Литература:

Арутюнова Н.Д. Стиль Достоевского в рамке русской картины мира . – В кн.: Поэтика. Стилистика. Язык и культура. Памяти Т.Г.Винокур. М., 1996
Иорданская Л.Н. Попытка лексикографического толкования группы русских слов со значением чувства . – Машинный перевод и прикладная лингвистика, вып. 13. М., 1970
Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл . М., 1976
Арутюнова Н.Д. Аномалии и язык: К проблеме «языковой картины мира ». – Вопросы языкознания, 1987, № 3
Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем . – В кн.: Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987
Пеньковский А.Б. «Радость » и «удовольствие » в представлении русского языка . – В кн.: Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991
Апресян В.Ю., Апресян Ю.Д. Метафора в семантическом представлении эмоций . – Вопросы языкознания, 1993, № 3
Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира . (Модели пространства, времени и восприятия ). М., 1994
Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка . – В кн.: Апресян Ю.Д. Избранные труды, т. 2. М., 1995
Урысон Е.В. Фундаментальные способности человека и наивная «анатомия ». – Вопросы языкознания, 1995, № 3
Вежбицкая А. Язык, культура, познание . М., 1996
Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. «Попречный кус ». – Русская речь, 1996, № 5
Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Русское «заодно » как выражение жизненной позиции . – Русская речь, 1996, № 2
Зализняк Анна А., Шмелев А.Д. Время суток и виды деятельности . – В кн.: Логический анализ языка. Язык и время. М., 1997
Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры . М., 1997
Шмелев А.Д. Лексический состав русского языка как отражение «русской души ». – В кн.: Т.В.Булыгина, А.Д.Шмелев. Языковая концептуализация мира (на материале русской граматики). М., 1997
Булыгина Т.В, Шмелев А.Д. Неожиданности в русской языковой картине мира . – POLYTROPON. К 70-летию Владимира Николаевича Топорова. М., 1998
Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков . М., 1999
Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Перемещение в пространстве как метафора эмоций
Зализняк Анна А. Заметки о метафоре
Зализняк Анна А. О семантике щепетильности («обидно », «совестно » и «неудобно » на фоне русской языковой картины мира ). – В кн.: Логический анализ языка. Языки этики. М., 2000
Зализняк Анна А. Преодоление пространства в русской языковой картине мира: глагол «добираться ». – В кн.: Логический анализ языка. Языки пространств. М., 2000
Крылова Т.В. Статусные правила в наивной этике . – В кн.: Слово в тексте и в словаре. Сборник статей к семидесятилетию академика Ю.Д.Апресяна. М., 2000
Левонтина И.Б, Шмелев А.Д. Родные просторы . – В кн.: Логический анализ языка. Языки пространств. М., 2000
Новый объяснительный словарь синонимов русского языка . Под общим руководством Ю.Д.Апресяна, вып. 1. М., 1997; вып. 2. М., 2000
Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен . М., 2000

В последнее время понятие «языковая картина мира» обрело довольно широкое применение в различных гуманитарных науках, таких как культурология, история, философия, и, само собой, лингвистика и языкознание. Однако отсутствие однозначного определения данного лингвистического явления существенно затрудняет процесс понимания и взаимодействия между представителями различного рода дисциплин, не позволяя достичь согласованности в описании языковой картины мира путём использования научных средств. Для ученых, занятых в непосредственно связанных с языком научных сферах, т.е. - лингвистике и языкознании, - определение этого понятия представляется особенно важным. Этот факт объясняется тем, что вышеуказанные науки используют понятие языковой картины мира в своей научно-исследовательской деятельности в существенно большей степени, чем другие гуманитарные дисциплины.

Само понятие языковой картины мира впервые было отмечено в изложении Вильгельма фон Гумбольдта, известного немецкого филолога и языковеда, одного из основоположников лингвистики как науки. Непосредственной заслугой этого ученого является развитие нового учения о языке как непрерывном творческом процессе. В качестве подкрепления этой теории им был введён ряд новых научных понятий, в том числе понятие о так называемой «внутренней форме языка» как выражении индивидуального миросозерцания отдельного народа, формирующего свою собственную языковую картину мира [Гумбольдт, 1816: 20].

Введение в лингвистическую научную терминологию понятия языковой картины мира произошло несколько позже, после изучения этого вопроса неогумбольдтианцами и, в частности, Лео Вайсгербером, немецким языковедом, специалистом по немецкому языку, одному из виднейших представителей неогумбольдтианского направления в языкознании.

