при этом относится не только к субъекту поступка, но и к тому человеку, по отношению к которому данный поступок совершается.

Последнее, видимо, является своеобразной интерпретацией понимания автономии как характеристики морального субъекта, которая проявляется в его способности самоопределяться к моральному действию. По-другому говоря, в данном значении автономной является действительно независимая, самостоятельная личность. Ее независимость и самостоятельность проявляются в том, что непосредственным основанием решений и мотивом поступков этой личности являются ее собственные моральные убеждения, а не разнонаправленные, осознаваемые и неосознаваемые влечения, давление обстоятельств, указания авторитетов и т.п. Такое понимание автономии вовсе не предполагает ни игнорирования других людей, ни требования принимать решения, игнорируя разного рода «внешние» (особенные) факторы, и вполне вписывается в этику заботы .

Этика заботы принципиально отрицает трансцендентное измерение морали. С.Радек называет трансцендентное всего лишь «маскулинной фантазией». Мораль заботы и ее «истины» могут быть обоснованы лишь самой формой жизни, в которой они повседневно осуществляются как неоспоримые . Потребность в трансцендентном феминистки рассматривают как превращенную форму потребности в заботе. Дело в том, что «сделавший себя сам» (self-made) суверенный и автономный, вырвавшийся из конкретных интимных отношений заботы субъект не может перестать испытывать потребность в любви и чувстве безопасности, которое дает забота, поэтому он творит идеальный мир и пытается найти их там, устанавливая отношения с Богом или, по крайней мере, обретая незыблемую основу своей жизни в абсолютных принципах.

Отрицание феминистскими исследователями трансцендентности морали можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, с их точки зрения, мораль должна быть очерчена сферой реально достижимого и лишь в этом случае она имеет смысл. И дело не только в том, что укорененные в трансцендентном идеалы универсальной любви или совершенной справедливости не реализуемы в повседневности, но главным образом в том, что попытки осуществления этих идеалов порождают лишь их противоположности. Характеризуя христианскую идею универсальной любви, Н.Ноддингс подтверждение ее иллюзорности, т.е. неосуществимости в повседневной жизни, усматривает в том, что одни уходят в церковь, чтобы боготворить универсальную любовь, другие воспевают ее в стихах, третьи в разочаровании убивают, чтобы установить принципы, которые взывали бы их не убивать. Так теряют и людей, и принципы .

Во-вторых, мораль, с точки зрения феминистских авторов, должна быть направлена на решение существенных для конкретного человека проблем. А они порождаются конкретными обстоятельствами его жизни. Поэтому мораль должна быть вплетена в саму жизнь, а не взирать на нее свысока. Кроме того, в этике заботы представление о морали связано не столько с вечными угрызениями совести по поводу собственного несовершенства и невозможности соответствовать высшему, сколько с радостью и полной удовлетворенностью от того, что моральные усилия совершенно осуществились – в счастливой улыбке другого, в том, что страдающий перестал страдать, а тот, кто хотел уйти из жизни, обрел к ней интерес, в том, что неуверенный в себе добился успеха и т.д.

Принципиальное несогласие с трансцендентным пониманием морали проявляется и в интерпретации феминистскими авторами соотношения естественного и морального проявлений заботы. Естественную заботу в их трактовке отличает спонтанность, распространенность на круг самых родных и близких. Наиболее типичным выражением естественной заботы является отношение матери к ребенку. Моральная забота не является спонтанной, она опосредована долженствованием, или осознанным принятием на себя обязанности заботиться о другом, даже если осознание «я должна» или «я должен» не сопровождается желанием заботиться или находится в противоречии с ним. Сфера моральной заботы распространяется на всех, кто состоит в том или ином (необязательно близком) отношении с человеком, который берет на себя обязательство заботиться.

Моральная забота определяется естественной и зависит от нее, поэтому ее нельзя считать высшей по отношению к естественной. Кроме того, в реальности невозможно строго отделить моральную заботу от естественной. Н.Ноддингс подчеркивает, что мораль не может существовать без естественного, первичного чувства, которое «оживляет» (актуализирует) ее. Мораль заботы «оживляется» чувством и желанием нежности, которое проявляется в естественной заботе. И поскольку людям присущи также иные чувства и желания, удовлетворение которых в лучшем случае предполагает равнодушие к другим, а, возможно, требует и пренебрежения ими, использования их и т.д., то возникает потребность в моральной заботе, которая рождается из памяти о нежности как о высшем благе и желания поддерживать ее .

Следует отметить, что понятие трансцендентного в феминистской этике заботы трактуется как предельно абстрактное (как что-то вроде платоновского мира идей). Значение же трансцендентного

не исчерпывается таким пониманием. Трансцендентное может определяться не только по отношению к миру, истории, культуре, жизни как противостоящее им абсолютное, вечное, неизменное, но и по отношению к конкретным повседневным ситуациям как надситуативное. Феминистские теоретики, правда, отрицают и уместность понятия надситуативности в морали, однако имплицитно принимают его. Надситуативным в этике заботы оказывается представление о благе конкретного другого в том смысле, что удовлетворение конкретных, продиктованных конкретной ситуацией потребностей другого как осуществление заботы, предполагает, что именно эти потребности будут удовлетворены (и в этом ситуативная обусловленность заботы), но – в свете содействия совершенству другого, которое, по крайней мере, всецело ситуацией не определяется. Само различение между потворством другому как удовлетворением любых его потребностей и заботой о его благе в феминистской этике как раз указывает на это.

Как бы там ни было, данная «парадоксальная истина» в контексте этики заботы имеет особое, собственно этическое, значение. Отождествление самости заботящегося с самостью того, о ком заботятся, может проявляться в двух крайностях: либо, осознавая другого как продолжение себя, заботящийся навязывает собственное представление о благе другому, либо, осознавая себя как продолжение другого,

во всем ему потакает. Забота же направлена на удовлетворение потребностей конкретного другого в свете содействия достижению им совершенства. При этом заботящийся не стремится определить, в чем состоит совершенство другого, не определяет и принципов, по которым тот должен жить, не предписывает ему конкретных действий, а лишь пытается быть чутким к идеалу совершенства другого и способствует его достижению. Заботящийся разделяет проблемы другого, пытается увидеть их его глазами (Ноддингс замечает, что заботящийся видит «двумя парами глаз»), но при этом остается собой и именно поэтому оказывается способным заботиться.

Смещение фокуса в понимании морали – от трансцендентности к имманентности жизни, от абсолютности и универсальности к относительности, контекстуальности, вариативности, партикулярности; в понимании морального субъекта – от автономии, равенства, рациональности к взаимозависимости и личностной определенности; в понимании моральной эпистемологии – от рационально-логических способов распознавания и решения моральных проблем к их целостному переживанию и проживанию – нельзя считать специфичным для феминистской этики заботы. Это смещение является знаком постновоевропейских этических и философских концепций (философии жизни , экзистенциализма , персонализма , прагматизма , ситуационной этики и др.). И если признать, что феминистская этика заботы по своим этико-философским основаниям противостоит новоевропейской этике, то также следует признать и то, что ее собственные основания характеризуются теми же особенностями, что и основания многих современных нефеминистских философских концепций. Однако, отмечая близость своей этики некоторым современным теориям, в частности ситуационной этике, феминистские теоретики настаивают на своеобразии содержания ключевого в их концепции понятия заботы. Они считают, что данное понятие не могло быть адекватно осмыслено в контексте классических (маскулинных) философских оснований, а если и становилось предметом философских рассуждений, то с неизбежностью вырождалось в абстракцию . Так ли это?

Идея заботы в моральной философии

часто называют буддистскую этику , английский этический сентиментализм и философию А.Шопенгауэра . Последнюю феминистские исследователи считают наиболее приближенной по замыслу этикие заботы. И это объясняется не столько содержательным сходством шопенгауэровского понятия человеколюбия и феминистского понятия заботы, сколько попыткой Шопенгауэра основать этику на факте человеческого существования, а не на, скажем, абстрактном понятии долга.

Однако круг философских концепций, в которых рассматривалась тема заботы, гораздо шире. Тема заботы обсуждается и в китайской философии, и в античных размышлениях о дружбе, благодеянии, в христианском учении о милосердной любви, и в этике Канта , и в пост-новоевропейской философии. Причем так же, как в феминизме , содержание понятия заботы в истории моральной философии осмысливалось в контексте представления о значимости взаимосвязи между людьми и взаимозависимости всего существующего в мире.

В конфуцианстве близким по содержанию понятию заботы было понятие жэнь , которое на русский язык обычно переводят как человечность, человеколюбие. Это понятие изображается иероглифом, состоящим из знаков «человек» и «два», оно выражает изначальную связанность людей, их необходимую потребность друг в друге, межчеловеческие отношения, в которых по китайской традиции реализуется подлинное бытие человека.

В европейской философии тема заботы как особого отношения между людьми возникает главным образом в контексте рассуждений о поддержании и укреплении единства человеческого рода, основанного на достоинстве каждого ее члена. Согласно Цицерону , «узы между людьми» поддерживаются а) справедливостью; б) готовностью творить добро (добротой, щедростью) (I Off., VII, 20). Образом и образцом нравственно прекрасного единения, согласно античным философам, является, в частности, дружеская любовь-привязанность (греч. φιλία, φιλίαoν; Цицерон указывает на производность латинского слова «дружба» – amicitia от слова «любовь» – amor), которая проявляется, в частности, в благодеянии. Она определяется как естественными, так социальными и нравственными основаниями. Дружеская любовь связывает «всех со всеми и еще с неразумными существами на основе справедливости, природной близости и общности жизни» (Пифагор) , она «скрепляет и государства» (Аристотель , EN, 1155a, 23), выражает «согласие во всех делах божеских и человеческих в сочетании с благожелательностью

для общества и «содружества человеческого рода» считал благодеяние, особым образом подчеркивал, что благодеяние должно быть направлено на конкретного другого. Оно адресовано «человеку, а не человечеству» и тот, по отношению к кому совершено благодеяние, должен почувствовать, что благодеяние предназначалось именно ему, а не было брошено в толпу. Сенека отличает благодеяние от поступка, совершенного «ради общего долга человеколюбия». И поясняет это следующим примером. Человек нашел в пустыне умершего, который является чьим-либо отцом, и похоронил его. Этот поступок можно считать благодеянием, согласно Сенеке , лишь в том случае, если человек, похоронивший умершего, знал его сына, и совершил данный поступок ради него. Если же в своем поступке он руководствовался только состраданием и человеколюбием, то его безусловно достойный поступок считать благодеянием нельзя . Много веков спустя Кант в рассуждении о благоволении (практическом человеколюбии), направленном на человечество, вполне в духе Сенеки отметит: «Благоволение в [сфере] всеобщей человеческой любви по своему охвату , правда, самое большое, но по степени самое малое, и когда я говорю: я принимаю участие в благе этого человека только ввиду всеобщей человеческой любви, интерес, который я здесь проявляю, наименьший из возможных интересов» .

Дружеское отношение к другому как согласие предполагает доверие и с необходимостью исключает враждебность, своеволие, охваченность разъединяющими страстями (гневом, сильным желанием и т.п.) (Пифагор). В дружбе проявляется способность к сочувствию (сердце друга «нежно и податливо»), готовность помогать, разделять тяготы, не препятствовать по причине неумеренной благожелательности стремлению друга добиться больших успехов, если это связано с риском для его благополучия (Цицерон). Сенека подчеркивал, что сущность благодеяния состоит не в его материи, а в душевном расположении, с которым совершается конкретный поступок, несущий благо другому. Поэтому определяющими чертами благодеяния является то, что оно дает радость другому, совершается с готовностью, охотно, предупредительно (упреждает просьбу о благодеянии) и по доброй воле.

Для феминистских исследователей понятие блага, на содействие которому должна быть направлена забота, не было и не могло быть предметом специального рассуждения, поскольку согласно этике заботы благо для разных людей в разных ситуациях различно. Для «традиционных» же моральных философов определение

содержания понятия блага в контексте дружеского, любовного, заботливого и т.п. отношения было существенно важным. Именно четкое представление о благе человека позволяло отделить дружеское отношение, благодеяние как от корыстного пользования, так и от «пагубной доброты» (Сенека). В античной этике благом для человека является добродетель. Поэтому желать другу блага – значит содействовать его стремлению к совершенству (Аристотель); ради друга нельзя совершать поступок против доблести, а также вынуждать друга поступать против доблести ради себя (Цицерон); если же предметом как будто бы благодеяния оказывается постыдное, такое «благодеяние» с неизбежностью приведет к гибели того, на кого оно направлено (Сенека). Это вовсе не означает, что дружба и благодеяние не могут проявляться в поступках, направленных на достижение разнообразных ситуативно обусловленных благ. Не означает и предпочтения добродетели человеку. Речь шла лишь о том, что один действительно заботливо устремлен к другому не просто тогда, когда не использует другого в своих целях или помогает ему в чем-либо, а только тогда, когда, не используя другого, удовлетворяя его разнообразные потребности, он имеет в виду высшее благо другого – добродетель и не сделает ничего, что могло бы нанести ущерб добродетели другого, которая не противостоит конкретному человеку, а конституирует его, выражает его существенное качество (качественность) .

Если в античной философии мерой естественного влечения людей друг к другу служила добродетель, то в христианской концепции милосердной любви в качестве такой меры выступает любовь к Богу. Существенное отличие милосердного отношения от дружеской любви-привязанности и состоит в требовании его опосредования абсолютным идеалом – любовью к Богу, свободной от низших, своекорыстных компонентов и выражающей религиозно-нравственное совершенствование человека в его любви к ближнему, а также в универсализации последней, ее распространении на все человечество, включая врагов. По христианскому учению только через любовь к Богу естественное влечение людей друг к другу наполняется духовным содержанием и становится подлинно бескорыстным.

В феминистской этике заботы именно христианская заповедь любви к Богу становится предметом особой критики, поскольку в свете этой заповеди конкретный другой утрачивает свою безусловную ценность и в силу того, что безусловной ценностью наделяется Бог, и в силу того, что любовь к ближнему, да и сам ближний

оказываются всего лишь средствами на пути самосовершенствования возлюбившего. По христианскому учению «деятельная любовь к Богу проявляется и осуществляется в жизненном реальном служении благу людей», и «благодатное возникновение, развитие и совершенствование в христианине этих обеих форм любви происходит совместно и нераздельно» . Но любящий Бога Авраам готов пожертвовать сыном в подтверждение абсолютной верности Богу, в то время как представшая перед судом Соломона женщина отказывается подтвердить свое материнство ценой гибели ребенка и тем самым подтверждает его .

И все же несмотря на то, что критика христианской концепции милосердной любви в феминистской этике заботы имела действительные основания, христианская, впрочем, как и античная, этика, опосредуя заботливое отношение к другому идеалом, устанавливают критерии дружбы, благодеяния, милосердия и указывают на ориентиры для конкретных заботливых поступков. Феминистская же этика заботы по существу лишь декларирует необходимость отделения заботы от корыстного пользования, патерналистской опеки или безграничного потворства другому, в ее контексте для подлинного осуществления заботы достаточно быть «поглощенным» другим и «вчувствоваться» в его ситуацию.

Требование опосредования заботливого отношения к другому идеалом или принципом в моральной философии не приводило с необходимостью к обезличиванию и уравниванию моральных субъектов, к требованию относиться ко всем «по норме», одинаково, к отказу от рассмотрения субъекта поступка и другого во всей их конкретности . Так, по мнению Пифагора , своеобразие дружеских отношений между неравными (родителями и детьми, благодетелями и теми, ком у оказывается благодеяние, старших и младших) состоит в том, что допускаемые внушения «старших» должны делаться с «большей благожелательностью и осторожностью» и обнаруживать «много заботы и родственного чувства» (Ямвлих Халкидский XXXIII, 231). Аристотель подчеркивал конкретность проявлений дружбы: «поскольку разное [причитается] родителям, братьям, товарищам и благодетелям, то и уделять каждому следует свойственное ему и подобающее» (EN, 1165a, 17). Сенека указывал на то, что раз благодеяние представляет собой поступок, адресованный конкретному другому, то его совершение требует принимать во внимание «время, место и лица».

В ряду философов, указывавших на неизбежную и необходимую конкретность проявления заботы, особого внимания заслуживает Кант , этика которого считается совершенным примером «маскулинной предубежденности». Так вот Кант специально отмечает, что хотя человек и должен стремиться одинаково благоволить ко всем, все же то, что в действительности его благоволение по отношению к разным людям имеет разную степень (например, к любимым), не нарушает всеобщности максимы его поступков и не противоречит ей .

В обосновании активного характера заботливого отношения к другому в моральной философии прошлого использовался тот же ключевой аргумент, что и в феминизме . А именно: в моральном значении заботливое отношение нельзя свести ни к чувству, ни к сиюминутному желанию или порыву, оно предполагает принятие на себя обязательства заботиться и совершение последовательных усилий, направленных на благо другого. Аристотель указывал, что целью дружбы является действие – любовь, и «любящий благотворит, поскольку он любит» (MM, 1210b, 12). Также и христианская этика подчеркивает деятельный характер милосердной любви, которая проявляется в единстве разума, чувства и стремления фактически, деятельностно как заботливость, доброжелательность, участливость, помощь, сострадание и т.п. Кант , критикуя сентименталистскую концепцию благожелательности

как естественной эмоции, концептуально оформляет понятие собственно моральной любви к людям (человеколюбия) как деятельного, практического благоволения, которое заключается в том, чтобы «сделать своей целью благополучие другого человека» . Кант подчеркивает, что мораль не требует чувствовать любовь к другому, но она требует содействовать благу другого, независимо от того, какие чувства при этом испытывает субъект поступка.

Таким образом, я полагаю, что между этикой заботы и классической традицией в моральной философии существует достаточно тесная взаимосвязь вопреки утверждениям феминистских авторов, и предъявляемые ими теоретические претензии к «маскулинной» этике вряд ли можно признать обоснованными. Думается, новизна феминистской этики заботы состоит не в открытии понятия заботы, не в экспликации его содержания и даже не в выявлении существенно иных по сравнению с традиционными философских оснований, в пространстве которых забота якобы только и может быть адекватно осмыслена. Заслуга же феминистской этики заботы, на мой взгляд, определяется тем, что понятие заботы здесь впервые было поставлено в центр морали и стало исходным для построения моральной теории. Создание целостной этики заботы оказалось возможным именно в рамках феминистской идеологии, сделавшей женский социокультурный опыт предметом специального теоретического интереса.

Эта глава кратко рассматривает некоторые наиболее существенные вопросы христианской философии. Раздел, посвященный метафизике, нацелен в большей степени на то, чтобы заложить фундамент для принятия библейской позиции, нежели на систематическое изучение метафизических вопросов, обрисованных во второй главе. В итоге, ход нашего рассуждения будет следующим: от обзорной характеристике ряда моментов относительно реальности к поиску смысла жизни человечеством, самораскрытию Бога во Христе и кратким выводам библейского взгляда на мир. Многие вопросы, поднятые антропологическими,166 теологическими, онтологическими и космологическими аспектами метафизики, в настоящем обсуждении скорее только обозначены, нежели раскрыты полностью.

Раздел, посвященный гносеологии, стремится отразить центральную роль Библии как источника достоверной истины, а также ее взаимоотношение с другими источниками знания, такими, как наука и разум. Обсуждение этических вопросов подчеркивает сущность греха и праведности как основы христианской этики, описывает конфликт между приверженностью букве закона и отрицанием социально обусловленной морали, а также некоторые проявления христианской этики в повседневной жизни. Эстетика исследуется в контексте эстетической природы людей, отношением прекрасного и безобразного, а также христианской эстетической ответственности.

Отбор материала для обсуждения в этой главе был осуществлен произвольно. В рамках структуры настоящей работы можно использовать и многие другие варианты подходов к христианской философии, можно обсудить и многие другие вопросы. Цель этой главы будет достигнута в том случае, если она будет служить катализатором размышлений о философии, пронизывающей христианское образование.

НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО МЕТАФИЗИКИ

Наиболее фундаментальным и неизбежным фактом, с которым сталкивается каждый человек, является действительность и тайна человеческого существования во вселенной. Жан-Поль Сартр, экзистенциалист с атеистическими убеждениями, поднял этот вопрос, отметив, что главнейшая философская проблема состоит скорее в том, что существует нечто, нежели в том, что существует ничто. Фрэнсис Шеффер, отвечая на эту мысль, писал о том, что "ничто, которое достойно называться философией, может уклониться от вопроса относительно того факта, что вещи действительно существуют и что они существуют в своей настоящей форме и комплексности".167 Люди постоянно сталкиваются с фактом своего бытия и существования. Даже попытка отрицать это существование является, по существу, подтверждением этому, поскольку люди постоянно о чем-то размышляют, что-то постулируют, что-то предполагают.

Действительность имеет интеллигибельный, дружественный, целеполагательный, личный и бесконечный аспекты

По мере исследования вселенной, в которой живут люди, они могут сделать некоторые замечания. Одним из свойств окружающего их мира является интеллигибельность. Они живут не в "сошедшей с ума" вселенной или ведущей себя чудным образом. Напротив, вселенная явно существует в соответствии с неизменными законами, которые могут быть открыты, сообщены и используемы в осуществлении точных предсказаний. Современная наука предсказана этой способностью предсказывать.

Другим моментом, который заметили люди, является то, что вселенная по большей части своей природы дружественная по отношению к людям и другим формам жизни. Если бы она не была в своем большинстве дружественной, жизнь не могла бы продолжаться. Жизнь наверняка бы угасла под воздействием непрестанной воинственности недружелюбного окружения в силу слабости своего существования. Люди обнаружили, что природный мир как будто бы создан для того, чтобы удовлетворять их потребности в пище, воде, подходящей температуре, свете и еще очень многом другом, без чего жизнь не могла бы существовать. Параметры условий, необходимых для поддержания жизни, очень узки, и даже очень небольшое изменение этих необходимых компонентов жизни, как мы знаем, ставит под угрозу существование жизни на земле. Следовательно, продолжение существования жизни указывает на дружелюбный характер вселенной.

Близко к замечанию о космической интеллигибельности и дружелюбности стоит целеустремленность существования. Целеустремленность нашего окружающего мира проявляется в том, что почти все в нашей повседневной жизни стремится к своей цели. Осмысленное человеческое существование прекратилось бы, если бы исчезла его цель.168 Ни внутренним, ни внешним образом мы не можем существовать в состоянии случайности.

Другим аспектом существования, который заметили люди, является личный характер человеческого существования. Каждый из нас осознает, что он совсем не похож на другого. Я - это совсем не то, что ты; мои мысли совершенно не похожи на твои мысли и моя реакция в той или иной ситуации также существенно отличается от твоей. Люди не являются взаимозаменяемыми частями универсальной машины. Индивидуальность построена на человеческом существовании. Когда же индивидуальность отделена от человеческого существования, так, как в рабстве или в проституции, люди становятся неполноценными человеческими существами. Люди не только отличаются друг от друга; они также отличаются и от других форм жизни. Человеческие существа способны общаться на уровне абстрактных символов. Это дает им возможность скорее отражать всевозможные сюрпризы жизни, нежели просто отвечать на них в духе собак Павлова или крыс и пингвинов Скиннера. Бесспорно, что люди, как это отмечают некоторые психологические школы, часто (возможно даже очень часто) живут не на полноценном человеческом уровне. Большая часть рекламной индустрии построена именно на этом подходе. Однако люди, живущие полноценной человеческой жизнью, не связаны тем или иным видом устойчивого подкрепляющего результата стимула-ответа. Обладая своей собственной индивидуальностью, люди способны делать самостоятельный выбор, совершать те или иные действия и ощущать результаты своих решений и действий. Мой выбор и опыт являются уникальными; именно они делают из меня ту личность и индивидуальность, которыми я являюсь.

Люди отдают себе отчет также в том, что они живут в явно бесконечной вселенной. Их собственное солнце является одним из примерно 100 миллиадров горящих звезд, которые составляют Галактику Млечного Пути. Они осознают, что для того, чтобы пересечь это пространство от края до края, двигаясь со скоростью света - 186 тысяч миль в секунду (300 тысяч километров в секунду - прим. перев.), им потребуется ни много, ни мало - 100 тысяч лет. Более того, их собственное созвездие (галактика) является лишь одним из по крайней мере миллиарда известных галактик. Люди столкнулись с проблемой, которая привела их сознание в замешательство - с проблемой явной бесконечности как времени, так и пространства. По мере же развития софистических научных инструментов они видят, что вселенское пространство представляет само по себе уходящий горизонт. Перед нами стоит все тот же вопрос, что еще может лежать за пределами космического пространства - кроме все того же безграничного космоса.

Размышления человечества ведут к поиску смысла жизни

Столкнувшись с неизбежностью своего собственного личного существования, явной безграничностью космоса, времени, цельностью своей вселенной, подчинением законам всего "того, что существует" или "того, что представляется существующим", люди встали также переде проблемой смысла как их личной жизни, так и существования вселенной. На протяжении всего своего существования человечество не могло избегать этих вопросов. Разные люди подходили к этой проблеме разными путями. Экзистенциалисты, в противовес тотальному рационализму современной науки, провозгласили, что во вселенной не существует никакого внешнего смысла, помимо абсурдности или такого смысла, который человек может произвольно приписать ей; сам же по себе космос не несет никакого значения. Постмодернисты утверждают, что знание является социальным построением. Прагматики заявляют, что высший смысл существования лежит вне нас, и что, следовательно, философам не следует делать фактических утверждений, которые не могут быть подтверждены опытом их органов чувств. Между тем, философы-аналитики полагают, что метафизические заявлений бессмысленны и что людям следует стремиться к более ясному и определенному определению слов и концепций из непосредственного окружения.

Другие исследователи не удовлетворены подобными уклончивыми и бессодержательными ответами на вопрос о смысле существования. Их рассудок восстает против системы мышления, которая рассматривает интеллект как следствие невежества, порядок - хаоса, личность - обезличенности и сущее - не-сущего. Они не могут принять иррационального объяснения того, что существование является результатом безграничного времени плюс неопределенный шанс плюс ничто.169 Для них бесконечная вселенная задана бесконечным Творцом; разумность и упорядоченность вселенной указывают на существование высшего Разума; дружественность вселенной указывает на добросердечное Бытие, а личное начало человека ведет к концепции Личности, по образу которой и созданы люди. Они выражают этого бесконечного Создателя, высший Разум, милосердное Бытие и уникальную Личность словом "бог", осознавая при этом, что ни одно слово не является более бессмысленным, чем "бог", если не дать ему точного определения.

В этом месте необходимо отметить, что эти положения не "доказывают" существования Бога. С другой стороны, они представляют устную веру в Его существование. Существование Бога-Творца не может быть доказано в той же мере, в какой не может быть и опровергнуто. Однако, заключение о Его существовании является более разумным, нежели противоположный вывод, который предает нас в руки случайности, необходимости, приспособленческих ответов и пустоты. "Таким образом, - заявляет Герман Горн, - мы принимаем это на веру, веру в наш разум и веру без доказательств".170

В первой части этой книги, когда мы обсуждали метафизико-гносеологическую дилемму, отмечалось, что все люди (признают ли они это или осознают ли они это или нет) живут с верой. Каждый человек верит в разное: в цель или в случай, в план или в шанс, в разум или в невежество, в целеустремленность или в бессмысленность, в бесцельность или в случайность. "Мы хотим верить", -- этот принцип, который провозгласил Уильям Джеймс, в отсутствие положительного доказательства является лучшим обоснованием веры.171 И если уж выбирать из всех этих "вер" наиболее вероятную и логически обоснованную, то вера в Бога-Творца будет лучшим вариантом, нежели вера во время плюс в шанс плюс в ничто.172

Проблема боли, мешающая пониманию смысла существования 173

Достоверность существования милосердного Бога-Творца для некоторых людей уменьшается тем фактом, что в окружающем их мире далеко не все в порядке. Это кажется им некоторым напряжением в природе. Перед ними прекрасное творение, которое, как им кажется, было создано для жизни и счастья, но в то же время оно наполнено враждебностью, вырождением и убийствами. Человечество стоит перед на первый взгляд нереальной проблемой боли и смерти, существующих наряду с упорядоченностью и жизнью. Между силами добра и зла существует великое противостояние, отражающееся в каждом мгновении нашей жизни. Вселенная может быть дружественна для жизни; но в то же время все мы знаем, что она может и противостоять миру, порядку и жизни. Население Земли далеко не нейтрально. Часто оно является ареной мощного конфликта. Такое положение дел указывает на то, что внутри дружественной вселенной существуют силы зла.

Этот парадокс влечет за собой важные вопросы: Если Бог является всемогущим (то есть обладающим бесконечной властью) и любящим (милосердным), то почему же тогда существует зло? Если Бог является совершенным любящим существом, Он должен желать уничтожить зло; и если Он является всемогущим, тогда Он должен быть способен это зло уничтожить. Следовательно, почему же тогда, если существует такой Бог, зло все-таки продолжает существовать? Любой жизнеспособный теистический ответ на волнующий человечество вопрос о смысле существования должен принимать в расчет эту проблему достойным образом.

Человеческие ограниченности и необходимость самораскрытия Бога

Думающие люди быстро осознают как свои, так и общечеловеческие интеллектуальные ограниченности. Они не толь осознают невозможность разрешения проблем своего непосредственного окружения, но и также свою неспособность даже приступить к отражению своим рассудком явной бесконечности времени, пространства и всей вселенной в целом. Находясь в таком положении, они начинают также осознавать тот факт, что беспомощное ограниченное сознание неспособно понять совершенство творения, оно в той же мере неспособно понять и бесконечного Создателя, поскольку необходимость творца должна быть более сложной, нежели необходимость творения.

Даже после осознания своей интеллектуальной ограниченности люди, тем не менее, горят желанием открыть завесу над смыслом жизни. В своем поиске смысла существования человечество смущается, натыкаясь на непонятные ответы, либо, если ответы о вселенной наполнены тотальным, абсолютным и нестерпимым молчанием. Является ли Бог-Творец "создателем сущего, который ушел на отдых" после сотворения, как говорили деисты восемнадцатого столетия, или же он является тем, кто имеет желание явить людям откровение в Самом Себе на том уровне, на котором они могут его воспринять?

Многие полагают совершенно неестественным тот факт, что Бог-Создатель, который вложил так много разумной мысли в творение вселенной, так много целеустремленной заботы в развитие человеческой личности и в продолжение жизни, оставил бы разумную жизнь на вращающемся шарике посреди вселенной в молчании относительно смысла существования. Исходя из здравого рассудка, тотальное молчание можно понимать скорее как возможность, нежели как неизбежную вероятность. В условиях окружающих нас целеустремленности, дружелюбия, личного начала и интеллигибельности наиболее вероятным представляется таким образом, что Бог-Творец достучался бы до ограниченного и беспомощного человечества посредством откровения в Себе Самом и универсальной цели путем непосредственного общения и на уровне, доступном для людей. Люди увидели это самооткровение в виде Священного Писания, которое утверждает, что исходит от божественного источника.

Почему христианское откровение - это самораскрытие Бога?

Почему мы ставим христианское откровение выше индуизма, буддизма, ислама или какой-либо другой мировой религии?174 Генрих Крамер утверждает, что "либеральное" отношение к этому вопросу состоит в том, что абсолютно все религии рассматриваются как откровение от Бога. Крамер признает позитивный вклад всех мировых религий, но отмечает, что либералы по большому счету смешивают понятие истины с "великодушием". Для него реальная проблема в этом либеральном ответе состоит в том, что сущностная значимость этого вопроса - вопрос истины - пропущена.175 Отвечая на этот вопрос, отмечает Крамер, мы должны видеть, что "абсолютно отличительный, специфический и уникальный элемент христианства заключен в факте существования Иисуса Христа", а не в наборе доктрин.176 Но если это так, таким образом ведь можно задаться вопросом: а разве не является таким же фактом существование в буддизме Будды, а в исламе Магомета? Вопрос, пишет он, звучит правдоподобно, но вот ответ на него не ясен.

Буддизм представляет собой "путь" освобождения от жизни, которая состоит, главным образом, из страдания, изменения и непостоянства. Этот путь открыл и проповедовал Будда. Он, таким образом, был первым, кто обнаружил и встал на этот путь. Его последователи могут научиться этому пути у него, но идти к цели они должны своими собственными силами.177

Ислам призывает людей к покаянию, обращению и безусловному подчинению Аллаху, Единому и Всемогущему. Магомет является посланником Аллаха и в силу этого он занимает выдающееся положение в исламе. Согласно Корану Магомет является ""Посланником" или "Носителем" откровения, "ниспосланного ему", а не частью Откровения, не говоря уже о самом Откровении". С другой стороны, продолжает Крамер, исключительность Иисуса Христа состоит в том, что Он Сам есть Откровение Бога в Своей собственной Личности. Он Сам - субстанция этого Откровения. Его положение довольно сильно отличается от положения Будды, Магомета или Конфуция. Он ставит Сам Себя перед человеком как Истина, Путь и Жизнь.178

В свете Христа все остальные религии, в своих глубочайших и существеннейших аспектах являются ошибочными, даже несмотря на то, что они предпринимают блестящие, но беспомощные попытки ответить на вопрос о смысле существования своими словами. Нехристианские религии стремятся быть само-искупительными и само-опрадательными. Они проигрывают в том самом, на что указывает христианство. Они проигрывают в том, что целиком полагаются на человеческую природу - "на [е¨] величие и [е¨] презренность, на [е¨] стремление к высокому и [е¨] сатанинское начало, на [е¨] положение между ангелом и высокоразвитой обезьяной".179

Отклоняя неспособность человечества спасти самого себя, нехристианские религии не внесли существенного вклада в проблему греха, проявляющийся в том напряжении, которое мы находим в природе. Нехристианские религии не имеют всецелого видения греха; они представляют ее "второстепенной, несущественной и никогда не рассматривают ее центральной тайной, требующей своего разрешения". В том, что они называют своей высшей и фундаментальной целью, нехристианские религии не видят проблемы, имеющей жизненно важное значение для человечества. В силу того, что они не желают принять всерьез проблему греха и неспособности людей самостоятельно преодолеть его, они "так или иначе вынуждены быть бульварными писателями, закрывающими людям глаза на истину"180

Почему же христианское Откровение является само-откровением Бога-Творца? Потому что только христианство выстраивает таким образом каркас, в котором видно затруднительное положение человеческого существования. Восточные религии не дают удобоваримого ответа, потому что они является неличностными и не принимают личностного начала нашей жизни. Они видят высшую цель человека в растворении самого себя и своей личности в нирване или каких-либо других формах мистической имперсональности. Их боги имперсональны, а мы уже отмечали, что персональность не может произойти из имперсональных источников. С другой стороны, такие концепции бога, которые были созданы древними греками и римлянами, также является неистинными, поскольку их собственная ограниченность вступает в конфликт с ограниченной природой вселенной.

Христианское Откровение утверждается не как истина, а как Истина. С. С. Льюис, комментируя этот момент, сказал, что Иисус Христос либо тот, кем Он Себя объявил, либо душевнобольной, величайший в мире мошенник и "Дьявол Ада". Либо Он Бог и Спаситель, либо Он первый враг истинности. Он никогда не был бы признан "великим человеческим учителем" нравственности вне того, что Он проповедовал. Он сделал наиболее поразительные заявления. Иисус, отмечает Льюис, не оставляет нам иного выбора, кроме того, чтобы либо принять, либо отвергнуть Его бесподобные утверждения.181

Библейская структура реальности

Христиане принимают Библию как самооткровение Бога-Творца через Иисуса Христа. Это откровение позволяет делать им дальнейшие выводы относительно природы реальности и обеспечивает метафизическую структуру, в которой имеет место христианское образование. Державные столпы библейского мировоззрения суть следующие:

1. Существование живого Бога, Бога-Творца.

2. Создание Богом совершенного мира и вселенной.

3. Создание человечества по образу и подобию Бога.

4. "Изобретение" греха Люцифером, который забыл, что он сам создан Богом, и стремился поставить себя на место Бога.

5. Распространение Люцифером греха по всей земле; грехопадение человечества, которое повлекло за собой частичную утрату образа Божьего.

6. Неспособность человечества без божественной помощи изменить свою собственную природу, преодолеть свою внутреннюю греховность или восстановить утраченный образ Божий.

7. Инициатива Бога спасти человечество и вернуть его к исходному состоянию через воплощение, жизнь, смерть и воскресение Иисуса Христа.

8. Деятельность Святого Духа в плане восстановления Божьего образа в падшем человечестве и Его работа по созданию общества верующих, церкви.

9. Возвращение Христа в конце земной истории.

10. Окончательное возвращение нашего мира (и его верующего населения) к райскому состоянию.

Христианская метафизика и образование

Христианское образование должно быть построено на христианском видении действительности. Христианство является сверхъестественной религией и по всем параметрам противостоит всем видам натурализма; всем теистическим схемам мышления, которые не помещают Бога в центр человеческой педагогической практики; а также гуманизму, который утверждает, что человечество может спасти само себя посредством своей мудрости и доброты. Христианское образование, которое является христианским образованием на деле, а не только на словах, должно быть сознательно построено на библейской метафизической основе.

Христианский взгляд на метафизику лежит в основании христианского образования. Христианская система образования основана по той причине, что Бог существует. Его существование обусловливает такую систему образования, в которой Он является центральной реальностью, которая придает смысл всему остальному. Иные системы образования имеют альтернативные основания и не могут быть заменены на христианское образование. Вера в христианское видение действительности подвигает людей жертвовать как свое время, так и свои средства на основание христианских школ.

Христианская метафизика определяет также то, что будет изучаться и контекстуальную структуру, в которой будет изучаться каждый предмет. Христианское видение действительности предлагает критерий для отбора содержания и акцентов учебного плана. Христианский учебный план имеет уникальную выразительность в силу уникальности христианского метафизического мировоззрения. Далее, христианское образование преподносит все предметы с позиций христианского мировоззрения. Все предметы рассматриваются в их взаимоотношении с существованием и целями Бога-Творца.

Каждый аспект христианского образования определяется христианским видением действительности. Христианские метафизические предпосылки не только подтверждают и определяют существование, учебный план и социальную роль христианского образования; они также объясняют природу и потенциал учащегося, предлагают наиболее благоприятные типы взаимоотношений между учителями и учащимися и вырабатывают критерии отбора типов педагогической методологии. Эти вопросы будут подробнее исследованы в десятой главе.

ХРИСТИАНСКИЙ ПОДХОД К ГНОСЕОЛОГИИ

Гносеология изучает то, как человек познает окружающий мир. Поэтому она так или иначе имеет дело с одной из важнейших проблем человеческого существования. Если наша гносеология неверна, отсюда следует то, что и все остальное в нашей системе знаний будет ошибочным или, по крайней мере, искаженным. В поисках истины и знания каждая философская система выстраивает иерархию гносеологических методов, в которой какой-либо один метод, как правило, служит основанием и является критерием для суждения об истинности выводов, полученных другими методами. В течение последних ста пятидесяти лет западной цивилизации наиболее широко принятым критерием истины являются эмпирические открытия науки. Научные открытия имеют огромный вес. Некоторые люди даже заявляют, что ничто не может быть истинным до тех пор, пока не будет подтверждено "фактами" науки.

Библия как первый источник христианской гносеологии

Библия для христиан является важнейшим источником знаний и наиболее существенным гносеологическим авторитетом. Все остальные источники знания должны быть исследованы и выверены в соответствии со Священным Писанием. В основе авторитетной роли Библии лежит ряд исходных посылок:

1. Люди существуют в сверхъестественной вселенной, в которой бесконечный Бог-Творец открыл Себя ограниченному человеческому сознанию на том уровне, на котором они могут воспринять Его хотя бы в ограниченных масштабах.

2. Люди созданы по образу и подобия Божьему, и даже несмотря на свое грехопадение они способны рационально мыслить.

3. Общение с другими разумными существами (людьми и Богом) возможно в рамках присущих человечеству ограниченности, несовершенства и неточности человеческого языка.

4. Бог, который достаточно заботится о том, чтобы раскрыть Самого Себя людям, также достаточно заботится о том, чтобы сохранить сущность этого откровения по мере передачи его от одного поколения к другому.

5. Люди способны к довольно правильному толкованию Библии под руководством Святого Духа и тем самым к достижению Истины.

Библия является авторитетным источником Истины, которую невозможно постичь иначе, как только через откровение. Этот источник знания призван давать ответы главным образом на "большие вопросы": смысла жизни и смерти, как возник мировоззрение и каково его будущее, откуда появилась проблема греха и как следует к ней относиться и т.п. Цель Священного Писание заключается в том, чтобы дать людям "мудрость ко спасению через веру в Иисуса Христа" и выработать научение, обличение, исправление и "наставление в праведности: Да будет совершен Божий человек, который всякому добру приготовлен". (2 Тимофею, 3:15-17). Следовательно, мы видим, что Библия не является исчерпывающим источником знания и никогда не стремилась быть "божественной энциклопедией". Она оставляет без ответа многие вопросы. С другой стороны, отвечая на самые важные вопросы, волнующие ограниченное человечество, она вырабатывает определенное мировоззрение и метафизический каркас, которые создают контекст, в рамках которого эти вопросы можно исследовать и давать на них единые ответы.