Согласно его теории, базовым принципом «неогумбольдтианского взгляда» на сущность языка выступает теория о своеобразии и неповторимости концептуальных систем, составляющих фундамент конкретных языков. Суть этого принципа сводится к нескольким основным тезисам, которые более подробно будут рассмотрены нами в следующем параграфе данной работы [Вайсгербер, 1938: 214].

Другой ведущий учёный в этой области, организатор нескольких типологических проектов по описанию семантики различных языков мира,

Е. В. Рахилина, отмечает, что окружающая нас действительность находит свое отражение в естественном языке, проецируясь, тем самым, на его семантику [Рахилина, 1993: 29]. Исходя из этого утверждения, можно отметить, что языковая картина мира отличается от мира, существующего в действительности. Поэтому в современном языкознании принято разграничивать понятия «общая картина мира» и «языковая картина мира». Так, термин «картина мира» можно описать как совокупность знаний и мнений субъекта относительно объективной реальной или мыслимой действительности [Пименова, 2011: 5], а «языковую картину мира» - как совокупность знаний о мире, которые отражены в языке, а также способы получения и интерпретации новых знаний [Пименова, 2011: 28].

Общая картина мира, создаваемая культурным многообразием народов, материализуется, в первую очередь, в различных знаковых системах, наиболее универсальной из которых является язык. Как и алфавит, всякий язык представляет собой набор определенных символов, поэтому являет собой структурно организованную классификацию человеческого опыта [Языковая номинация: 1977, с. 19; Кацнельсон: 1972; Арутюнова: 1979; Маковский: 1980; Серебренников: 1983; Скляревская: 1993].

Кроме того, понятие общей картины мира подразумевает под собой некое фундаментальное образование, составляющее основу мировосприятия отдельного индивида. Делая возможным процесс объединения знаний и унификации поведения, картина мира играет одну из ведущих ролей в фундаментализации взаимодействия того или иного человека с окружающей его действительностью. Картина мира оказывает непосредственное влияние на формирование субъективного, индивидуального отношения к окружающему человека миру, к самому себе и другим людям, как членам одного единого социокультурного аппарата.

Исследователи из разных стран мира отмечают факт согласования между мировосприятием людей каждого отдельно взятого народа и той картиной мира, которая формировалась в данном обществе под влиянием культуры, исторических и политических событий на протяжении многих столетий. Таким образом, благодаря особой картине мира у каждого индивида с раннего детства вырабатывается определенная устойчивая система поведения в данном конкретном обществе и мире в целом [Маковский, 1980: 82].

Возвращаясь к понятию «языковой картины мира» нужно отметить, что данное явление рассматривается в качестве обширного слоя данных о внешнем и внутреннем мире, который зафиксирован посредством функционирующих, разговорных языков [Серебренников, 1988: 78], поскольку язык каждого народа выступает неотделимой и одной из основополагающих частей любой национальной культуры.

В качестве промежуточного итога отметим, что, несмотря на некоторую схожесть в интерпретации этих двух понятий, между ними существуют принципиальные различия, попытка рассмотреть которые нами была предпринята далее.

В первую очередь, такое отличие может быть объяснено наличием специфических особенностей человеческого организма. Примером этого явления может служить восприятие человеком света и цветового спектра - и, в то же время, отсутствие такой способности при непосредственном возникновении рентгеновских лучей вблизи. Соответственное отражение эти факты находят в языковой картине мира - присутствие дефиниций света и цвета, и отсутствие таковых в отношении электромагнитных волн.

Во-вторых, отличие понятий языковой картины мира и мира действительности проявляется в существовании специфики конкретных культур, лежащих в основе любого языка. Язык выступает своеобразным зеркалом, отражая представление употребляющих его людей об устроении мира.

Таким образом, языковая картина мира каждого отдельного народа отражается, прежде всего, в словаре. Например, одну из основных предметных основ для неё создает природа (почва, климат, географические условия, растительный и животный мир и т.п.). Так, швейцарско-немецкий диалект - Schwyzerdьtsch - обнаруживает поразительное разнообразие номинаций для обозначения специфических аспектов гор, в основном не обладающих соответствующими аналогами в системе литературного немецкого языка .