Библия не пытается оправдывать свои утверждения. Она также не может быть "доказаны" посредством других гносеологических методов, чтобы стать тем, чем она претендуют быть. Она начинается с утверждения о том, что "в начале Бог создал" (Бытие, 1:1) и книга "К Евреям" также заявляет о том, что мы должны принимать на веру факт сотворения Богом вселенной ex nihilo (из ничего) (Евреям, 11:3). Бог не стремится открыто объяснять нам Свои действия, потому что наши способности к их постижению предельно ограничены. Он не дал нам того, чего желает наша любознательность. Он дал нам скорее то, что мы можем понять и то, что нам необходимо знать в связи с нашим грехопадением и путем ко спасению. Даже несмотря на то, что Библия не может быть "доказана", все же существуют "свидетельства", которые побуждают нас иметь веру в ее надежность. Некоторые из этих свидетельств открыты археологией, иные подтверждены исполнившимися пророчествами, а также тем удовлетворением, которое библейский образ жизни182 приносит в человеческое сердце и жизнь.

Откровение Бога в природном мире

Следующим по значению источником знания для христианина является природа, поскольку люди вступают с ней в контакт критический анализ в повседневной жизни, так и через научное познание. Мир вокруг нас является откровением Бога-Творца. (Псалом 19:1-4; Римлянам, 1:20). Теологи разделили божественное откровение на две части: то, которое дано в Священном писании, они назвали "специальным откровением", а то, которое явлено через природу - "общим откровением". Однако такое искусственное разделение не должно нас смущать: и специальное, и общее откровение несут одно и то же сообщение, потому что имеют одного и того же Автора - Бога.

Однако даже поверхностного взгляда достаточно для того, чтобы вскоре столкнуться с проблемами в толковании книги природы. Мы встречаем здесь не только жизнь и любовь, но также ненависть и смерть. Природный мир, такой, каким видит его склонное к ошибкам человечество, дает искаженное и на внешний вид противоречивое представление относительно высшей реальности. Апостол Павел заметил, что грехопадение отразилось на всем творении (Римлянам, 8:22). Действие противостояния между добром и злом сделало общее откровение, взятое отдельно, неадекватным источником знание о Боге и высшей реальности. Открытия науки и повседневный жизненный опыт должны интерпретироваться в свете откровения Священного Писания, которое предлагает определенную структуру гносеологического толкования.

Изучение природы безусловно обогащает понимание человечеством своей окружающей среды. Оно дает также ответы на многие вопросы, которые не затрагиваются в Библии. С другой стороны, познавательную мощь человеческой науки не следует переоценивать. Как отметил Фрэнк Габелейн, ученые не создали научной истины. Они просто открыли ее и нашли то, что уже существовало. Те "доли" терпеливого научного исследования, продолжает Габелейн, которые приводят к дальнейшему постижению истины, - не просто удача. Это часть божественного раскрытия истины по Его благодати.183

Люди является открывателями, а не создателями истины; и все здание научных изысканий построено на априорных принципах. "Уверенность в том, что природа упорядочена, разумна и открыта для человеческого исследования звучит сегодня как довольно странное заявление, когда кругом ученые мужи провозглашают абсолютную бессмысленность существования".184

Роль разума

Третьим гносеологическим источником для христианина является разум. Люди, будучи созданы по образу и подобию Божьему, являются разумными по природе. Человеческие существа могут абстрактно думать, размышлять и устанавливать причинно-следственные связи. После грехопадения способность человека к мышлению была уменьшена, но не уничтожена. Обращение Бога к греховным людям является показателем того, что они могли "задуматься вместе" с Ним о тяжелом положении человечества и о путях его разрешения (Исайя,1:18).

Роль рационализма в христианской гносеологии следует рассмотреть подробнее. Христианская вера не является продуктом рационализма. Люди достигают христианской истины не посредством самостоятельного развития системы мышления, которая ведет к верному видению Бога, человечества, природы греха и спасения. Христианство - это религия откровения. Беспомощный человеческий разум может обманывать и уводить от истины. Человеческий разум является неподходящим фактором истины. Следовательно, христиане не являются рационалистами в самом полном смысле этого слова; но все же они разумны. Бернард Рэмм справедливо заметил, что разум не является источником религиозного авторитета; он скорее представляет собой вид предчувствия истины. Поэтому "истина постигается скорее через авторитет, чем через разум".185

Рациональный аспект гносеологии довольно существенный, но не единственный элемент в познании. Его функция заключается в том, чтобы помогать нам понимать истину, получаемую через специальное и общее откровение, а также в том, чтобы распространять это знание в среде незнакомых людей. Открытия разума всегда проверяются в христианской гносеологии истиной Священного Писания. Этот же самый принцип следует применять К знанию, получаемому через интуицию, а также через изучение авторитетных источников. Всеобъемлющая гносеологическая проверка состоит в том, чтобы сравнивать любую истину со структурой Священного Писания.

НЕКОТОРЫЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СООБРАЖЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ГНОСЕОЛОГИИ

В заключении нашей оценки христианского подхода Крем гносеологии выскажем ряд итоговых положений. Во-первых, библейский взгляд на этот вопрос состоит в том, что вся истина является истиной Бога. Поэтому различие между светской и церковной истиной является ложным разделением. Вся истина находит свой источник в Боге как Творце и Создателе.186

Во-вторых, христианская истина применима ко всему, что реально существует во Вселенной. Именно на этих двух положениях основывается христианская концепция теоретической свободы. Если вся истина является истиной Бога, а христианство является истинным по отношению ко всему существующему, то христианин может неотступно следовать за истиной, не страшась зайти когда-либо в тупик.

В-третьих, в сфере гносеологии существует великое противостояние, которое так же неизбежно, как и напряжение в природе. Силы зла по-прежнему стремятся подорвать Библию, исказить человеческий рассудок и подвести людей к тому, чтобы в стремлении к истине полагаться только на свою собственную немощную и падшую личность.

Кроме этого, в основе любой теории и любой школьной системы лежит гносеологическая система, которая придает форму и соответствующее значение всему целому. Эти гносеологические системы могут быть истинными или ложными, но они всегда существуют, даже когда они и не признаны.187 Подобная наступательная позиция гносеологии имеет огромное значение, поскольку если человечество собьется с пути в области гносеологии, оно может заблудиться также и в любой другой области.

В-четвертых, во вселенной существует абсолютная Истина, но люди в своем падшем состоянии имеют только относительное представление об этих абсолютных истинах. Другими словами, в то время, как Бог может знать абсолютно, христиане могут знать абсолютно лишь только в относительном смысле. Поэтому и в сфере гносеологии есть место для христианского смирения.188

В-пятых, Библия не имеет дело с абстрактной истиной. Она всегда рассматривает истину в той мере, в какой она соотносится с жизнью. В самом полном библейском смысле познание состоит в применении приобретенного знания в повседневной жизни каждого человека. Поэтому христианское познание является скорее активным, динамичным действием, нежели чем-то просто пассивным.189 Таким образом, мы обнаруживаем, что в Священном Писании существует определенное различие между познанием истины, находящейся во Христе, и познанием Христа как личного Спасителя. То есть, существует знание и спасающее знание. Если первое представляет собой просто постижение истины, то второе является приложением Божественной истины к нашим знаниям.

В-шестых, различные источники знания являются второстепенными для христианина. Все эти источники могут и должны использоваться христианином и рассматриваться в свете библейского эталона.

В-седьмых, принятие христианской гносеологии нельзя отделить от принятия христианской метафизики, и наоборот, как было отмечено во второй главе, это принятие той или иной метафизико-гносеологической формы является выбором веры, а это определяет весь образ жизни.

Христианская гносеология и образование

Христианское видение истины, наряду с христианской метафизикой, лежит в основании самого существа христианского образования. Принятие откровения как основного авторитетного источника помещает Библию в самую сердцевину христианского образования и создает структуру знания, в которой оцениваются все предметы. Это имеет особенное значение по отношению к учебному плану. В десятой главе мы увидим, что библейское откровение лежит как в основании всех предметов в учебном плане христианского образования, так и создает определенную окружающую их атмосферу. Христианская гносеология, поскольку она имеет дело с тем способом, которым люди приходят к познанию чего-либо, влияет непосредственно также на отбор и использование типов педагогической методологии.

НЕКОТОРЫЕ СООБРАЖЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО АКСИОЛОГИИ

Христианские принципы в сфере ценностей целиком построены на христианском взгляде в отношении метафизики и гносеологии. Другими словами, взгляды на действительность и истину определяют концепцию ценностей. Принципы христианской аксиологии вырастают из Библии, которая в своем самом высшем смысле является откровением характера и ценностей Бога.

Важным соображением, которое оказывает влияние на все формы ценностей, является то, что христианская метафизика провозглашает позицию радикального разрыва преемственности с большинством других типов мировоззрений в отношении разумности нашего мирового порядка.. В то время, как большинство нехристиан придерживаются того мнения, что нынешнее состояние человечества и положение дел на Земле является вполне нормальным состоянием вещей, Библия учит тому, что люди отпали от своих нормальных взаимоотношений с Богом, другими людьми, самим собой и миром вокруг них. С библейской точки зрения грех и его последствия изменили человеческую природу и повлияли на человеческие идеалы и оценочные процессы.

В результате этой ненормальности нашего мира и того факта, что многие люди даже не осознают этой ненормальности, они часто дают вещам неверную оценку. Они могут называть зло "добром" и добро "злом", потому что их критерий оценки ложен. Христианин, который пережил второе рождение, имеет радикальную систему ценностей по отношению к окружающему миру в силу совершенно отличного понимания человеческого положения.

Наверное, самым радикальным из всех когда-либо написанных аксиологических утверждений является Нагорная проповедь. Ее рационализм основывается на том факте, что Христос верил в то, что истинным домом человечества является не земля, а небо. Он не имел в виду, что наша нынешняя жизнь не имеет ценности. Он, скорее, говорил о том, что есть нечто более ценное, и что именно те наиболее важные вещи должны лежать в основании человеческой деятельности.

Смысл учения Христа состоит в том, что христианская жизнь будет основана на системе ценностей, отличной от той, которая присуща людям, живущим в патологическом греховном мире. Следовательно, быть нормальным, в понимании Божественных идеалов, -- это значит стать ненормальным с позиций нынешнего социального существующего социального порядка. Христианские ценности должны быть построены на христианских принципах. Они не являются простой надстройкой над нехристианскими ценностями, даже несмотря на то, что они, безусловно, имеют точки соприкосновения.

Этика

Сущность и антитеза греха. Христианин может задаться вопросом: "В чем состоит величайший грех? Какой грех можно рассматривать как наиболее серьезный в глазах святого Бога? Что это: убийство, разврат, гнев, жадность или пьянство?" Библия однозначно утверждает: нет! Это - гордость. Гордость обязательно выливается в эгоцентричность, самодовольство и нездоровое самолюбование - пороки сознания, которые побуждают нас верить в нашу собственную доброту, силу и мудрость, нежели полагаться на Бога-Творца.

Именно из-за гордости и самодовольства Люцифер стал дьяволом, Ева стала матерью греховного человечества, а двенадцать апостолов Христа не смогли получить Его благословений, поскольку они без конца спорили о том, кто же из них самый великий (Исайя, 14:12-15; Иезекиля, 28:13-17; Бытие, 3; Матфея, 18:1). К. С. Льюис отмечает, что "гордость ведет ко всем остальным порокам: это совершенно антибожественное состояние сознания".190 Это отношение, которое помещает универсальный центр смысла жизни скорее на саму личность, нежели на Бога. Именно в гордости и самодовольстве мы видим сущность греха. Одним из первых плодов такого отношения является мятеж против власти Бога.

Поскольку корень зла лежит в эгоцентризме, логично предположить, что его антитеза, добро, проистекает из альтруизма. Именно на этом основывается ответ Христа на вопрос о подлинности "великой" заповеди.

"Возлюби Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим". Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: "возлюби ближнего своего как самого себя". На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки. (Матфея, 22:37-40).

Сущность христианства и христианской этики - это смерть - распятие - самого себя, гордости, эгоцентризма, самодовольства и новое рождение, в котором мы действуем с новой системой ценностей, основываясь на наших новых взаимоотношениях с Иисусом Христом (Римлянам, 6:1-6; Матфея, 16:24; Галатам, 2:20: Иоанна, 3:3,5). Библейская картина изображает природную личность безнадежной в силу фиксации ее на самой себе.191

Необходимы трансформация, изменение нашего сознания, распятие самих себя и духовное возрождение. Тогда мы сможем стать новыми творениями с Богом и качествами Бога в центре нашего существования (Римлянам, 12:2; Филиппийцам, 2:5-8; 2 Коринфянам, 5:17). В этом процессе наше желание восставать против Бога превратится в жизнь, подчиненную Его воле. Павел заметил, что это обновление происходит ежедневно, а Иисус отметил, что эта трансформация завершена действием силы Святого Духа (1 Коринфянам, 15:31; Иоанна, 3:5).

Необходимо отметить, что этический идеал христианства далек от идеи самосовершенствования посредством светской модели самосовершенствования. Скорее, это нравственное взаимодействие с превращающим фактором Святого Духа. Нравственный идеал христианства не может быть моделью, основанной на самосовершенствовании в силу того, что самосовершенствование своими собственными силами неизбежно еще глубже приводит человека к центральной проблеме гордости и самодовольства. (Двайт Муди однажды заметил, что если кто-нибудь когда-либо и попадет в Царствие Небесное посредством своих собственных усилий, то мы никогда не услышим об итогах этого).

Необходимо также осознать, что христианская этика является, в конце концов, положительной силой. Она направляет от смерти самопоклонения к любви к Богу и нашим ближним, которая выражается в альтруизме и служении людям.

Характер Бога: основа христианской этики. Самой важной основой христианской этики является Бог. Без Бога не существует ни одного стандарта или закона. Закон, как это следует из Священного Писания, основывается на характере Бога. Важнейшими качествами Бога, изображенными в Ветхом и Новом Заветах, являются любовь и справедливость (Исход, 34:6-7; Иоанна, 4:8; Откровение, 16:7; 19:2). Любовь можно понимать как сущность закона, в то время как справедливость определяет его содержание.192 Библейская история дает некоторое представление о божественной любви и справедливости в действии, поскольку Бог обращается к миру, лежащему в самой глубине греха.

Концепция "любви", так же, как и понятие "бога", бессмысленна до тех пор, пока не дать ей определение. Для того, чтобы определить, что же такое любовь, христианин, исследователь Библии, обращается к этой святой книге, потому что именно здесь Бог, который Сам есть любовь, открыл Себя конкретным образом, доступным для человеческого понимания. Христианскую любовь можно исследовать по тринадцатой главе 1 Послания к Коринфянам по действиям и отношению, выраженным Иисусом (пятнадцатая глава Луки дает огромное количество материала по этому вопросу), а также по тому важному значению, которое имеют Десять Заповедей. Даже короткое изучение откроет то, что между тем, что называют любовью люди, и божественной концепцией любви, которое напрвлено на достижение самого высшего блага других людей, даже если это враги, лежит огромное качественное различие. Джон Пауэлл определил сущность божественной любви следующим образом: он сказал, что эта любовь сосредоточена скорее на том, чтобы отдавать, нежели на том, чтобы получать.193

Подобно этому, Эндрю Нигрен в своем интересном исследовании человеческой и божественной любви заключил, что "между двумя такими противоположными друг другу силами, как Эрос (человеческая любовь, которая стремится к получению вознаграждения от объекта своего внимания) и Агапе (божественная любовь, которая находит свою радость в том, чтобы отдавать объекту своего внимания). Эрос начинаеися с чувства нищеты и пустоты и ищет Бога и других людей для того, чтобы найти удовлетворение своим желаниям, в то время как Агапе, "исполненная божественной благодати, выливается в любовь" к другим людям.194 Потому-то христианская любовь и не имеет ничего общего со всем тем, что чаще всего называется человеческой любовью.

Карл Генри очень кстати написал о том, что "христианская этика есть этика служения".195 Наиболее фундаментальным объяснением этой этики являются две величайшие заповеди Христа - любовь к Богу и любовь к человечеству (Матфея, 22:37-40). Некоторые христиане приняли десять Заповедей как основной утверждение христианской этики. В этом они ошибаются. Из Нового Завета становится очевидным, что любовь является исполнением закона (Римлянам, 13:9; Галатам, 5:14). Десять Заповедей можно рассматривать как вырисовывание и конкретное разъяснение Закона Любви. Первые четыре заповеди разъясняют обязанности человека в отношении любви к Богу, в то время как последние шесть из них является объяснением аспектов любви человека к своим ближним. В этом смысле Десять Заповедей можно рассматривать как негативное объяснение Закона Любви и как попытку дать людям ряд конкретных инструкций, которые они могут использовать конкретным образом.

Одной из сторон этой проблемы негативного выражения как основы этики является то, что люди всегда стремятся узнать, когда им можно прекратить любить своего ближнего, когда в этом отношении млжно достичь предела. Показательным моментом в этой связи является вопрос Петра о пределах в прощении. Петр, как и все "нормальные" люди, больше интересовался тем, когда он может прекратить любить своего ближнего, нежели тем, как ему продолжать любить его (Матфея, 18:21-35). Христос ответил на это, что в христианской любви предела нет. Никогда не наступит время, когда мы сможем прекратить любить, освободиться и стать "по-настоящему самим собой". В этом и состоит смысл двух величайших заповедей.

Положительная христианская любовь является отношением разума и сердца, которое никогда не может исчезнуть из жизни христианина. Это вечно-возрастающие взаимоотношения человека как с Богом, так и со своими ближними. Раз Бог стремится вернуть своих заблудших овец, раз Иисус умер за нас, когда мы были Его врагами, тем более мы должны стремиться относиться к своим ближним с бескорыстной любовью.

В этой связи необходимо отметить, что библейское предписание - "итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный" - было дано в смысле любви также и к своему врагу (Матфея, 5:43-48). Совершенная любовь, та, которая исходит от Бога, является этическим идеалом. Таким же образом Иисус в своей притче об овцах и козах подразумевал, что христианская любовь в действии является единственной основой Его высшей справедливости (Матфея, 25:31-46; см. Также Иакова, 1:27). Это не следует рассматривать как спасение через дела. Христианскую помощь ближним следует рассматривать скорее как бескорыстную, а заботу о человеке - как следствие личного принятия любви Бога. Именно в активном ответе конкретной любовью к нишим ближним проявляется осознание, принятие и утверждение Божьей любви в нашей жизни. Это ответ человека, который оправдан верой через благодать. Исходя из этого, мы осознаем, что любовь к Богу никак не может быть отделена от любви к людям.

Антитеза законничества и антизаконничества. Наиболее сложным разделом в этической сфере для многих христиан является жизнь без уступки двум полярным ловушкам христианской этики - легализму (законничеству) и антиномианизму (антизаконничеству). Легализм рассматривает Библию и закон по большому счету таким же образом, что и фарисеи во дни Христа. Легалисты смтотрят на Библию как на книгу этических правил, которая предлагает правила поведения на каждый жизненный случай. С точка зрения легализма правила являются предельно важными, и люди должны действовать в соответствии с их предписаниями неизменным образом. ("Что правильно - то правильно; не пытайся объяснить свои поступки на основе смягчающих вину обстоятельств".) Противоположной крайностью является антиномианизм, который отвергает весь моральный закон и не оставляет места для универсальных принципов.

Артур Холмс отметил, что легализм следует определить как неограниченный абсолютизм, в то время как антиномианизм - это неограниченный релятивизм.196 Иисус отвергал неограниченный абсолютизм, а его жизнь вся исполнена непрестанным осуждением фарисеев, которые следовали тысячам законов, но не любили ни Бога, ни людей. Примером этого отвержения может служить отношение Христа к субботе. Во второй и третьей главах Марка Христос повозгласил принцип, согласно которому "суббота была создана для человека", а "не человек для субботы". Поэтому закон позволяет работать в суботу, если человек своими действиями несет добро своим ьлижним (Марка, 2:23-3:6). Фактически, Иисус говорит, что люди гораздо важнее всяческих правил и что определенные ситуации позволяют разрушить букву закона. Таким образом, Иисуса нельзя рассматривать как неограниченного абсолютиста, или легалиста.

С другой стороны, Иисуса нельзя отнести и к неограниченным релятивистам, или антиномианистам. В Нагорной проповеди Он отметил, что Он пришел не разрушить закон, а на закате своей земной истории Он завещал хранить закон Своего Отца и поступать своим последователям именно таким образом (Мф, 5:17; Иоанна, 15:10).

Холмс предпринял попытку компромисса между предельно крайними позициями неограниченного абсолютизма и неограниченного релятивизма и назвал эту позицию ограниченным релятивизмом.197 Современное выражение этой позиции проявилось в философской школе, поддерживающей положение этики. Сущность положения этики, заявляет Джозеф Флетчер, одно из ее главных проявлений состоит в том, что каждая вещь является истинной или ложной в зависимости от ситуации". Хороший поступок, продолжает он, был бы наиболее желаемым и нужным поступком.198

Позиция этики является верной в своем отвержении легализма и в своем допущении ограниченного этического релятивизма. Ее главная проблема состоит в том, что она отвергает моральные принципы и правила и, следовательно, распространяет релятивизм на каждый конкретный нравственный вопрос.199 Поэтому позиция этики неверно истолковывает христианскую любовь. Как было отмечено выше, Библия никогда не отделяет любовь от нравственного закона. Напротив, она настойчиво объединяет их. Любовь, с христианской точки зрения, была наполнением и суммированием заповедей. Библейская позиция отклоняет ограниченный релятивизм, или этическую ситуацию, с их неспособностью установить моральные границы.

Если не все ценности и правила поведения являются абсолютными, это приводит к тому, что людям нужны скорее ограниченные абсолютные истины, нежели неограниченный абсолютизм законника. Четвертое положение этики, которое больше других соответствует библейской точки зрения, можно назвать ограничееным абсолютизмом. Эта позиция позволяет любви сохранять свое познавательное содержание, которое выражено в поступках и отношении Бога и Десяти Заповедях. Она сохраняет вечные универсальные принципы для применения закона к различным ситуациям, обеспечивая, тем не менее, для христианина свободу там, где молчит закон. Ограгиченный абсолютизм, следовательно, позволяет лавировать между опасностями легагизма и релятивизма и указывает на решение, "в котором релятивизм ограничен законами".

Согласно Холмсу, ограниченный абсолютизм допускает различные типы относительности:

1) относительность в применении универсальных принципов к конкретным ситуациям (например, Христос показывает, что иногда можно и даже следует работать в субботу);

2) относительность в нашем понимании этических принципов и того, как эти принципы различными способами применялись в различные исторические периоды (например, библейский взгляд на рабство и полигалию);

3) относительность в моральных установках, которые ведут к различиям скорее в культуре, нежели в принципах (например, библейская судебная практика и брачный обряд в сравнении с современными).

В то же самое время, продолжает Холмс, библейская этика ограниченного абсолютизма подтверждает также абсолютные элементы:

1) неизменный характер Бога, который формулирует закон не как жесткий свод законов, а как мудрое руководство для человеческой жизни;

2) моральный закон, как данный в Законе Любви и Десяти Заповедях, истолкован в Нагорной Проповеди и применен к исторической ситуации в посланиях пророков и апостолов.200

Некоторые дополнительные этические замечания. Прежде чем закрыть наше обсуждение христианской этики, необходимо сжато сформулировать еще ряд моментов. Во-первых, библейская этика является скорее внутренней, нежели внешней. Иисус заметил, что мысли о мести или об измене аморальны в такой же степени, как и сами поступки. Он также заявил, что от избытка сердца говорят уста (Матфей, 5:21-28; 12:34). Внешние поступки, с библейской точки зрения, являются результатом мысленных отношений личности. "В отношении моральных норм мысль является вещью. Ненависть не обязательно ведет к убийству; но морально она является убийством".201 Поэтому библейская этика гораздо глубже, нежели модель, предложенная бихевиористами в психологии. Христианская этика указывает на явные действия и их последствия в сфере мыслей и мотивов. В этом смысле это очень требовательная этика.

Во-вторых, христианская этика основана на личных взаимоотношениях с Богом и с людьми. Она подразумевает постоянную заботу о них и не может быть удовлетворена простыми законными и/или механическими взаимоотношениями. Наши взаимоотношения с людьми так или иначе должны быть еще и личными.

В-третьих, библейская этика основана на том факте, что каждый человек создан по образу и подобию Божию, способен осознавать причинно-следственные связи и принимать нравственные решения. Следовательно, люди могут жить нравственно в рамках ограниченного абсолютизма. Нравственное поведение представляет из нечто большее, чем следование правилам и законам в смысле возможностей воздаяния и возмездия (например, рай и ад). Это - рациональный процесс. Необдуманная нравственность является противоречивым понятием.

В-четвертых, христианская мораль связана не только с благом для людей. Она желает самого лучшего. К. С. Льюис приводит историю школьника, которого спросили о том, что он думает по поводу того, как выглядит Бог. "Он ответил, так, как мог, что Бог был "такой личностью, который всегда высматривает, как бы кто не начал доставлять себе радость, и тогда старается прекратить это". Христианская этика, напротив, вовсе не ограничивает хорощую жизнь. "В реальности моральные правила являются указателями для мчащейся человеческой машины. Каждое моральное правило существует для того, чтобы предупредить аварию, перегрузку или трение в ходе этой машины".202 Христианскую этику следует рассматривать скорее с положительной, нежели с отрицательной позиции. Следствием этой позиции является то, что главная вещь в нашей христианской жизни - не то, что мы умерли для старой жизни, а то, что мы возродились к жизни новой. Слишком часто христиане смотрят на нравственность с негативной точки зрения. Христианский рост измеряется не тем, что мы не делаем; это скорее продукт того, что мы реально делаем в нашей повседневной жизни. Христианская этика - это позитивная этика, и христианская жизнь, как выражение этой этики, является позитивным, активным существованием.

Наконец, функция христианской этики заключается в искуплении и восстановлении. В падших людях растет вражда к Богу, другим людям, самим себе и природному миру. Роль нравственной жизни состоит в том, чтобы позволить людям жить так, чтобы восстановить эти отношения и привести их к состоянию целостности, для которого они и были созданы.

Христианская этика и образование. Христианская этика обладает богатым смысловым содержанием для христианского образования. Например, этические принципы определяют тип педагогической методологии. Вера в то, что педагог (или учитель) придерживается той или иной позиции в отношении противостояния легализма и антиномианизма, поможет определить, будет ли основываться классная дисциплина на авторитарном контроле, неограниченной свободе или личной ответственности учащегося в контексте моральных принципов.

Подобно этому, ориентация христианина на служение людям имеет важное значение для таких педагогических вопросов, как социальная функция христианского образования и предпочтительные типы взаимоотношений между учащимися, между преподавателями, меджду учащимися и преподавателями. Более того, возможно, наиболее важным эстетическим моментом является то, что любящий характер Бога напрямую связан с формирующей характер ролью христианского образования. Это является центральным пунктом христианского образования, поскольку одна из важнейших его задач заключается в том, чтобы помогать студентам формировать Христоподобную жизнь. В заключение, христианский взгляд на этику создает еще одну важную опору в философском основании христианского образования. Таким образом, он пронизывает каждый аспект этого образования.

ЭСТЕТИКА

Люди как эстетические существа. Люди не только оценивают прекрасное, но и являются также его непосредственными создателями. Люди в любом возрасте стремятся украсить свое окружение посредством искусства. С библейской точки зрения, это является результатом того, что человечество было создано по образу и подобию Бога-Творца. Бог не просто создал мировоззрение - Он создал его прекрасным. Он мог бы сотворить землю в пасмурных тонах, лишенную пения птиц и ароматных запахов цветов. Люди и другие формы жизни могли бы существовать и без этих замечательных изяществ. Существование в природе красоты говорит о Боге и о тех, кто был создан по его подобию. Люди обожают красоту; они стремятся создать ее в силу своих уникальных взаимоотношений с Богом. Однако, одним существенным отличием между творчеством людей и творчеством Бога является то, что Бог творит из ничего (Евреям, 11:3), в то время как люди в силу своей ограниченности создают по уже готовым образцам и шаблонам.

Прекрасное и безобразное в христианском искусстве. Творение само по себе прекрасно. Это заявление, однако, не подразумевает того, что все, что ни создают люди, хорошо, прекрасно или назидательно. Это так, потому что даже несмотря на то, что люди были созданы по образу и подобию Божьему, они пали и сейчас враждебны Богу и имеют искаженное видение действительности, истины и ценностей. Ныне люди находятся в различных состояниях разделения, вражды и духовной смерти или духовной жизни. Следовательно, искусство показывает не только истину, прекрасное и добро; оно также представляет неестественное, ошибочное и извращенное. Планета Земля находится в самом центре великого противостояния, и это воздействует на каждый аспект человеческой жизни. Это великое противостояние особенно ярко и мощно просматривается в сфере искусств, в силу их эмоционального воздействия и глубинного проникновения в лабиринты человеческого существования. Ведущим вопросом в сфере христианской эстетики является следующее: должны ли учебные предметы в области искусств иметь дело только с хорошей жизнью, или же они также включать безобразное и гротеск? Если мы принимаем за образец Библию, мы можем твердо сказать, что она касается только хорошего и прекрасного. Она имеет дело как с добром, так и со злом, и это помещает каждый из двух этих категорий в соответствующую нишу. Акцентирование внимание только на хорошем и прекрасном является не вполне библейским подходом. Подобная практика была бы вполне романтической эстетикой, но она не отражала бы правду жизни в том смысле, что Библия является именно правдой жизни. Фрэнсис Шеффер отметил, что христианское мировоззрение можно подразделить на мажорную и минорную темы.203 Минорная тема имеет дело с патологией нашего мятежного мира, с тем фактом, что человечество восстало, отделилось от Бога и пришло к осознанию бессмысленности своего существования. Минорная тема - это тема поражения человечества во грехе. Мажорная тема противоположна минорной. Метафизически она провозглашает существование Бога, говорит о том, что не все потеряно и что жизнь не является абсурдом. Люди имеют осознание того, что они созданы по образу и подобию Бога.

Если искусство подчеркивает исключительно мажорную тему, оно является антибиблейским и нереалистичным.204 Это - не полноценное христианское искусство. Это был бы романтизм, и в силу такой ограниченности и недостатка проникновения в "реальные жизненные проблемы" он был бы справедливо отвергнут как подлинное искусство в библейском смысле. С другой стороны, в той же мере небиблейским было бы акцентирование внимания только на минорной теме человеческой потерянности, деградации и патологии.

В Библии в равной степени отражены как мажорная, так и минорная темы. Это в высшей степени реалистичная, правдоподобная книга, которая не колеблется в том, чтобы показать человечество во всей полноте его дегенерации. Однако, это не представляет человеческую грязь как цель саму по себе. Скорее, грех, зло и безобразие выставлены на показ для того, чтобы показать острую нужду человечества в Спасителе и действенность Божьей благодати в жизни грешника. Взаимоотношения прекрасного и безобразного исследуются в Библии довольно реалистично, так что христианин может с верой в душе возненавидеть безобразное, потому что он пришел к познанию Бога, который есть прекрасное, истина и доброта.

Проблема взаимоотношения между прекрасным и безобразным в видах искусства является жизненной для христианской эстетики, потому что существует принцип, провозглашенный Павлом, согласно которому мы "преображаемся, глядя на славу Господню" (2 Коринфянам, 3:18). Эстетика имеет значение и для этики. Таким образом, что мы читаем, видим, слышим и чего касаемся, определяет нашу повседневную жизнь. Следовательно, эстетика лежит в самом основании христианской жизни. Эстетическое воздействие является центральным, потому что конечная деятельность и цель христианского искусства состоит в наиболее полном развитии христианской жизни во всей ее красоте и симметрии.

Искусство и христианская ответственность. Ганс Рукмакер писал о том, что

искусство имеет свое собственное значение как творение Божие и не требует оправдания. Его оправданием является Богом данная возможность. Тем не менее, оно может выполнять множество функций. Это является доказательством богатства и единства Божьего творения. Оно может использоваться для общения, для утверждения высших ценностей, для украшения нашего окружения или просто для того, чтобы быть предметом красоты. Оно может использоваться в церкви. Мы изготовляем прекрасную купель для крещения; мы используем хорошее столовое серебро для нашего общего служения и т.д. Но использование искусства гораздо шире, чем это. Использование его многогранно. Но даже все эти возможности в совокупности не "оправдывают" искусства.205

Рукмакер, безусловно, прав в том, что искусство не нуждается в высшем оправдании вне эстетического измерения. Большая часть Божьего творения в отношении красоты не имеет назначения вне сферы эстетики, и мы находим в Его взаимоотношениях с иудеями, что Он предписывал им развивать определенные виды искусства в Его святилище только "для красоты" (2 Паралипоменон, 3:6; Исход, 28:2).

С другой стороны, Рукмакер также вполне справедливо отмечает тот факт, что искусство может служить функциональным целям. Одной из этих потенциальных целей является общение. Он отмечает такдже, что "деятели искусства, почти все без исключения, стремятся что-нибудь выразить в искусстве и крайне редко они бывают счастливы, довольствуясь лишь только обним эстетическим элементом".

Искусство, заявляет он, не обязательно является копией действительности, но оно "всегда дает объяснение действительности".206 Как содержание предметов, так и методики, используемые художниками, поэтами, музыкантами и другими артистами, являются отражением их мировоззрения - о чем они думают как о важном, выразительном, существенном и т.д. Некоторые подходы к искусству отражают враждебность, бессмысленность, абсурдность и потерянность, в то время как другие проявления искусства могут звучать иными мотивами.

Несомненно, что некоторые творения искусства имеют большую ясность как выражение мироззрения своих авторов, нежели другие. Однако ни одно творение искусства, ни отбор публичной литературы, музыки или изобразительного искусства никогда не бывает нейтральным.207 Люди отбирают и творят в культурном, философском и воспринимающей аспектах. Кальвин Сивелд пишет:

Коротко говоря, искусство рассказывает о том, что лежит в сердце человека тем языком, который присущ ему как художнику. Искусство всегда говорит иносказательным языком и теми категориями, которые свойственны автору, потому что искусство само по себе всегда является освященным антидогматическим приношением, до сих пор предпринимающее попытку привнести в мировоззрение честь, славу и силу.208

Осознание этого факта является решающим условием в христианском образовании, если люди будут стремиться усвоить то важное послание, которое несет искусство современной культуре и личной жизни.

Николай Уолтершторф рассматривает христианского деятеля искусств с библейской точки зрения как "ответственного служителя" Богу и людям.209 Эта характеристика, безусловно, соответствует христианскому учению о дарах и других библейских показателях, которые имеет каждый из нас, для того, чтобы заботиться о здоровье и счастье других людей.

С этой точки зрения можно сказать, что христианская любовь является основой эстетики и искусства в той же мере, в какой она является основанием этического поведения. Если любовь означает помощь нашим ближним в том, чтобы сделать их мировоззрение более красивым, гармоничным и пригодным для жизни, тогда деятель искусств, отмечает Рукмакер, имеет специфический дар и удивительное призвание. Призвание и ответственность христианского подвижника в искусстве заключено в том, чтобы "делать жизнь лучше, более ценной, создавать звук, форму, литературу, декорации и окружающую среду, которые приносят человечеству смусл, любовь и радость.210 Осуществляя это, творческий человек является свидетелем любви Бога-Творца, который ушел от необходимости простого существования, когда Он создал сенсорные (эстетическме рецепторы) человечества. Одна из ролей эстетики и искусства в нашей жизни состоит в том, чтобы помочь нам стать более совершенными людьми посредством возросшего чувства восприятия, повышения чувствительности и способности постижения новых знаний. Люди являются эстетическими существами, и эта сторона их жизни и образования не может быть игнорирована без нежелательных последствий.

Дополнительные эстетические соображения. Христианская эстетика не подразумевает того, что христианское искусство должно сосредоточить свое внимание исключительно на религиозных предметах в узком смысле "религиозности", которое означает то, что некоторые вещи являются религиозными, в то время как другие являются светскими. Напротив, все существующее было создано Богом и уже поэтому содержит религиозный смысл. Однако, безусловно, каждый христианский создатель и потребитель эстетических объектов имеют систему убеждений, которая приведет их к тому, что определенные предметы и методики лучше, чем другие свидетельствуют о любви Бога и о красоте Его мира. В частности, создание и потребление искусства является делом вкуса. Однако, помимо вкуса необходимо осознание того, что эстетические ценности не являются изолированной сферой, а прямо связаны с убеждениями человека в отношении метафизики, гносеологии и этики. Эти и другие аспекты философии формируют их вкусы и помогают им выработать эстетические критерии.

Библейский взгляд на эстетику не рассматривает каждый конкретный стиль искусства как "христианский". Библейские формы искусства были продолжены в виде более широкой современной культуры. Формы искусства меняются, искусство может быть выражено в различных культурных и методических формах и до сих пор нести неизменное послание Божьей любви. Библейский взгляд на искусство не предполагает также разделения между "высоким искусством" (например, поэзия или классическая музыка) и объектами повседневной жизни. Напротив, библейская точка зрения показывает, что Бог интересуется эстетическим опытом людей в каждом аспекте их жизни.

С христианской точки зрения, возможно, наиболее прекрасным является то, что имеет больший вклад в дело возвращения людей к правильным взаимоотношениям с их Создателем, другими людьми и самими собой. Злое и безобразное, с этой позиции, -- то, что мешает этому восстановительному процессу. Высшей целью христианской эстетики является прекрасный характер. Призвание христиан в целом и христианских подвижников в искусстве в частности состоит в том, чтобы развивать формы искусства и эстетическое окружение, которые способствуют этим миссионерам в процессе возвращения человечества к его утраченному состоянию.

Христианская эстетика и образование. Эстетические ценности связаны с христианством в большей степени, нежели это может показаться людям с первого взгляда. Например, убеждения, которых придерживается личность в таких вопросах, как взаимоотношения прекрасного и безобразного в видах искусства, отношение эстетики к этике как оценочного критерия для включения (или исключения) в учебный план тех или иных типов изобразительного искусства, музыки и литературы. Эти убеждения помогают также определить, как эти произведения искусства будут изучаться и оцениваться в процессе обучения. Вне школьных рамок эти убеждения вырабатывают критерии отбора и понимания таких видов досуга, как просмотр телевидения и домашнее чтение.

Тот факт, что Бог создал мировоззрение прекрасного, предполагает, что вся педагогическая окружающая среда имеет эстетическое значение. Следовательно, такие вопросы, как архитектура школьного оборудования, одежда учащихся и даже аккуратность домашней работы являются составляющими компонентами школьного эстетического воспитания. Христианское образование должно помогать учащимся осознавать роль эстетики как в своей повседневной жизни, так и в сфере "высшей культуры". Кроме осознания этого, христианская этика подразумевает также и то, что христианское образование будет помогать людям понять свою ответственность за вклад в эстетическое качество своей окружающей среды. Для христианских педагогов пренебрегать или игнорировать важное значение эстетики означает отрицать решающий аспект образования, поскольку это отрицание означает позицию в отношении как Бога, так и человечества, которая не вполне соответствует библейскому мировоззрению.

ХРИСТИАНСКАЯ ФИЛОСОФИЯ И ОБРАЗОВАНИЕ

Девятая глава занимает важное место в структуре третьей части, поскольку ведущим принципом этого исследования являются философские убеждения, обеспечивающие фундаментальные границы предпочтительной педагогической деятельности для любой общественной группы. Однако, мы ранее отмечали, что философские убеждения являются не единственным определяющим фактором педагогической деятельности. Влияние философии на повседневную жизнь изменяют политические, социальные, экономические и другие силы.

Само существование христианских школ как альтернативы светским учебным заведениям показывает отличие их философских принципов и педагогических границ от тех, которые определяют более широкую культуру. Убеждение в реальности Иисуса как господа и Спасителя и достоверности Библии как первого источника надежного знания, например, привело людей к жертвованию своим временем и материальными благами для основания школ, в которых центральной основой будут христианская метафизика и гносеология.

Эти убеждения не только объясняют существование христианских школ; они также вырабатывают критерии для отбора учебного плана, который учителя будут стремиться построить вместе с учащимися. Философские убеждения в отношении этики и эстетики также влияют почти на каждый аспект христианского образования, включая такие разные области, как отбор музыки и литературы для изучения, процесс развития и усиления правил, убранство классной комнаты, роль соревнования как в классе, так и в сфере игры.

Философские убеждения определяют педагогическую деятельность. Учителя, родители и другие педагоги неизбежно испытывают трудности, когда их деятельность конфликтует с мировоззрением, которое они считают своим долгом передать молодежи. Здоровая педагогическая программа - та, которая хорошо гармонирует с философскими убеждениями, насколько это позволяют внешние обстоятельства.

Поскольку обстоятельства педагогической окружающей обстановки могут изменяться в зависимости от времени и места действия, необходимо, чтобы каждый педагог осознанно принимал те убеждения, которые управляют его действиями, чтобы всегда оставаться гибким в применении педагогических принципов, которые вырастают из его мировоззрения. Это ведет как к свободе выбора, так и к личной ответственности в применении философских убеждений в педагогической деятельности. Эта ответственность и эта свобода являются частью профессионального аспекта обучения.