Отметим, что при этом речь идет не о синонимическом богатстве языка, а о своеобразном, исключительном, определённом понимании некоторых частей географического горного ландшафта, что доказывает, что диалект может быть обозначен как особая языковая форма, служащая способом общения отдельной территориальной группы людей, в данном случае - южных регионов Германии и Швейцарии. Попытка сравнения классической литературной формы языка и диалекта и обуславливает одну из ключевых задач нашего научного исследования.

В лингвистике существует понятие - языковая картина мира, то есть исторически сложившаяся в обыденном сознании народа и отразившаяся в языке совокупность представлений. Это своего рода коллективная философия, система взглядов, отчасти универсальная, а отчасти национально-специфичная.

И вот что занятно: эмоции в русской языковой картине мира занимают куда более важное место, чем ум, разум, рассудок. Вместилище истинно ценного знания - это душа или сердце, а не голова. Да что там знания…. Носитель русского языка говорит: «Душа запросила рыбки отведать» и никто не скажет «голова запросила».

Об эмоциях мы и поговорим сегодня с Ириной Левонтиной, автором ряда публикаций о языковой картине мира: «Действительно, языки очень различаются с точки зрения того, как они рисуют мир. Мы написали даже об этом книжку с двумя моими соавторами - Алексеем Шмелевым и Анной Зализняк. Там, в частности, рассказали о таких лингво- и культурно-специфических русских концептах. Среди таких специфических слов довольно много тех, что связаны с эмоциями. Как же это может быть? Человек он и в Африке человек. А, скажем, с англичанами или французами, в силу общехристианской культуры у нас должны быть совсем уж одинаковые эмоции», - считает Ирина Левонтина.

- Мозги у всех устроены одинаково.
- Да, и люди часто не верят, говорят - ну, как же, неужели такие чувства, как любовь, страх разные? Тем не менее, язык очень сильно влияет на то, как мы воспринимаем мир. Прежде чем мы поговорим об эмоциях, я приведу простой пример. Мы по-русски говорим «птичка на дереве», а по-английски или по-французски надо сказать буквально «в дереве». Это ведь не просто разница предлогов. Это немножко другая картинка. Мы дерево воспринимаем, как совокупность веточек, поверхности. И вот птичка на нем сидит. А английский и французский языки рисуют дерево, как такой шарик, состоящий из веточек, и птичка внутри. А если мы скажем «в дереве», то будем иметь в виду, например, что она в дупло забралась. И ведь этот пример касается такой простой вещи! Совершенно элементарная ситуация пространственной ориентации.
Точно также дело обстоит и с эмоциями. Конечно, люди чувствуют одинаково, но ведь оттенки могут быть разными. И это не просто разные чувства, а это пространство эмоциональное. Прежде, чем мы какое-то чувство назовем, мы должны из этого эмоционального пространства выбрать какой-то кусочек, считать, что вот это совокупность эмоций, вот это одна и та же эмоция, а вот какая-то уже совсем другая.

Но ведь существуют какие-то базовые эмоции, - радость, горе, гнев. Неужели и они в разных языках отражаются по-разному?
- Да, конечно. Страх, например. Слово «страх», пожалуй, очень близко в разных языках, но, тем не менее, если все же мы посмотрим на слова разных языков, все равно даже у основного слова для выражения этой эмоции будут разные смысловые оттенки. Скажем, немецкое Angst - это известно, большая философская литература существует, это не совсем то, что русское «страх». А если еще вспомнить, что в русском языке есть слова «ужас», «испуг», «паника», и все они обозначают разные оттенки этого чувства.
Но что еще существенно? Вот мы вычленили какое-то чувство по какому-то признаку. Дальше будем считать, что вот имеется такое чувство. Оно как-то называется. А потом оказывается, что в другом языке люди по-другому вычленили, например, более дробно или вообще сочли какие-то признаки более существенными. Там другая совокупность эмоций. Вот и получается, переводим мы, скажем, текст с иностранного языка, там есть какое-нибудь слово. Точно его перевести на русский язык невозможно, но в каждом из контекстов можно перевести. Это, кстати, очень часто переводчики, когда скажешь, что вот слово труднопереводимое русское. Они начинают говорить - как же, нет, обязательно, можно так перевести, можно так перевести. Конечно, в каждом контексте ловкий переводчик может подобрать какое-нибудь слово более или менее подходящее, но рассыплется вот этот весь концепт. А ведь для языка важно, что именно эта совокупность эмоций, именно эта часть эмоционального пространства называется каким-то словом. Например, слово «тоска», знаменитое русское. Очень часто переводчики говорят, что, да, в этом контексте можно как ностальгия перевести, в этом как грусть. А одного слова подобрать, которое бы переводило слово «тоска» на другие языке, очень трудно. Или перевести можно, но что-то потеряется.