Обучение не является выработкой формулы для отношения к людям или вытекающей из нее программы развития христианского характера. Это, скорее, искусство, которое требует ответственных мыслей и действий в сфере образования. Являясь служителем этого искусства, педагог должен иметь понимание психологического и социологического, также как и философского значения человеческого взаимодействия. Это понимание лежит в основании решающей роли как родителей, так и профессионального педагога.

Гуманитарные науки ищут критерии, которые адекватно отражали бы всю сложность человеческой природы, в том числе ее метафизическую глубину, ее духовное измерение.

Недостаточность исходных положений современной философской антропологии, например биологической антропологии (А. Гелен, Г. Плеснер и др.), признается самими философами: «В известном смысле можно сказать, что здесь прорублена лишь одна просека в лесу сущностных черт и свойств человеческого существа. И хотя даются определенные образы человека, все они односторонние, а потому являются искаженными картинами, и ни разу дело не доходит до всеохватывающего определения человека» .

Кризис антропологии можно считать наследием XIX и XX столетий. В первой его половине господствовала так называемая «эмпирическая психология», которую точнее было бы назвать «психологией без души». Душа как понятие сугубо метафизическое отметалась, что называется, с порога. В результате явления душевной жизни теряли свое единство и глубину, лишались разума и смысла, рассматривались как бессвязный набор отдельных психических элементов – представлений, ощущений и т. п. Эта «ассоциативная» или «атомистическая» психология была развенчана во второй половине XIX века работами выдающихся психологов У. Джемса, А. Бине, А. Бергсона и других.

Развитие современной психологии во многом обусловлено замечательным открытием австрийского философа Ф. Брентано, который развил идею «интенциональности» (смысловой направленности) душевной жизни на предметный мир.

Влияние феноменологии интенционализма оказало влияние на труды Э. Гуссерля, К. Ясперса, Э. Кречмера и иных выдающихся философов. Они отвергли чисто натуралистическое понимание душевной жизни, справедливо усмотрев в ней явно выраженную сверхприродную, идеальную сторону. Возможность двустороннего взаимодействия между душевными (психическими и парапсихическими) и телесными явлениями стала очевидным фактом.

Если не «жизненная сила» («психея», «энтелехия», другие синонимы души), как думали виталисты, то, что же является общим у всех живых систем? Над этим вопросом постоянно «ломают голову» биологи. Пытаясь на него ответить, Ж. Моно в своей известной работе «Случай и необходимость» постулировал целесообразную организацию молекулярной природы и подчинение организации индивида некоему плану.

Эти и подобные концепции в современной психологии заставляют вспомнить древнее учение о душе, имеющее источником различные мировые религии.

В этой связи немаловажное значение представляет христианская антропология, традиционное учение Церкви о природе человека, равно как и христианская триадология (учение о соотношении и взаимообщении Трех Лиц Святой Троицы), которую можно рассматривать как идеальную модель для человеческого общежития.

Святой апостол Павел призывает христиан: «Преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим. 12: 2), заботьтесь «иметь Бога в разуме» (Рим. 1: 28).

Не желая соперничать с наукой и не отвергая методологии научных исследований, Церковь в то же время сдержанно относится к их результатам, в чем можно было убедиться недавно на примере идентификации Туринской плащаницы.

Предлагая обязательные для верующих догматы, богословская мысль оставляет достаточно свободы для их интерпретации, а также допускает весьма различные и многообразные точки зрения по целому ряду промежуточных вопросов (так называемые «теологумены»).

Христианские мыслители, именуемые учителями Церкви, не оставили вполне разработанных и цельных систем антропологии. Но мы можем легко их реконструировать, извлекая те или иные суждения о человеке из разных сочинений, опираясь на богатейшую литературу по истолкованию Библии, а также, прежде всего, на тексты самого Священного Писания.

В Библии учение о происхождении человека (антропогония) и учение о его сущности (антропология) связаны воедино. Библейская антропология исходит из воззрения, что весь космос, весь тварный мир и венец природы – человек – созданы Высшим Творческим Началом – Богом.

Признание Бога в качестве целеполагающей причины творения принципиально недоказуемо, оно является предметом веры, характерной особенностью человека верующего; вера же как психологический феномен имеет исключительную устойчивость: «Существование Верховного Разума, а следовательно, и Верховной Творческой Воли, я считаю необходимым и неминуемым требованием (постулатом) моего собственного разума, так что если бы я и хотел теперь не признавать существование Бога, то не мог бы этого сделать, не сойдя с ума»,– писал выдающийся русский ученый Н.И. Пирогов.

Библия сообщает, что Бог создал человека в «шестой день» (шестой космический цикл) творения, по образу и подобию Своему (предшествующие циклы творения можно рассматривать как подготовительные этапы создания человека). Библия об этом повествует так: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт. 2: 7).

Раннехристианские писатели, такие, например, как Ориген или епископ Лионский Ириней, считали, что «образ Божий» человеку дан, подобие же задано, его надлежит стяжать, в соответствии с заповедью Христа: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5: 48). (Отсюда идеал обожения у учителей Церкви– Макария Великого, Афанасия Великого и др.)

Создание тела и души – это как бы два момента, начальный и конечный, в сотворении первочеловека Адама. Библейское откровение оставляет открытым вопрос о возможной эволюции человека и ступенях этой эволюции. В этом плане возможно существование целого ряда самостоятельных научных гипотез, безотносительно к религиозным учениям.

Безусловно, несовместимым с библейской антропологией, однако, является взгляд на то, что человек лишь количественно, а не качественно отличается от так называемых «ближайших соседей» на ступенях эволюции.

Человек, созданный по образу и подобию Творца, для которого Бог сотворил мир, рассматривается в христианстве как венец творения. «Среди всего ранее сотворенного не было настолько ценного создания, как человек… он достойнее и величественнее всего остального… И не только достойнее, но и является хозяином всего, и все для него создано», – подчеркивает болгарский богослов IX века Иоанн Экзарх в своем весьма популярном в Киевской Руси сочинении «Шестоднев». Превосходство человека над всем сущим объясняется его одновременной принадлежностью двум мирам – видимому физическому и невидимому духовному (трансцендентному).

Мир человека (микрокосм) столь же целостен и сложен, как и мир природы (макрокосм).

В Библии с поразительной ясностью разграничены в человеке естественная (биологическая) и сверхъестественная (теологическая) сферы. К первой относится человеческое тело, генеалогия которого выводится непосредственно из природного вещества («земной персти»), подчинена законам животного бытия. Ко второй относится «душа живая», несущая печать Божественного Духа, так как Сам Бог «вдунул в лице его (человека. – Авт. ) дыхание жизни» (Быт. 2: 7).

Христианская антропология рассматривает человека прежде всего как явление духовного порядка, «загадочного пришельца», предназначенного к уходу в иной мир.

Следует сказать, что признание акта творения отнюдь не разрешает всех загадок человеческой природы, например связи человека с космической эволюцией, взаимосвязи физической и психической сферы (тела и души), в единстве которых человек представляет собой живое, целокупное существо, несмотря на означенную двойственность.

Дуализм человека, ограниченность его физической природы и устремленность его духа в бесконечность, – извечная тема поэзии:

Психическая жизнь человека сама по себе весьма подвижна и неустойчива, она похожа на быстротекущую реку, в которую невозможно войти дважды. Это область, в которой взаимодействуют тело и душа (дух); сами же они весьма устойчивы – в пределах земной жизни (тело) и даже в вечности (душа). Та неизменная устойчивость личности, которую мы подразумеваем под словом «я», создающая идентичность нашей индивидуальности, несмотря на постоянный поток сознания, смену впечатлений и ощущений, круговорот обмена веществ, эта устойчивость определяется с точки зрения христианской антропологии именно душой, нематериальным субстратом, в котором, упрощая проблему и выражаясь современным языком, заложена вся информация о нашем «я».

«Творческое слово», которое, по мысли святого Григория Нисского (IV в.), Бог первоначально вложил в мир и в человека, являлось нормой для их бытия. Эта норма была нарушена вследствие космической катастрофы – грехопадения прародителей (Адама и Евы), повлекшего за собой онтологическую поврежденность (падшесть) в человеке, распространившуюся на весь мир.

Профессор В.И. Несмелов в своем труде «Наука о человеке» (1906) дает интересную интерпретацию темы библейского грехопадения человека. Нарушение Божественной заповеди, вкушение от древа познания добра и зла явилось искушением пойти внешним путем для приобретения высшего ведения, попыткой взойти на высоту бытия без должных внутренних усилий.

В этом символическом образе заключена глубокая трагедия человека, приведшая его к утрате царственного положения в природе, к подчинению ее стихийным силам.

Отсюда контраст между первоначальным райским блаженством человека и дальнейшей борьбой за существование в человечестве, дошедшей до современного состояния, близкого к агонии: прибегая к научной терминологии, это состояние является возрастанием энтропии до некоего критического предела, по Тейяру де Шардену – это приближение к разрыву ноосферы.

Современному позитивизму до недавних пор оставалось чуждо (ибо требует не простого рационального понимания, но духовного постижения) христианское учение о «падшести», поврежденности, болезненности человека, а вместе с ним и всей природы, которая «совокупно стенает и мучится поныне», ожидая спасения от «славы детей Божиих» (Рим. 8: 21–22).

В настоящее время, ввиду глобального экологического кризиса, положение изменилось. Понятие глобальной аномалии, укоренившееся в современных научных представлениях, позволяет, в силу некоей расширенной аналогии, уяснить если не верность такой концепции, то хотя бы правомерность ее постановки.

В этом контексте вырисовывается общность судьбы всего человечества и общечеловеческая солидарность отдельных людей. В осознании и формулировке глобальной проблематики, предвосхитившей современную так называемую «философию космизма», безусловный приоритет принадлежит русской религиозной философии второй половины XIX века, в частности Н.Ф. Федорову и Вл. Соловьеву. Оба гениальных мыслителя, оказавшие влияние друг на друга, впервые с полной ясностью развили учение о том, что субъектом истории является человечество как целое.

Единство человечества обусловлено его единосущием, следствием сотворенности по образу и подобию Божию (см.: Вл. Соловьев. «Чтения о богочеловечестве»; Н.Ф. Федоров. «Философия общего дела»). Отсюда линии этого единства как в историософии, так и в космологии: человечество является особым образованием не только в историческом бытии, но и венцом природы в эволюционном плане, в биосфере и ноосфере (Тейяр де Шарден).

Свойственное православию эсхатологическое ожидание преображенного мира и вера в конечное обожение человека привлекли к христианской антропологии многих видных русских философов и общественных деятелей на рубеже XX века. Среди них назовем Н.А. Бердяева и С.Н. Булгакова, С.Л. Франка и П.Б. Струве, П.А. Флоренского и Л.П. Карсавина.

Парадокс христианства, как указывали многие видные религиозные мыслители, и прежде всего Н.А. Бердяев, заключается в том, что оно одновременно и исторично (ибо основано исторической Личностью – Иисусом Христом), и сверхисторично (имеет источником Божественное откровение и устремлено к Царству «не от мира сего»).

Творчество человечества венчает историю мира, потому что человек не утратил благодатных творческих даров Божиих, хотя и утратил свое богоподобие.

В центре внимания у Тейяра де Шардена – человек как венец творческой эволюции богосотворенной природы, вершина космогенеза и в то же время «руководящая сила всего биологического синтеза», устремленная к сверхличному началу – точке Омега, Абсолюту, Богу. Его натурфилософия естественным образом переходит в религию и даже в мистику, но это мистика знания.

В отличие от нее, православная антропология носит ярко выраженный христологический характер, основываясь, прежде всего, на догмате искупления рода человеческого воплотившимся Богочеловеком Иисусом Христом. Христос Своею крестной смертью снял с рода человеческого тяготевший над ним первородный грех. Спасительные плоды Его подвига усваиваются каждым человеком через крещение и другие церковные таинства.

Благодаря Боговоплощению и искуплению, дарованному Христом, стало возможно спасение и обожение человека и всей твари, всего космоса. В этом и состоит предназначение Церкви, ее вселенская миссия.

По формуле IV Вселенского (Халкидонского) Собора, Божественная и человеческая природа соединены в Иисусе Христе нераздельно и неслиянно, при наличии двух природ личность (ипостась) Богочеловека была одна. В каждом же из людей одна личность и одна природа. Различение природы и ипостаси (личности) весьма существенно для уяснения и раскрытия положения человека в мире, которое рассматривается в трех аспектах: 1) человек в его первозданном состоянии в раю; 2) человек после грехопадения и изгнания из рая; 3) человек после искупления, дарованного Христом.

Истинная природа человека, его роль и призвание в мире могут быть выявлены с точки зрения христианской антропологии лишь в связи и взаимозависимости всех этих трех аспектов. Здесь мы коснемся лишь второго аспекта, да и то в самых общих чертах. Как уже говорилось, хотя первородный грех исказил природу человека, но он не уничтожал в человеке высшей творческой силы, образа Божия, запечатленного во всей природе человека – и в теле, и в душе, и в духе.

Этот широко распространенный взгляд нуждается в корректировке, так как одни и те же богословы говорят и о двухчастности, и о трехчастности человека, а история патристики не знает спора дихо- и трихотомистов. Богослов В.Н. Лосский был убежден, что разница между сторонниками дихотомизма и трихотомизма сводится к терминологии: «дихотомисты» видят в духе высшую способность разумной души, посредством которой человек входит в общение с Богом .

Святой Афанасий Великий (IV в.) был убежденным трихотомистом и учил, что все духовно-душевно-телесное естество человека должно обожиться вследствие восстановленной богопричастности человека. Многие представители русского богословия так же понимали природу человека, в их числе свт. Тихон Задонский, свт. Феофан Затворник, а из современников – свт. Лука (Войно-Ясенецкий; 1877–1961).

В своей известной работе «О духе, душе и теле» архиепископ Лука аргументировал трихотомизм данными психофизиологии, парапсихологии и генетики. Он разработал учение о так называемых актах сознания, которые никогда не бывают изолированными, поскольку мысль сопровождается чувством, а волевые акты связаны не только с восприятиями физических органов, но и с восприятиями души и духа.

Архиепископ Лука доказывал, что дух может вести жизнь, раздельную от души и тела, ссылаясь на передачу наследственных свойств от родителей к детям, поскольку наследуются лишь основные «духовные» черты характера родителей, а не их чувственные восприятия и душевные воспоминания.

Он разделял взгляд на то, что животные тоже имеют душу, но подчеркивал, что у человека душа гораздо совершеннее, она обладает высшими дарами Святого Духа – разумением и познанием, творческим вдохновением, мудростью и др.

Самым значительным проявлением духовности в человеке, на наш взгляд, является совесть.

Совесть, неотъемлемое начало общечеловеческой нравственности, рассматривается христианской Церковью как голос свыше, присутствие Божие в душе человека.

Человек часто пытается заглушить этот голос, потворствуя своим страстям и корыстолюбию, но до конца его не может заглушить, пока в нем живет хоть какая-то человечность. Именно совесть является наиболее человеческим в человеке – в самом благородном значении этого слова.

Пока не удастся выработать и принять общегуманистические основы нравственности, единые для всего человечества, оно будет раздираться силами вражды и противоборства. Критерием такой нравственности, безусловно, может быть только совесть, как бы ее ни называть – «категорическим императивом» (Им. Кант) или голосом Божиим.

Без веры, совести и внутренней обращенности к Абсолюту сердце человеческое мятется, а ум бывает поглощен суетой: вместо разумения в нас проявляется рассудок, поглощенный самим собой; отсюда – эгоизм, взаимоотчужденность, чувство одиночества, отпадение от семьи, выпадение из общества. В творениях церковных писателей такое состояние именуется непросвещенностью и духовным помрачением.

Св. Андрей Критский (VII в.) в своем «Покаянном каноне» дал весьма впечатляющее определение этого состояния – человек поклоняется самому себе как идолу. Поистине, природа не терпит пустоты! – там, где нет обращенности к Источнику Света, сгущается мрак, царят различные идолы – «рода», «пещеры», «рынка», «театра» и всякие другие, которые, вероятно, и не снились автору «Нового Органона» Ф. Бэкону.

Служение этим идолам порождает культ ложных ценностей, приводит к насилию над человеком и обществом.

В нашей недавней истории пафос отрицания привел к самому чудовищному вандализму, уничтожению бессмертных творений человеческого гения. Для Церкви, по существу, неприемлемо всякое отрицание, даже так называемое «отрицание отрицания», этот хитроумный принцип диалектики, под которым может скрываться что угодно.

Зловещая практика XX века, чудовищный опыт нигилизма и дегуманизации, репродуцированный в будущее авторами-антиутопистами (О. Хаксли, Е. Замятин, Дж. Оруэлл), подтверждают давний взгляд на природу человека, выраженный в христианском богословии, что ее нельзя произвольно «улучшить» и «переделать» безблагодатными средствами.

Сложной, духовной по преимуществу природе человека противопоказано низведение ее запросов к социально-экономическим или так называемым «духовным», под коими обычно подразумеваются потребности интеллектуальные и культурные.

Для усовершенствования социума, правильного развития общественных отношений недостаточно использование одних лишь материальных и культурных факторов. Необходима особая забота о подлинно духовном, что в плане конвергенции общества и Церкви можно рассматривать как движение в сфере религиозного просвещения. Эта сфера издавна была предметом внимания церковных деятелей.

Не случайно в наше время в качестве исторической парадигмы вызывает определенный интерес положительная роль Церкви в отечественной истории. Нравственное влияние Церкви на человека в процессе формирования правового общества (которое гарантирует наряду с другими свободами и правами человека и религиозную свободу) может принести безусловную общественную пользу, и эта польза, на наш взгляд, будет иметь тенденцию к возрастанию.

У христианской Церкви есть огромный исторический опыт, со времен святого равноапостольного императора Константина Великого, который был выдающимся социальным реформатором и политиком. Он по достоинству оценил и использовал положительную нравственную роль Церкви в условиях перехода к новой общественной формации. Святой равноапостольный великий князь Владимир сыграл такую же роль в истории нашего Отечества.

Провозглашая и утверждая высшие духовные потребности человека, как имеющие вечный смысл, Русская Православная Церковь противостоит социальной энтропии, то есть тенденции любой общественно-экономической формации ставить превыше всего потребности социального регулирования. Такое регулирование всегда имеет место на той или иной стадии общественного развития, оно представляет лишь относительную ценность и вследствие несовершенства аппарата и инструментов регулирования обычно прибегает к мерам принуждения.

Церковь же по своей природе, как институт-посредник между людьми и Богом, основанный на евангельской любви, не может действовать принудительными средствами. Ее таинства и обряды имеют врачующую силу только в порядке добровольного употребления. Общество, впрочем, никогда не может стать идеальным, то есть вполне христианским, полностью свободным от зла и насилия (природа которых глубоко иррациональна), По отношению к злу и насилию необходимо принудительно-регулирующее начало, воплощением которого выступает государство.

Мы не разделяем двух крайних, противоположных точек зрения на значение социально-политического строя для нравственности человека. Первая полностью отрицает таковое, вторая полагает, что совершенный общественный строй «автоматически» устранит всякое зло и полностью усовершенствует человека. Не будем останавливаться на второй точке зрения, так как очевидно, что источником всякого нравственного добра является личность или коллектив личностей, при любом общественном строе.

Что касается первого воззрения, довольно распространенного среди части христиан, оно также не выдерживает критики: социальные реформы, усовершенствование общественного и государственного устройства объективно способствуют улучшению нравственности не только отдельных лиц, но и всего общества, об этом свидетельствует сама история.

Правовое, демократическое государство олицетворяет собой конструктивный, регулирующий принцип социальной жизни, предохраняющий общество, с одной стороны, от анархии, а с другой – от тирании и тоталитаризма. Сосуществование Церкви и государства, их взаимное невмешательство, сотрудничество и «симфония» являются условием нормального течения общественной жизни, раскрытия подлинно человеческого в человеке, то есть реализации идеалов гуманизма, следовательно, торжества нравственности.

Христиане при этом не забывают об эсхатологической устремленности самой истории за пределы времени, к жизни будущего века, к новой земле и новому небу.

Не отрицая относительной правды и справедливости, достижений современного правового государства, мы помним об их несоизмеримости с идеалами абсолютного добра; это «памятование» должно предохранить от ложных иллюзий построения «идеального» земного общества (что на практике грозит разрушением всего «неидеального», когда «цель оправдывает средства»). Ибо внешнее объединение людей на основе экономического коллективизма в самом хорошем правовом государстве все же не сможет устранить их внутренней отчужденности друг от друга. Только духовная солидарность людей, основанная на сознании братского, родового единства, общности происхождения и судьбы, поможет построить дом на твердом основании. В этом отношении именно Церковь способна помочь обществу, если само общество захочет воспользоваться этой помощью. Ибо в Церкви каждый ее член обретает подлинный опыт человеческого общения и постигает его непреходящий духовный смысл, заключенный в евангельской молитве Христа: «Да будет все едино» (Ин. 17: 21).

Разве не из религиозных заповедей пришли к нам моральные принципы, которые легли в основу всех «прав человека», призывов к гуманизации государства и общества? Разве не религия породила культуру как проявление особой формы духовности, присущей только человеку? Поистине, это cultura animi (развитие духа). Такая культура может и должна стать сферой сближения, взаимодействия и взаимообогащения Церкви и общества. Но для этого в церковной ограде должны найти себе место и храм, и приют милосердия, и духовная школа, и художественная студия.

В этом случае, как писал в свое время С.Н. Булгаков, социальная жизнь утратила бы свой прозаический оттенок, приобретя некую окрыленность и вдохновенный характер. «И жизнь и культура, освещенная внутренним светом, оказались бы светопроницаемы, полны света и жизни… Поэтому нужно любовно, без кичливости, но с христианским смирением открыть свое сердце «светскому» миру… И с той и с другой стороны должна быть признана обоюдная вина и принесена духовная жертва» .

Осознание этого в среде культурной общественности, как верующими, так и неверующими, – залог подлинного духовного обновления и консолидации всего российского общества. Лишь в единстве свободы и ответственности человек как подлинный homo sapiens реализует свое высокое призвание в мире.

Bollnow О.F. Die philosophische Antropologie und ihre methodischen Prinzipen // Philosophische Antropologie heute. Munchen, 1972. S. 25.

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

240 руб. | 75 грн. | 3,75 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Автореферат - 240 руб., доставка 1-3 часа, с 10-19 (Московское время), кроме воскресенья

Соловьёв Алексей Евгеньевич. Историко-философский анализ феномена "заботы о себе" : Дис. ... канд. филос. наук: 09.00.03, 09.00.13 Ростов н/Д, 2006 160 с. РГБ ОД, 61:06-9/271

Введение

Глава 1. Принцип «заботы о себе» в структуре античной и древнехристианской философии 17

1 .Тематизация связи «дискурсивной философии» с практиками «заботы о себе» 17

2. Принцип «заботы о себе» в структуре античной философии 22

3. Связь стратегий спасения и терапии в стоической форме «заботы о себе» 44

4. Сравнительный анализ стоической и древнехристианской парадигм «заботы о себе» 50

Глава 2. Христианская «забота о себе» и современная психотерапия 78

1. Различие парадигм христианской «заботы о себе» 78

2. Девальвация «заботы о себе» в протестантизме и светская психотерапия 103

Глава 3. Фундаментальная онтология М.Хайдеггера и восточно-христианский этос в интерпретации «заботы о подлинном бытии» 108

1. «Детеологизация» онтологии как аспект «деструкции метафизики» в «Бытии и времени» М.Хайдеггера 108

2. Экзистенциально-терапевтическое прочтение «Бытия и времени» и его «неэкзистенциальная» интерпретация 126

3 Понятия «Innenstehen» («стояние внутри») у М. Хайдеггера и «виутрьпребывание» в восточно-христианской философии: возможность сближения парадигм «заботы о себе» 138

Заключение 146

Библиография 149

Введение к работе

Тема исследования представляет собой историко-философский анализ феномена «заботы о себе» как особой формы «философского существования», в которой философия не только задаёт ценностно-мировоззренческие координаты мышления субъекта, но предстаёт как часть внутреннего усилия субъекта, направленного на изменение своего бытия в процессе познания.

Актуальность темы исследования.

Современная социо-культурная ситуация характеризуется многими мыслителями как кризисная. Культурные тенденции постсовременной эпохи обнаруживают стремление к «освобождению» человека от любой идеологической власти над сознанием. Ценностный нигилизм и беспочвенность «одномерного существования» (Г. Маркузе) вместе с сопутствующим им разрушением традиционных форм социальной организации как на макроуровне (народ, национальность), так и на микроуровне (семья), массовая культура с её гедонистическим и конформистским настроем лишают человека возможности обретения аутентичного бытия. Человеческое лицо стирается как «след на песке», оставляя вместо себя только «безликое имеется» (М. Фуко). В качестве «нормальных» сейчас принимаются формы существования, которые доселе относились к маргинальным: флайер, игрок, бродяга, бесцельно перемещающийся в пространстве (3. Бауман). Экзистенциальная беззаботность и дезориентированность, погружённость в вещизм и отчуждение от аутентичного смысла своего бытия - вот те дефективные формы и способы существования, которые предстают как производное от ценностного и духовного нигилизма современной культуры.

Но если для постмодернистской парадигмы эти социо-культурные тенденции выступают как нечто закономерное, то существует и другая традиция мысли, которая констатирует их негативность, приведшую к

«антропологическому кризису» (С. Хоружий) и даже «антропологической катастрофе» (Ф.Гиренок).)

О нужде современного человека в обретении внутренней почвы, тех ценностей, которые помогут в выработке стратегии индивидуального существования, свидетельствует многообразие психотерапевтических школ и религиозных течений (от традиционных религий до различных сект). Стремление выйти из «неподлинного существования» (М.Хайдеггер), «экзистенциального вакуума» (В. Франкл), «невротического небытия» (Р. Мэй) по-прежнему составляет для человека важнейшим смысл его жизни. В этой связи становится очевидной необходимость тщательного исследования взаимосвязи философии и практик «заботы о себе».

Выяснение экзистенциальных контекстов философского знания и наличия в нём практического измерения, соединяющего дискурсивную философию и «заботу о себе» в некое синкретическое единство, должно способствовать реантропологизации современной философской мысли и восстановлению её статуса как метафизической организации существования человека.

В связи с этим становится очевидной актуальность первоначальной историко-философской реконструкции феномена «заботы о себе». Именно в ходе историко-философского анализа взаимосвязи между дискурсивной философией и практикой «философской жизни» в истории европейской культуры возможно прояснение возможности восстановления этой связи на современном этапе развития философской мысли. Степень научной разработанности темы

В ходе анализа степени разработанности данной темы была обнаружена явная недостаточность историко-философских исследований по ней как в зарубежной, так и в отечественной литературе.

Тематизация феномена «заботы о себе» принадлежит французскому философу М.Фуко, на основе разработок которого вырастает

постмодернистское направление исследований. Представители данного направления (Р. Валантазис, С. Гриффит, Э.Кастелли, Э. Кэмерун, Б.

Малина, Д. Пинсент, В. Уимбуш, Т.Шоу и др.) используют методы сравнительного и кросскультурного анализа в исследовании феномена «заботы о себе», сама же «забота о себе» в этой парадигме чаще всего редуцируется к телесным аскетическим практикам и моральным кодексам, нивелируется её религиозно-мистический контекст.

Несмотря на значительное распространение данного направления исследований на Западе в течение последних двух десятилетий, в отечественных историко-философских исследованиях оно фактически не получило никакой интерпретации, если не считать общей оценки, данной в книге С.С. Хоружего «К феноменологии аскезы» (1998г.), и двух докладов молодого исследователя из Санкт-Петербургского университета Д. А. Бабушкиной «Понимание в структуре «заботы о себе»» (2002г.) и «Античная форма «заботы о себе»: Платон и Плотин» (2004г.).

С.С. Хоружий констатирует односторонность постмодернистского подхода, заключающуюся в универсализации таких принципов постмодернистской парадигмы как «взаимовлияние» и «взаимопересечение» культур, интертекстуальность, нивелирование любых специфических черт исследуемого объекта и др. Вследствие такого восприятия любые исторические формы «заботы о себе» в истории европейской культуры лишаются своих уникальных характеристик и предстают как «ремейки» исходной античной модели. Критикуя постмодернистскую парадигму исследований феномена «заботы о себе», автор предлагает альтернативную модель, основанную на феноменологической методологии. С.С. Хоружий ставит перед собой цель построения «метаантропологии», которая помогла бы найти выход из современного «антропологического кризиса». Однако решение этой глобальной теоретической и экзистенциальной задачи заставляет автора полностью абстрагироваться от исследования любых форм «заботы о себе», кроме православного исихазма, да и то взятого лишь в антропологическом аспекте, что несколько ограничивает историко-философскую значимость его исследований.

В контексте нашей темы также представляют интерес работы Д. А. Бабушкиной, которая, обращаясь к позднему творчеству М. Фуко, даёт краткую реконструкцию его концепции и продолжает начатые им исследования античной формы «заботы о себе» на примере сравнительного анализа практики самопознания в платонизме и неоплатонизме, а также исследования темы «понимания» в структуре «заботы о себе».

Для дифференциации между аскетическими установками языческой и христианской аскезы важны работы С.С. Аверинцева и П.П. Гайденко, хотя феномен «заботы о себе» рассматривается здесь в контексте исследования других проблем: у Аверинцева - это поэтика ранневизантийской литературы, у Гайденко - история становления понятия науки. Интересными в этом плане предстают также размышления А. Н. Павленко о различии между кинической практикой «философской жизни» и христианским юродством.

Для прояснения различия между модификациями «заботы о себе» внутри христианского этоса нужно сказать о творчестве М. Вебера и В. Дильтея. Их работы помогают понять формирование протестантизма как последней исторической формы христианства. А.Бергсон и М. Шелер дают определённый материал для уяснения специфики католического этоса, исследование В. Дильтея проливает свет на наличие влияния стоической философии на идеологов движения Реформации, а М. Вебер показывает присутствие отхода протестантской «заботы о себе» от «первоначального» духа христианства.

Работы по истории философии, истории культуры и истории религии, помогли более рельефно реконструировать аутентичную суть тех или иных исторических модификаций феномена «заботы о себе».

В нашем диссертационном исследовании мы опирались на труды признанных специалистов в области истории античной, средневековой и современной западной философии П. Адо, А.Ф. Лосева, В.Ф. Асмуса, Г.Г. Майорова, В.В. Соколова, A.M. Руткевич, Г.В. Драча, С. П. Липового и др., благодаря чему стало возможным более тщательное и детальное

рассмотрение различных форм «заботы о себе» в в разных историко-культурных условиях и ситуациях.

Не менее важными в контексте нашего исследования явились также труды современных христианских мыслителей, таких как У.Бальтазар, К. Барт, Р. Бультман, архм. Иануарий (Ивлиев), Э.Жильсон, П.Н. Зырянов, П.С. Казанский, еп. Каллист (Уэр), В. Н. Лосский, прот. И.Мейендорф, П.Неллас, П.С. Сидоров, СИ. Смирнов, П. Тиллих, прот. Г.Флоровский, П.Христу, X. Яннарас и др. В творчестве этих авторов раскрывается специфика христианской философии, которая помогает понять специфические черты конфессиональных модификаций «заботы о себе» в лоне христианского этоса.

В контексте изучения современных форм «заботы о себе» мы обратились к творчеству М. Хайдеггера, представителей экзистенциальной терапии Л. Бинсвапгера, М. Босса, Р. Лейнга, Р. Мэя, В. Франкла и др., а также к исследованиям этого течения в докторской диссертации Е.А.Ромек и в статьях Е.В. Золотухиной-Аболиной, В. Летуновского, О.В. Никифорова, СО. Раевского, А.М.Улановского и др.

В ходе анализа философии М. Хайдеггера в контексте «детеологизации» и «ретеологизации» онтологии в ранний и поздний периоды его творчества мы рассмотрели работы отечественных мыслителей В.В. Бибихина, СА. Коначевой, А.Н. Павленко, а также западных исследователей Д. Блоэхля, П. Джонса, Ф. Каппеля, А. Пэджета, Р. Сафрански, Д. Ферпосона и др.

Для прояснения различий во взглядах между восточно-христианской традицией «заботы о себе» и современными психотерапевтическими школами мы обратились к текстам Ф.Василюка, митр. Иерофея (Влахоса), И.Карузо, Дж. Кроу, Дж. Морана, Р.Суинберна, Дж. Халил Иссы и др.

С целью анализа взаимоотношений между протестантизмом и светской психотерапией, а также для выявления причин девальвации «заботы о себе» в рамках этой христианской конфессии были рассмотрены работы Дж.

Бобджена, А.Ф. Бондаренко, Д. Кэпса, Р. Лоуренса, Дж. Хантера, С.Хейса и

В качестве основных источников были взяты труды как античных философов-классиков Аристотеля и диалоги Платона, так и мыслителей поздней античности Марка Аврелия, Сенеки, Эпиктета. Также были использованы труды христианских апологетов Афинагора и мч. Иустина Философа; мыслителей эпохи патристики свт. Афанасия Великого, свт. Григория Богослова, свт. Григория Нисского, свт. Григория Паламы, св. Николая Кавасилы; философов-схоластов Ансельма Кентерберийского, Боэция, св. Фомы Аквинского; символические книги основоположников протестантизма Жана Кальвина, Мартина Лютера и Мартина Хайдеггера. Важно отметить, что, обращаясь к творчеству святых отцов восточно-христианской традиции, мы исследовали их творения как особый род опытного философствования, отличный от западноевропейской традиции1.

На наш взгляд, лишь постмодернистская рецепция являет собой определённое направление исследований феномена «заботы о себе», которое основано на тематизации данного феномена у М. Фуко. Однако сама парадигма постмодернистских исследований достаточно «идеологична» и вряд ли может быть опорой для полноценного историко-философского осмысления различных традиций и форм «заботы о себе» в истории европейской культуры.

Более подробно об этом см. в работах С.С. Хоружего.

Цель и задачи исследования Цель нашего исследования представляет собой историко-философский анализ феномена «заботы о себе» в контексте античной, средневековой (раннехристианской) и современной философии, а также сравнительный анализ разных парадигм «заботы о себе» на примере стоицизма, различных форм христианства, фундаментальной онтологии М.Хайдеггера и связанного с его творчеством движения экзистенциальной терапии.

Достижение указанной цели реализовывалось посредством решения более частных исследовательских задач. Задачи исследования:

Прояснение сути взаимосвязи между философией и «заботой о себе» для обоснования тезиса об их органическом единстве в позднеантичную и христианскую эпохи;

Историко-философская реконструкция и сравнительный анализ «заботы о себе» в стоицизме и раннем христианстве с целью обнаружения специфических черт, которые помогают дифференцировать эти формы «заботы о себе»;

Обоснование невозможности использования термина «христианская забота о себе» в связи с наличием внутри христианского этоса трёх форм «заботы о себе», соответствующих трем основным христианским конфессиям (православию, католицизму и протестантизму);

Выявление связи между девальвацией «заботы о себе» в протестантском этосе и возникновением феномена «христианской психотерапии»;

Проведение историко-философской реконструкции «детеологизации» онтологических категорий в творчестве раннего М.Хайдеггера и анализ трактата «Бытие и время» с целью обнаружения контуров заботы о подлинном бытии, возникающей в процессе «преодоления» античной и христианской метафизики;

Критический анализ взаимосвязи идеологии движения экзистенциальной терапии с творчеством М. Хайдеггера и прояснение возможности прочтения «Бытия и времени» вне контекста экзистенциального анализа и вырастающей из него терапевтической практики;

анализ тенденций «ретеологизации» онтологии в творчестве позднего Хайдеггера и обоснование возможности сближения идеи «событийного мышления» и веры в «последнего Бога» (как ключевых тем послевоенного творчества) и апофатической традиции восточно-христианской философии с её мистически-религиозным «преодолением метафизики»;

Объектом исследования предстает проблемное поле междисциплинарных исследований в области связи практики «заботы о себе» с философским, теологическим и психотерапевтическим дискурсом.

Предметом исследования является историко-философский анализ феномена «заботы о себе» и сравнительный анализ философских парадигм «заботы о себе» в рамках античности, средневековья и современности. Теоретические и методологические основания исследования.

Теоретико-методологической базой для нашего исследования явились методы историко-философской реконструкции, сравнительного анализа, категориального и лингвистического анализа, метод экзистенциальной феноменологии, принципы и основные положения герменевтики, экзистенциализма, деконструктивизма.

Особую роль в теоретико-методологической базе нашей работы занимает концепция М.Фуко, но использование нами ряда категорий и метафор французского мыслителя было существенно переосмыслено и иначе содержательно наполнено.

Теоретической базой исследования послужили труды классиков истории философии, а также ряд работ, имеющих отношение к междисциплинарным исследованиям в области философии, антропологии, богословия и истории аскетических практик и психотерапии.

Научная новизна нашего исследования заключается в следующем:

Выявлена глубинная взаимосвязь между философским дискурсом и феноменом «заботой о себе»: дискурсивная философия не только задаёт ценностно-мировоззренческие координаты мышления субъекта, но предстаёт как часть внутреннего усилия субъекта, направленного на изменение своего бытия в процессе познания.

Обнаружено формальное сходство проектов стратегий «заботы о себе» в римском стоицизме и раннехристианской мысли в связи с тем, что ключевой темой для них является тема «спасения». Но в анализе этих парадигм

выявлено существенное различие: для стоиков «забота о себе» замкнута в пределах автономного существования и спасение понимается как независимость от внешнего мира, тогда как в раннехристианском этосе «забота о себе» выходит за пределы экзистенции в онтодиалогическое пространство общения с Богом, причём целью спасения является преодоление смерти.

Установлено существование трёх модификаций практики «заботы о себе» внутри христианского этоса и выявлено различие между ними.

Выявлены причины возникновения альянса между протестантизмом и современной психотерапией, связанного с исчезновением «заботы о себе» в её классическом для христианства аскетико-сакраментальном смысле.

Установлена производимая Хайдеггером в «Бытии и времени» линия «детеологизации» метафизики на основе его идеи о необходимости общей деструкции западноевропейской метафизики.

В ходе сравнительного анализа творчества М. Хайдеггера и идеологов экзистенциальной терапии выявлены существенные различия в основной интенции создателя фундаментальной онтологии и представителей экзистенциально-терапевтического подхода в современной психотерапии.

Обнаружена ретеологизация онтологии в творчестве позднего Хайдеггера, что сближает его позднее творчество с мистической традицией как восточного, так и западного христианства больше нежели с современными техниками психотерапии.

Положения, выносимые на защиту.

1. Философия как дискурсивная деятельность в эпохи античности и средневековья не только вырабатывает ценностно-мировоззренческие ориентиры, но и является встроенной в определённый процесс онтологической трансформации субъекта познания. В отличие от новоевропейской модели рационального философствования,

рассматривающей движение познающего к познаваемой истине сквозь

призму субъект-объектных отношений, в античной и средневековой парадигме процесс познания истины требует онтологической трансформации самого субъекта познания и главной характеристикой истины является её связь с темой спасения субъекта.

2. Несмотря на формальное единство философской настроенности античной и средневековой эпохи, обнаруживается существенное содержательное различие между ними. В ходе историко-философской реконструкции «заботы о себе» в стоицизме и христианстве мы обнаружили значительное расхождение в парадигмах «заботы о себе». Формальное сходство сотерио- терапевтической направленности философского дискурса «заботы о себе» как в том, так и в другом случае не подтверждается содержательным анализом. Если для стоицизма движение истины находится целиком и полностью в рамках автономного субъекта познания и его экзистенции, то в христианской «заботе о себе» происходит её реорганизация и преобразование, поскольку интровертированное философствование автономного субъекта, спасающего себя самого ради себя же, сменяется экстатичной формой оитодиалога с Другим, в результате которого происходит трансцендирование за пределы экзистенции человека. Ключевой темой стоической формы «заботы о себе» является тема «самодостаточности» и интенсификации связей с собой, при этом спасение мыслится как экзистенциальное освобождение от власти того, что «от нас не зависит». В христианской «заботе о себе» ключевой темой становится спасение от автономии существования-к-смерти, причём преодоление смерти предстаёт именно как онтодиалог с Другим и является экзистенциальным мероприятием, органически связанным с темой борьбы со страстями (терапевтический момент христианской «заботы о себе»).

3. Рассмотрение христианской «заботы о себе» в ходе историко-философской реконструкции её экзистенциального дискурса выявляет отсутствие единообразия и невозможность использования качественного определения «христианская» применительно к категориям заботы. Введение понятия

«конфессиональные модификации христианской заботы о себе» помогает произвести анализ механизма формирования специфических дискурсов заботы в рамках трёх основных конфессий - православия, римо-католичества и протестантизма. В итоге выявляется существенное расхождение как в путях формирования теологического дискурса, так и в стратегиях, формирующих «заботу о себе». Основное расхождение между восточно-христианской и западно-христианской «заботой о себе» заключается в приоритете мистико-апофатического мышления для первой, в то время как в рамках римо -католичества и протестантизма доминируют рационально-катафатические методы, задающие не только теологический дискурс, но и определяющие «заботу о себе» в целом. В ходе анализа становления «заботы о себе» в рамках христианского этоса обнаружено существенное расхождение в её понимании и реализации между восточным христианством и римо-католичеством, а также фактическое её исчезновение в протестантизме.

4. Альянс протестантизма со светской психотерапией обусловлен девальвацией в нём аскетико-сакраментальной парадигмы «заботы о себе». Идеологи Реформации догматизировали необходимость отказа от аскетического усилия как части сотериологической активности субьекта «заботы о себе» в связи с основной идеологемой протестантизма о спасении «только верой». Исчезновение аскетической составляющей приводит к невозможности онтологической трансформации субъекта «заботы о себе», которая присутствует в восточно-христианской и римо-католической парадигмах. Именно на базе различения «спасения», понимаемого как акт предопределения в Божественном сознании без участия человеческой воли, и «терапии» как преодоления различных «душевных расстройств» и возникает необходимость замены аскетического усилия светской психотерапией, в результате чего именно в протестантизме возникает феномен «христианской психотерапии».

5. Историко-философский анализ творчества М.Хайдеггера показывает его глубокую вовлечённость в теологическую проблематику. Теологическое

образование в католической семинарии, а затем отход от «католической метафизики» и дискуссии с представителями «исторической теологии» Р. Бультманом и П. Тиллихом являются существенной частью того контекста, в котором происходит становление хайдеггеровского мышления. Анализируя трактат «Бытие и время» и ряд других его сочинений раннего периода, мы обнаруживаем контекст «детеологизации» онтологии, осуществляемой в рамках общей «деструкции метафизики». Выявление данного контекста показывает, что механизм формирования смыслов в философской системе немецкого мыслителя тесно связан с преодолением их теологических коннотаций. «Детеологизация онтологии» в гносеологической перспективе хайдеггеровской мысли есть преодоление рационалыю-катафатической настроенности западно-христианского мышления, что приводит Хайдеггера к апофатическому пониманию истины и бытия человека, а также к отказу от проекта католической схоластики отождествить «библейского Бога» с «Богом античной метафизики».

6. Сравнительный анализ содержания тракта М. Хайдеггера «Бытие и время» и идеологии экзистенциальной терапии показал наличие существенного различия между основной интенцией хайдеггеровской мысли и системой базисных идеализации в теории экзистенциальной терапии. Трактат М.Хайдеггера «Бытие и время» чаще всего воспринимается как фундаментальный анализ экзистенциальной структуры Dasein, используемый в практике экзистенциальной терапии. При более тщательном историко-философском анализе данного произведения обнаруживается исходная бесструктурность и простота бытия, его принципиальная несводимость и непросматриваемость в экзистенции, которая как таковая всегда уже есть отход от аутентичности бытия. «Бытие и время» в этой перспективе предстаёт лишь как экскурс и подготовка к главной теме хайдеггеровской мысли - существо присутствия в его «стоянии внутри», тогда как его многосложность связана с «падением во время». Поэтому всякий экзистенциальный анализ и вырастающая на его почве терапевтическая

практика предстают как путь удаления от бытия человека к его дефективным экзистентным состояниям.

7. В позднем творчестве Хайдеггера обнаруживается тенденция ретеологизации онтологии, перекликающаяся с апофатическими тенденциями его раннего философствования. Мисти ко-апофатическая настроенность, характерная для поздних сочинений Хайдеггера, сближает его с немецкой средневековой мистикой (М. Экхарт, Г. Сузо) и восточно-христианской философией исихазма. Переход от метафизики к «событийному мышлению» выражается в том, что главная онтологическая нужда человека для «особствования» его бытия - это нужда в «последнем Боге», который проходит на глубине «интимности сокровенного смирения», в которой «не слышны ничьи голоса». Эти характеристики мышления немецкого философа позволяют наметить возможность определённого сближения его мысли с восточно-христианской философией исихазма. Хайдеггеровская тема «нужды в последнем Боге» и отвлечения от «мелочных нужд» потребительского существования близка восточно-христианской традиции, позиционирующей онтологическую нехватку человеку Бога для осуществления себя и важности аскетического усилия в преодолении «захваченное™ миром».

Теоретическая и практическая значимость исследования определяется постановкой проблемы, заявленной в области истории философии. Историко-философская реконструкция «заботы о себе» проясняет сложность взаимоотношений дискурсивной философии с практикой философской жизни для переориентации историко-философских исследований с анализа становления философии как рационально-теоретического дискурса на анализ формирования или деформации философии как «заботы о себе».

Результаты данного исследования могут иметь теоретическое значение для развития методологии истории философии и применяться в различных гуманитарных курсах, затрагивающих темы соотношения теоретического и

экзистенциального аспектов философствования. Практическая значимость проведённого исследования определяется поиском решения духовно-экзистенциальных проблем, реабилитацией философии как ценностно-мировоззренческого ориентирования человека в мире и обеспечения возможности выхода из антропологического кризиса в целом.

Ряд промежуточных результатов исследования может быть использован в исследованиях по истории и теории культуры, антропологии, истории религии, истории и теории психотерапии, этике, социальной философии. Апробация исследования.

Основные результаты исследования докладывались на IX и X Димитриевских образовательных чтениях, были использованы в процессе чтения курса «История философии» на факультете филологии и журналистики.

Структура работы.

Структура работы определяется последовательностью решения основных задач и состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографии, включающей 191 источник. Общий объём диссертации 160 страниц.

Принцип «заботы о себе» в структуре античной философии

В структуре античной философии именно в тот момент, когда происходит так называемый «антропологический поворот» и центральной темой философствования становится сам человек, наряду с возникновением особых форм рефлексии на человеческий опыт происходит акцентирование и на другом принципе, задающем формирование всей дальнейшей «культуры себя» (М.Фуко) - это принцип «заботы о себе». Но это вовсе не означает, что всё предшествующее становление философского знания происходило исключительно на уровне интеллектуального созерцания, без апелляции к самой практике «философской жизни». Мишель Фуко не одинок в своём пересмотре взаимоотношений между теоретической философией и практикой «философской жизни». С основной его интенцией перекликается мысль другого французского специалиста по античной философии П. Адо. Он пишет о том, что философия « рассматривается во всей античности как способ бытия, как состояние человека, существующего совершенно иначе, нежели остальные люди... Если философия есть активность, смысл которой упражнение в мудрости, то упражнение это по необходимости заключается не только в том, чтобы говорить и рассуждать определённым образом, но и в том, чтобы определённым образом быть, действовать, смотреть на мир. Следовательно, если философия не только дискурс, но и жизненный выбор, экзистенциальное предпочтение, деятельное упражнение, то именно потому, что она есть стремление к мудрости» (4, 236-237). Адо выделяет три существенных пункта в понимании связи «дискурсивной философии» и «философского образа жизни» в эту эпоху:

1. «дискурс оправдывает жизненный выбор и развивает все вытекающие из него следствия»;

2. «дискурс - оптимальное средство, позволяющее воздействовать на себя и других; с этой точки зрения дискурс можно определить как духовное упражнение, то есть как «практику, которая должна полностью изменить бытие человека»; 3. «сам философский дискурс - это тоже один из видов упражнения в философском образе жизни» (там же). Как и Фуко, Адо фиксирует связь античной философии с практикой жизни, а главное также обращает внимание на неизбежность изменения бытия человека, приступившего к занятиям философией.

Фуко, вычленяя структурные моменты концепции «заботы о себе» внутри практики философствования, обращает внимание на три существенных аспекта: присутствует тема «некоего общего отношения, своеобразной манеры смотреть на мир, действовать, вступать в отношения с другими людьми». Другим важным компонентом выступает форма взгляда, обращение от внешнего к внутреннему, то есть «забота о себе» характеризуется неким специфическим вниманием к себе, обращённостью «во внутрь себя» и некой сознательной нечувствительностью к происходящему «вовне». Третий пункт, на котором останавливается французский мыслитель, - наличие в структуре «заботы о себе» определённого образа действий, осуществляемых субъектом по отношению к самому себе, системы кодексов, регламентирующих отношение человека к самому себе, определённых форм рефлексии, контроля сознания, определённого режима отношения к телу и вещам и др.

В этой связи принципиально невозможным представляется говорить об автономии философствования по отношению к практике «заботы о себе» в эпоху поздней античности и эллинизма в особенности. В свою очередь, существующая традиция восприятия «заботы о себе» как чего-то автономного по отношению к философскому познанию истины также неадекватна, ибо предполагает два параллельных ряда истин, расслаивающих цельность экзистенциального опыта, в котором имеет место быть органическое единство познания и «заботы о себе». По этому поводу Фуко констатирует: «Можно сказать схематично, что со времён античности философский вопрос «Как познать истину?» и практика духовности как необходимой трансформации бытия субъекта, которая позволит ему постичь истину, - суть две проблемы, принадлежащие одной тематике, и потому они не могут рассматриваться изолированно друг от друга (курс, мой - А.С.)(139,288).

Говоря о связи философии и принципа «заботы о себе», следует прояснить то нечто, что единит их, и определить рамки того экзистенциального пространства, в котором они составляют нерасторжимое единство. В качестве рабочего можно принять различение, которое есть у Фуко в «Герменевтике субъекта». Он говорит о том, что философию необходимо понимать и как «форму мысли, определяющую условия, способы и предельные возможности постижения истины» (139, 287) и как «совокупность принципов и практических навыков, которые человек имеет в своём распоряжении или предоставляет в распоряжение других с тем, чтобы иметь возможность должным образом проявлять заботу о себе или о других» (139, 296). В этом синтетическом определении сфера философии расширяется таким образом, что можно говорить о едином экзистенциальном пространстве «философского образа жизни», в котором пребывали не только Сократ и философы эллинистической эпохи, но и более ранние античные мыслители, такие как Фалес, Гераклит, Эмпедокл и др., и который впоследствии определил особый характер христианской философии как «деятельного любомудрия»1.

Девальвация «заботы о себе» в протестантизме и светская психотерапия

Уже в самом начале движения Реформации были созданы догматические основания для отказа от субъективной сотериологии и фактической фальсификация самой возможности аскетической «заботы о себе» в её психотерапевтическом и сотериологическом контексте. Именно в протестантизме были созданы определённые условия для того, чтобы сам принцип «заботы о себе» как основа действительной онтологической трансформации субъекта, находящегося в общении с истиной, «ушел в тень» (Фуко). Аскетическая «забота о себе» уступила место «просто вере», не нуждающейся в действовании ради спасения, а только «принимающей» действия Бога. Кьеркегоровский тезис о том, что оппозиция «добродетель -грех» не имела права на существование в христианстве и была заменена оппозицией «вера - грех», выражала не только утверждение сотериологической значимости «только веры» (sola fide), но и отказ от реальной возможности освобождения от греха через аскетическую работу и внутреннее преобразование себя при содействии Божественной благодати. Важным основанием протестантской сотериологии и вытекающей из неё невозможности «внутренней аскезы» была констатация факта, что человек как субъект активности, связанной с его собственным спасением, «исчез» (К. Барт). Всё, что ему остаётся, - это только принять эту данность (М.Лютер) или же удостовериться в ней (Ж. Кальвин). Протестантское богословие создаёт условия для того, чтобы «забота о душе» стала невозможной. Пространство, в котором совершается спасение человека, уже не имеет никакого экзистенциального статуса, но целиком и полностью переносится в область трансцендентных решений, совершаемых «далёким Богом» (М.Вебер).

Эта своеобразная «заблокированность» практики попечения о себе с целью борьбы со страстями и достижением спасения стало тем основанием, на котором возникла нужда в светской психотерапии, заполнившая пустующую нишу, освобождённую для нее «аскетической психотерапией». Возникшие на границе 19-20 вв. в протестантской среде движения Association of the Clinical Pastoral Education (ACPE), The Movement of Emmanuel и др. (169, 25) стали ярким подтверждением неизбежности этого альянса и его логически закономерного характера.

Для нашего исследования важно другое: забота о душе (психотерапия) в протестантизме уже не связана с темой спасения. И даже само понятие «спасения» существенно беднеет, потому что именно в протестантизме оно лишилось тех коннотаций, которыми изначально было насыщено понятие soteria, означавшее и спасение как избавление от онтологической беды, и «исцеление» как действительного уврачевание «травмы греха» в человеческой природе. Именно эта истина отражена в словах Виктора Франкла, разводящего «области интересов» религии и психотерапии: «Цель психотерапии - исцеление души, цель же религий - спасение души». То, к чему движется работа психотерапевта, никак не связано с тем, к чему движется тот, кто нуждается в спасении. Весь процесс излечения требует иных канонов и других средств, нежели те, которые предлагала восточно-христианская традиция, не различавшая в содержании soteria темы излечения души от недугов страстей и её спасения от власти греха и смерти. При анализе взаимоотношений любых христианских конфессий и деноминаций и различных школ психотерапии не учитывается именно это существенное различие. Всякая попытка ассимиляции или альянса должна быть основана на тщательном анализе этих особенностей, поскольку без этого научное исследование легко скатывается в производство квазинаучных интерпретаций.

В то же время альянс психологии и христианства в самой протестантской среде для её представителей не является чем-то однозначно положительным. Многие исследователи воспринимают этот союз либо как нечто невозможное, либо как подмену христианской религии психотерапией как новой религией. Раймонд Лоуренс, директор Пресвитерианской больницы пасторского попечения в Нью-Йорке настаивает на том, что «защитники союза духовности и медицины пытаются создать новый мир «по дешёвке» -без соответствующей подготовки, и, видимо, не замечают радикальности своих взглядов и их преложения» (179, 45). Он видит единственный выход для протестантских пасторов в том, чтобы они сами получали клиническое образование и тем самым были бы универсально подготовлены в различных областях. Ряд авторов настаивает на несовместимости самого языка христианства с языком психотерапии. Вышеупомянутый Р. Лоуренс метафорически именует эту ситуацию «ведьминым зельем». Многообразие психотерапевтических школ и техник, отсутствие подлинной научности и невозможность простой ассимиляции и взаимопроникновения психотерапии и протестантской духовности вызывает у многих представителей протестантизма тревогу и беспокойство относительно модернистских тенденций. Но, тем не менее, есть и те, кто стремится обосновать подобное сочетание.

В тексте отечественного исследователя данной проблематики А.Ф.Бондаренко «Христианская психотерапия в современном англоязычном мире» мы обнаруживаем апологетику данного движения. Автор указывает на возможность преодоления противостояния между разными школами психотерапии и христианской религией. Бондаренко пишет о том, что в середине 50-х гг. произошло разделение сфер влияния между религией и психологией: «Психология присвоила себе право культурного толкования и опосредования жизни человека в реальном пространстве-времени его бытия. Религия, соответственно, оставила за собой область инобытийного, мифического и вневременного бытия человека в его принципиально иной...сущностно-бытийной перспективе» (25, 12). Психология и психиатрия, по словам автора, сосредоточились на усилиях по оказанию экзистенциальной и биологической помощи человеку в процессе проживания его жизни наиболее беспрепятственным и полноценным образом. Тогда как религия оставила за собой заботу о «вневременном, внеситуативном и внемирном» контексте человеческого бытия. Но это «разделение сфер влияния» оказалось недолгим, потому что вскоре, по словам Бондаренко, «крайности объединились»: «Психология всё больше и больше озабочивала себя проблемами духовности, религия же, наряду с институтом пасторов, создала институт христианских психологов-консультантов» (25, 14). Говоря о развитии «христианской психотерапии», автор подчеркивает, что речь идёт о «многообразных разновидностях протестантских течений: лютеранства, пуританства, англиканства, кальвинизма, пятидесятничества и др.» (25, 16). Очень существенным является указание на цель существования феномена «христианской психотерапии». Автор статьи, говоря о различии между «научной психотерапией» и «христианской психотерапией», указывает на то, что, если первая шла по стопам медицины, то вторая «следовала вековым традициям религиозного сопровождения человека и вспомоществования ему не только в случае болезни, смерти и невзгод, а также в наиболее радостных и значительных жизненных событиях, но и в повседневности социальной и личной жизни» (там же). Протестантский психотерапевт занят разъяснением душевной жизни точно так же, как этим занят светский психотерапевт, от которого он отличается лишь тем, что может обратиться к молитве и чтению Нового Завета, чтобы почерпнуть решения для тех «нравственных затруднений», которые возникли у клиента.

Как было показано в ходе нашего исследования, связь протестантской психотерапии с «вековыми традициями религиозного сопровождения человека и вспомоществования ему» не имеет текстологического и фактографического подтверждения. Напротив, мы обнаруживаем существенность различия между установками психотерапии и древнехристианской аскетической «заботы о себе».

«Детеологизация» онтологии как аспект «деструкции метафизики» в «Бытии и времени» М.Хайдеггера

Трактат «Бытие и время» М.Хайдеггера представляет интерес в контексте нашего исследования не только в связи с желанием понять суть психотерапевтической парадигмы экзистенциального анализа, укоренённой в творчестве немецкого мыслителя. Это немаловажно и для решения более общих исследовательских задач, основанных на стремлении выяснить стратегию движения к «истине бытия человека» (его подлинности) в парадигме неклассической метафизики, которая произвела «деструкцию» предшествующей метафизики в онтологической перспективе, частным аспектом которой является её «детеологизация». Именно анализ «детеологизации» онтологической проблематики может помочь нам решить вопрос о судьбе «заботы о себе» в новейшее время, потому что именно в рамках «теологической метафизики» средневековья прослеживается утрата связи между движением познания и онтологической трансформацией бытия познающего субъекта.

Хайдеггер усматривает необходимость новой постановки вопроса о бытии и для его решения обращается к тому бытию, которое есть «мы сами». По сути, главным вопросом и сферой ориентации автора является тема подлинности- неподлинности человеческого бытия. Человеческое «вот бытие» и поиск путей к выявлению его аутентичности - это красная нить хайдеггеровского исследования в «Бытии и времени». Этот текст представляет собой фундаментальную попытку выйти за рамки «традиционных» антропологических моделей, скрывающихся за многослойностью «региональной онтологизации» для того, чтобы «пробиться» к истокам аутентичности человеческого бытия. Подробная аналитика человеческой экзистенции, представленная в трактате немецкого мыслителя, как в зарубежной, так и в отечественной литературе получила достаточное количество комментариев в самых различных перспективах. В контексте нашего исследования нас интересует практически никем не освещенный аспект «детеологизации» (как существенный момент общей хайдеггеровской «деструкции метафизики») и соприкосновения фундаментального поиска истоков человеческого бытия с теологической проблематикой в целом.

Из биографии М.Хайдеггера мы узнаём о том, что его личная судьба была до поры до времени более чем тесно связана с католицизмом (от детских посещений деревенского прихода до учёбы в семинарии и личном исследовании католической догматики) (114, 23). В письме другу Э.Кребсу от 9 января 1919 г. М.Хайдеггер писал: «Теоретико-познавательные исследования, относящиеся главным образом к теории исторического познания, сделали для меня проблематичной и неприемлемой систему католицизма, хотя и не христианство и не метафизику, которые теперь имеют для меня совершенно иной смысл» (114, 54). Серьёзность отношения Хайдеггера к теологической проблематике делает, как минимум, несерьёзным убеждение Ж.-П.Сартра о принадлежности немецкого философа к «атеистическому экзистенциализму». Отвращение Хайдеггера от классической метафизики, включая и «классическую» теологию (католическую схоластику), вызвано главной целью его фундаментального исследования - феноменологическим возвращением к тому, «кем» является человек (наряду с вариативностью «региональных» интерпретаций (биология, теология, психология и др.), известных в истории философской и научной мысли), для получения возможности всмотреться в аутентичный онтологический исток человеческой экзистенции.

Обращаясь к анализу текста, мы хотим выяснить, в чём состоит различие оснований в понимании «подлинности бытия» человека в хайдеггеровской и восточно-христианской онтологии. Понимая, что подобный сравнительный анализ может превратиться в движение в двух «несоизмеримых» и параллельных дискурсивных пространствах, мы, учитывая такую «ложную» перспективу, тем не менее считаем возможным его осуществление. Исскуственность подобного анализа снимается самим фактом перманентного обращения к теологической проблематике в «Бытии и времени», а также наличия общих тем мысли в восточно-христианской «заботе о себе» и хайдеггеровской онтологии. Эта общность далеко не формальная. И, как мы постараемся показать ниже, если в творчестве раннего Хайдеггера заметно достаточно резкое расхождение в понимании «заботы о себе» между ним и восточно-христианской традицией, то в позднем творчестве немецкого мыслителя обнаруживается резкая перемена и его мысль начинает двигаться тем путём, который во многом обнаруживает сходство с мистической философией восточного христианства и средневековой мистикой в целом.

На с. 10 русского издания читаем: «Теология ищет более исходного, предначертанного смыслом самой веры и остающегося внутри неё толкования бытия человека к Богу. Она начинает понемногу снова понимать прозрение Лютера, что её догматическая систематика покоится на «фундаменте», который сложился не из первично верующего вопрошания и концептуалыюсть которого для теологической проблематики не только не достаточна, но скрывает и искажает её» (145, 10). Разрыв с официальным католицизмом, о котором Хайдеггер писал ещё в 1919 г. Кребсу, нашёл своё теоретическое выражение в тексте «Бытия и времени». В то же время здесь позиционируется определённое теоретическое отношение к теологическому дискурсу в целом. В докладе «Теология и феноменология» (1927), сделанном фактически тогда же, когда вышел в свет трактат «Бытие и время», Хайдеггер понимает теологию как позитивную науку. В этом докладе немецкий философ говорит о том, что онтология разрабатывается им гораздо глубже, нежели любые «региональные» интерпретации, включающие и теологическое толкование бытия человека. Теология затрагивает только один аспект бытия - бытие-к-Богу, не рассматривая, по мнению Хайдеггера, всей полноты онтологического устройства Dasien (148, 32). Это понимание подводит итог всему тому, что входит в контекст «детеологизации» западноевропейской метафизики в трактате «Бытие и время». Теология в её схоластическом варианте является элементом, встроенным в рационально-метафизический дискурс западноевропейской философии. Поэтому проект «деструкции» метафизики не может не включать в себя критику западно-христианской теологии с её ориентацией на философскую рациональность античности. Особое внимание следует обратить на то, что речь идёт именно о дискурсе западно-христианской теологии, в то время, как восточно-христианская традиция a priori оказывается не включённой в контекст рассмотрения и анализа.

Понятия «Innenstehen» («стояние внутри») у М. Хайдеггера и «виутрьпребывание» в восточно-христианской философии: возможность сближения парадигм «заботы о себе»

В данном параграфе мы попытаемся наметить возможность исследования в контексте сравнительного анализа парадигм «заботы о себе», вырастающих на базе творчества позднего Хайдеггера (особенно того материала, который представлен в книге «Вклад в философию (от события)»). Не претендуя на глубокий и всесторонний анализ, требующий специального и серьёзного исследования всего творчества позднего Хайдеггера, мы лишь попытаемся обозначить ряд точек соприкосновения его мысли с основными интенциями восточно-христианской «заботы о себе». Само подобное сопоставление не является надуманным и искусственным с чисто научной точки зрения. О религиозности мышления Хайдеггера и его глубоким соприкосновением с теологической проблематикой говорят многие современные западные и отечественный исследователи, среди которых Дж. Блоэхль, Ф. Каппель, Г. Деверилл, В.В. Бибихин, А.Н. Павленко, С.А. Коначева и др.

Готовящаяся к изданию на русском языке книга «Вклад в философию от Ereignis» - одно из послевоенных произведений Хайдеггера. Это, по свидетельству В.В.Бибихина, уже не философская система и не «экзистенциальный анализ». Это попытка перехода от метафизического мышления к событийной мысли и в определённом смысле ретеологизация онтологии. Такой переход неизбежно требует своеобразной metanoya, то есть радикальной перемены ума и стратегии мышления. Сам Хайдеггер во «Вкладе в философию...» свидетельствует о сложности подобного перехода: «Настающая мысль есть мыслящий путь, на каком только и может быть пройдена до сих пор вообще потаённая область осуществления Бытия (des Seyns), впервые таким путём прояснена и постигнута в своей собственнейшей черте со-бытия». Комментируя эти слова, В.В.Бибихин констатирует необходимость внутреннего потрясения для выхода за пределы только метафизики ради «захваченности мысли существом Бытия»: «Такое потрясение (Erzitterung) высвобождает мощь сокровенного смирения, обожествления Бога богов, откуда - из мягкой смиряющей близости поднимающегося Божества - исходит подсказка здесь-и-теперь-бытию (Da-sein), указанием в сторону Бытия...» (17, 118). Это указание, происходящее как высвобождение смирения, как высвобождение, происходящее из смирения, связано с обретением «собственного», «подлинного бытия» «через явление Бога богов в интимной глубине». Из этой интимной встречи произрастает подлинность своего бытия.

Человеческая жизнь, распадающаяся на множество нужд в озабочивающем её мире, устраняется от исходной онтологической нужды - подлинно быть. Попытка обрести целость исходного «быть собой», происходящая из «сокровенного смирения» и «интимной глубины встречи с Богом богов», идёт в разрез с общей настроенностью: «Кто отдал себя такому осмыслению, идёт неизбежно против всей широко развернувшейся деятельности устроения, обеспечения, удовлетворения нужд» (17, 119). Хайдеггеровская мысль обращена к вере, которой возможно постижение истины. Существо этой веры, по мысли немецкого мыслителя, должно быть понято «из существа истины». В этом являет себя переход от метафизики к иному мышлению. Истина Бытия, открывающая себя как «хранительное утаивание себя», не может быть «зарегестрирована» в реестре метафизических поисков и потому она требует веры: «Как познать такую истину? Только держась в её бездонности» (17, 120). И в этом спрашивании являет себя вера: «Спрашивающие этого рода суть исконно и собственно верующие, то есть те, кто с безусловной серьёзностью ищет саму истину, а не только истинное; кто способен решать, осуществиться ли существо истины и захватит ли, поведя за собой, это осуществление нас самих знающих, верующих, поступающих, короче, исторических». В этом осуществлении существа истины через нас самих, в нас самих, в обретении нами своего бытия происходит глубинная встреча с «Богом богов» в бездонном молчании: «Где выстоял, спрашивая о бездне, человек, там должен быть и Бог; у веры хватает знания, что более достойного места Ему не может быть». Глубина «своего» равна бездне свободы и потому «тонет в глубоком молчании» (17, 120). Хайдеггер называет Бога последним, так как Его голос, обращенный к человеку, слышен только в той тишине, в которой «ничьи голоса не слышны». В этой, нетронутой ничем внешним интимной тишине произрастает «своё бытие», затронутое зовом последнего Бога, «которого человеку стало не хватать» (17, 121).

Онтологическая нужда, нужда в подлинном бытии, понятая как «нехватка Бога», противостоит нужде другого рода - житейской нужде и попечению. Их противостояние являет себя в том, что «погоня за вещами происходит от покинутости бытием». Эта покинутость, не переживаемая как трагедия, лишь укрепляет в забвении о подлинности собственного, не увлекаемого «ничьими голосами»: «Между нуждой и нуждой настолько нет согласия, что отдать себя опыту молчания выглядит среди общей забытости жертвой» (17, 121). Именно в этом осознании рождается другая мысль, отказывающая предшествующей метафизике в подлинной затронутое Бытием: «Что это однако значит, что теперь надо отважиться на набросок существа истины как просвета и тайны и готовить сдвиг человека к при-сутствию? Сдвиг из того положения, в котором мы находимся: из гигантской пустоты и глуши, втиснутые в давно уже неузнаваемую традицию без мерила и, главное, без воли ставить вопросы к ней, а пустыня - тайная оставленность бытием» (17, 128). В творчестве свт. Феофана Затворника мы обнаруживаем поразительно схожие мысли по отношению к различию между онтологической нуждой в Боге и мелкими житейскими нуждами, которыми человек стремится заполнить пустоту своего бытия. Св. Феофан пишет в книге «Путь ко спасению» пишет: «...Образовавшаяся в нём (в человеке -А.С.) пустота, чрез отпадение от Бога, непрестанно возжигает в нём ничем неудовлетворимую жажду - неопределённую, но непрестанную. Человек стал бездонною пропастью, всеусиленно заботится он наполнить сию бездну, но не видит и не чувствует наполнения. Оттого весь свой век он в поте, в труде и великих хлопотах: занят разнообразными предметами, в коих чает утоление снедающей его жажды... От Бога, Который есть полнота всего отпал, сам пуст, осталось как бы разлиться по бесконечно разнообразным вещам и жить в них» (142, 110-111).

В христианской теологии человек воспринимается как субъект деятельности, познания и общения до объекта и субъекта "спасения”. Смысл человеческого бытия состоит не в познании и преобразовании природы и общества, а в соединении с Богом т т.н. "божьем царстве”. Все стороны жизнедеятельности человека при таком подходе рассматриваются через призму религиозных ценностей, как факторы, благоприятствующие или препятствующие "спасению”. В результате, жизнь человека получает как бы два измерения: первое - отношение человека к Б; второе - отношение Ч к природе и другим людям. Нельзя утверждать, что социальная активность человека, его познание и преобразование мира теряют в полной мере для религиозных мыслителей смысл. В различных системах этим сторонам придается неодинаковое значение. Но главное, определяющее в них отводится первому отношению, поскольку именно в нем раскрывается смысл человеческой жизни, приобретается все доброе и нравственное. Второе отношение приобретает значение для человека т.к. способствует формированию его духовного мира, выступает в качестве средства духовного восхождения к Б.

Человек в отличие от Б конечен и греховен.

Христианская философия имеет духовно-нравственную направленность и ориентирует человека на спасение его души.

Признается исключительная роль Ч среди творений Б. Б сотворил Ч не вместе со всеми существами, а отдельно, для него был выделен специальный день творения. Философы подчеркивают особое положение Ч в мире. Ч - венец творения. Он является центром Вселенной и конечной целью творения. Он - существо, господствующее на Земле.

Высокий статус человеческого бытия определяется формулой "человек - образ и подобие Б”. Божественные качества Ч - разум и воля. Именно разум и свободная воля делают нравственным существом Ч и представителем Б в этом мире, продолжателем божественных деяний. Человеку дана способность высказывать суждения, различать добро и зло. Свобода воли позволяет Ч сделать выбор между добром и злом. Первые люди - Адам и Ева - сделали этот выбор не удачно. Они выбрали зло и, тем самым, совершили грехопадение. Отныне природа человека оказалась испорченной, на него постоянно оказывает воздействие грехопадение. Поэтому определяют природу человека двойственной. Двойственность природы Ч - важнейшая черта всего Х мировоззрения. Это раздвоение Ч Августин назвал "болезнью души”, неподчинение ее себе самой, то есть высшему началу.
Человек сам своими силами не способен преодолевать своих греховных наклонностей. Ему постоянно необходима божественная помощь, действие божественной благодати. Соотношение природы и благодати является центральной темой учения о человеке.
Ч - бытие сотворенное богом, спасенное Христом и предназначенное к сверхъестественной судьбе.

Мир развивается не сам по себе, а согласно промыслу божию. Согласно этому мировоззрению, промысел Б распространяется на весь окружающий мир и придает природным и общественным процессам осмысленный и целенаправленный характер. Божественный замысел предопределяет историю людей, он пробивается через все события и факты. На долю людей остается либо содействовать осуществлению этого плана, либо противодействовать ему, за что Б подвергает их наказаниям.
Эсхатология - учение о конце мира. История изображается как целесообразный процесс, направляемый Б к заранее предопределенной цели - царству Божию. Оно изображается как мир истинного, прекрасного и совершенного, где человек будет находится в полном единении с Б. Его достижение - конечная цель и смысл человеческого существования. Это положение признается всеми направлениями Х. философии. расхождения начинаются, когда речь заходит об истолковании этого царства и путей, ведущих к нему.

Активное творческое начало изымалось из природы и передавалось Б.
В основе - два важные принципа: принцип творения и принцип откровения. Оба тесно связаны и предполагают существование единого личного бога.
Трактуется как абсолютное творческое начало. Ему приписываются все те атрибуты, которыми древнегреческие философы наделяли бытие: он вечен, неизменен, самотождественен, является источником всего сущего. Бог не только высшее Бытие, но и высшее Благо, высшая Истина и высшая Красота.
Б. - реальность, определяющая все сущее.

Августин.

Учение о Боге. Бог - высшее бытие. В нем пребывают вечные и неизменные идеи, обусловившие мировой порядок. Б сотворил мир из ничего по своей воли, а не в силу необходимости. Б стоит над природой. Б - истинное бытие, он вечен, самотождественен, ни от чего не зависит, является источником всего.
Учение о мире как второй реальности. Мир - вторичен, его создал Б. Божественное предопределение - источник двух противоположных царств - божьего и земного. Земное держится на войнах и насилии, Б - формируется с помощью церкви.

Учение о предопределении (человеке). Хотя субъективно Ч действует свободно, но все, что он делает, делает через него Б. Своим решение Б одних людей избрал для спасения, других - для осуждения на муки в аду.

Фома Аквинский.

Высшее начало есть само бытие, которое есть Б. Есть какие-то истины о Б, которые превосходят всякую способность человеческого рассудка, как например о том, что Б троичен и един.
Высшая истина - Б. Знание ее не в полной мере доступно человеческому разуму, поэтому Ч должен верить.
Основная миссия человека характеризуется как спасительная, испытательная, и назидательная. При таком подходе исторический процесс получает как бы два измерения: горизонтальное и вертикальное. Горизонтальное характеризует исторический процесс с точки зрения его внутреннего развития: деятельности людей, их борьбы за власть, за улучшение благосостояния и т. д. Вертикальное – характеризует влияние на исторический процесс действия Бога, его вмешательство в ход исторического развития. Христианское мировидение в своей основе провиденциальное. Мир развивается не сам по себе, а согласно промыслу Божию. Согласно этому мировоззрению, промысел Бога распространяется на весь окружающий мир и придает всем природным и общественным процессам осмысленный и целенаправленный характер. В философии истории провиденциализм утверждает, что божественный замысел предопределяет историю людей. На долю людей остается либо содействовать осуществлению этого плана, и, таким образом работать на спасение мира и человека, либо противодействовать ему, за что бог подвергнет людей наказаниям. Провиденциализм неразрывно связан с эсхатологией – учением о конце мира. История в христианском мировоззрении изображается как целесообразный процесс направляемый богом к заранее предопределяемой цели – царству Эсхатона (царству Божию). Христианские мыслители изображают царство Божие как мир истинного, прекрасного и совершенного, в котором человек будет находиться в полном единении с богом. Достижение царства Божьего – это конечная цель и смысл человеческого существования. Это положение является основой христианского мировоззрения и признается всеми направлениями христианской философии и теологии. Фома Аквинский – пытается построить и объяснить религию на основе разумного, а не веры, наука должна подтверждать религию. Рационалистическая метафизика РАЦИОНАЛИЗМ (от лат. ra io - разум) - философское воззрение, признающее разум (мышление) источником познания и критерием его истинности. Рене Декарт (дуалист) - математик, физик. В космологии идея естественного развития солнечной системы, в Ф. учение о субстанции, материя = протяженность. Пустота нематериальна. Понимание человека - бездушный телесный механизм и мыслящая душа воля. Животные живые автоматы. Бог сущность, какая является причиной всего сущего и не более того. Главная задача человека господство над другими автоматами, когда человек достигнет истинного знания при двух условиях: 1) знание естественной очевидности; 2) знание подчинено единому универсальному методу познания. Спиноза развил матер-ую сторону учения Декарта противопоставив дуализму материалистический монизм - философское воззрение, согласно которому все многообразие мира объясняется с помощью единой субстанции - материи либо духа. Г. Лейбниц развивал идеи объективного идеализма, заложенные в платоновском наследии, высказал ряд глубоких мыслей диалектического х-ра. Мир состоит из мельчайших элементов или монад - духовных элементов бытия, обладающих активностью и самостоятельностью, находящихся в непрерывном изменении и способных к страданию, восприятию и сознанию. Рене Декарт. (1596 - 1650г) В границах его физики материя представляет собой единств. субстанцию, единственное основание бытия и познания.

Эпоха средневековья выдвинула плеяду выдающихся философов: Августин, Эриугена, Ансельм, Аль-Фараби, Ибн Сина, Ибн Рутил, Абеляр, Роджер Бэкон, Сигер, Фома Аквинский, Скот, Оккам и другие.
Теодицея буквально означает оправдание Бога. Ясно, что в средние века, в эпоху теоцентризма, стремились обосновать правомерность представлений о Боге. Обыденное религиозное сознание считало бытие Бога очевидным постольку, поскольку каждый человек имеет понятие о нем. По Августину, Бог постигается в глубинах человеческой души, стоит только погрузиться в них, и вы обретете Бога неминуемо. Дамаскин исходил из того, что понятие о Боге укоренено в сердце каждого человека. Рассматриваемые воззрения получили свое обобщение в так называемом онтологическом доказательстве Ансельма. Ансельм считал, что идеи существуют реально. Если есть идея Бога, то есть и сам Бог. Опровергая Ансельма, классик средневековой схоластики Фома Аквинский стремился идти от мира к Богу и приводил на этот счет ряд «доказательств».
Первое «доказательство» повторяет рассуждения Аристотеля о перводвигателе: каждый предмет движим другим, кроме перводвигателя. Во втором «доказательстве» утверждается, что мир – а здесь много случайного – должен иметь абсолютно необходимые причины. В третьем «доказательстве» Бог понимается как исходная основа всего сущего, отсутствие которой считается бессмысленным. В четвертом «доказательстве» Бог понимается как вершина совершенства, в пятом «доказательстве» – как последняя цель, гармонизирующая все целесообразные процессы.
В науке отсутствуют достоверные доказательства существования Бога. Приводимые в философии и в теологии аргументы в пользу действительности Бога пока не очень убедительны. Впрочем, верующему в существование Бога человеку они, пожалуй, и не нужны. Ведь Бог открылся людям с возгласом «Я – сущий». А тут и доказывать нечего. В любом случае – существует Бог или нет – философский смысл представления о геоцентризме является органичной стадией развития философских воззрений. Тот, кто не признает существование Бога, может в духе средневекового символизма утверждать, что в монотеизме и теоцентризме скрыты мощные слои философского знания.
Основные идеи средневековой философии:

1.Принцип абсолютной личности

– наиболее фундаментальная идея философского значения.

2.Теоцентризм
– принцип, согласно которому Бог является центром, фокусом средневековых философских и религиозных представлений; конкретизирует принцип абсолютной личности.

3. Монотеизм– Бог един, а не множественен. В отличие от античных богов христианский Бог един и уникален.
4.Креационизм– учение о сотворении мира Богом из ничего. Тем самым дается новый ответ на уже в античности поставленный вопрос о том, как из единого рождается множественное.
5.Символизм– понимание земного как инобытия, мира Бога.

6. Средневековый антропоцентризм,человек – не просто микрокосмос, а созданное Богом привилегированное существо, повелитель всего созданного для него. Главная проблема философии (и религии) – не Космос, а человек. Человек обладает не двумя измерениями, а именно телом и душой, как считали гении античности, а тремя. К первым двум добавляется «дух» (духовность) – причастность к божественному посредством веры. Высочайшая добродетель – не разум, не интеллект, а добрая воля, повиновение заповедям Бога. Вслед за Богом человек причастен к добру. Суть человека – вера, надежда, любовь, «но любовь из них больше». Быть человеком – значит жить по этическим правилам, изложенным Христом в Нагорной проповеди.

7. Общество как «Град земной», как символ и подготовка к «Граду Божьему».

8.Средневековая герменевтика– искусство интерпретации текстов.
9. Концепция линейного времени и множественности времен. Идея историзма.
10.Истолкование природы универсалий. Возникло феодальное общество (крепостное право). Значительную роль играло духовенство. Монастыри были и крепостями и центрами земледелия и очагами просвещения и культуры. Церковь стала хранительнице! письменности и образованности в Европе. Раннее средневековье характеризуется становлением христианская догматики в условиях формирования европейских государств в результате падения Римской империи. В условия) жесткого диктата церкви и государства власти философия была объявлена служанкой богословия, которая должна была использовать свой рациональный аппарат для подтверждения догматов христианства. Эта философия получила название "схоластики"" (опиралась на формальную логику Аристотеля). Еще в V в. (христианство уже государственная религия в Греции и Риме) было сильно влияние философии неоплатонизма, враждебного христианству (Нехристианские философские школы были закрыты по декрету императора Юстиана в 529 г.). При этом одни христианские идеологи склонялись к отрицанию, другие к использованию учений философии идеалистов древности. Так возникла литература апологетов (защитников) христианства, а за ней возникла патристика
– сочинения отцов церкви, писателей, заложивших основы философии христианства.
Со II в. апологеты обращаются к императорам, преследовавшим христианство. Они стремятся доказать, что христианство поднимает такие вопросы, которые ставила и предшествующая греческая философия, но дает более совершенное их разрешение. Видный апологет – Тертулиан (из Карфагена, II в.) – существует непримиримое разногласие между религией, божественным откровением, священным писанием и человеческой мудростью. Не создав философию систем апологеты, однако, наметили круг вопросов, которые стали основными для христианской философии (о боге, о творении мира, о природе человека и его целях). Наиболее влиятельный из отцов церкви – это Августин (354 – 430 гг., родился в Тагесте – африка Нумидия). Доказывал, что бог является высшим бытием, Бог сотворил мир из ничего по своей доброй воле, а не по необходимости. Мир представляет собою непрерывную лестницу существ, восходящую к создателю. Особое место занимает человек, который соединяет природ}" материального тела и обладает разумной душой и свободой воли. Душа нематериальна, бессмертна. Субъективно человек действует свободно, но на самом деле все, что он делает, делает через него бог.

Похожая информация.