- Какие-то нюансы потеряются?
- Какие-то нюансы смысловые, или культурные ассоциации. Бахтин говорил, что слово пахнет контекстами. Вот этот запах он тоже потеряется при переводе. Люди, разумеется, всегда люди, но, тем не менее, язык нам навязывает разные представления о том, какие эмоции вообще бывают, подсказывают как бы нам эмоциональные реакции, что мы должны чувствовать в той или иной ситуации. Потому что народ со своим многовековым опытом отлил какую-то совокупность эмоций в такой сплав, в котором даже трудно разобраться.

- А язык как-то обозначает свое отношение к этой эмоции - какая более ценная, какая менее ценная?
- Конечно! В слове этом все заключено. Во-первых, тут есть такая важная вещь, что какая-то часть эмоционального спектра может быть невероятно разработана. Язык считает важным эту часть. А в другом языке, может быть, одно слово еле-еле найдется для всего этого богатства в этой части эмоционального спектра. Но это известная вещь. Мы знаем, что у северных народов огромное количество обозначения снега, а в других языках этого, естественно, нет. Но удивительно, что это точно также относится и к эмоциям и, конечно, еще к оценке. Мы называем часто какую-нибудь эмоцию, есть какое-нибудь слово, и вместе со словом уже несем оценку. Самый просто пример - бескомпромиссный. Мы привыкли считать, что бескомпромиссный - это хорошо. Но ведь если вдуматься, то что же в этом хорошего, если человек не идет на компромиссы? Но вот эта идея неготовности идти на компромиссы в русском языке сопряжена с положительной оценкой.

- Примерно тоже самое - слово «жесткий» в аналогичных ситуациях. Про кого-то можно сказать не бескомпромиссный, а жесткий. И это уже несет в себе негативную оценку.
- Жесткий совсем, да, негативную, а твердый - это опять хорошо. Хотя, казалось бы, разница между жестким и твердым очень трудно уловимая.

- Твердый характер - это уже позитивное качество.
- Причем, человек об этом же не задумывается. Он просто употребляет это слово. А то, что ему навязана сразу оценка этого явления, он в основном об этом не задумывается. Поэтому язык нас воспитывает - воспитывает в нас определенное отношение к тем или иным чувствам. А человек, который говорит на другом языке, ему и в голову такое не придет. Он будет считать, что очень хорошо, если человек идет на компромиссы, а плохо, если он вот такой твердолобый и на компромиссы не идет.

- Мы можем сказать «гибкий», тогда это хорошее качество.
- Конечно. Это известная вещь. Как объяснить, что космополит, как мы знаем из определенной эпохи нашего государства, плохо, а интернационалист из той же эпохи - это хорошо? Но ведь это же объяснить очень трудно. Просто, каким словом человека назовут, такое и будет отношение, хотя содержание понятия трудноотличимы.

Вернемся к этим самым космополитам. Получается, что не только какие-то древние события, но и совсем недавние события нашей истории накладывают на значение слова своей оттенок и меняют его со временем.
- Конечно. Язык все время меняется. Более того, основная лексика, которую мы считаем такой специфически русской, ключевой, когда заговариваем о национальном характере, мы вспоминаем слова «удаль», «тоска», «неприкаянный». Эти слова сложились со всем набором их ассоциаций и представлением о том, что это специфически русское, а это все сложилось совсем не так давно. На рубеже XVIII-XIX века и дальше на протяжении XIX века шло формирование, так сказать, мифа или концепта русского национального характера. Эти слова выбирались и обрастали вот этими специфическими ассоциациями русскости и так далее.

- Это когда было произнесено знаменитое «Умом Россию не понять»?
- «Умом Россию не понять» было произнесено уже позже. Уже где-то к 30-м годам сложилась вся основная совокупность представления о русском национальном характере. Что «умом Россию не понять» это уже ближе ко второй половине XIX века, вот такое представление об иррационализме. А, между прочим, есть известная история про пушкинское высказывание «Догадал меня черт родиться в России…». А дальше как?

- «…С умом и талантом».
- Вот видите. Это замечательная вещь. Пушкин написал «с душой и талантом». Но это всегда цитируют как «с умом и талантом». Почему? Потому что к тому моменту, когда Пушкин это говорил, душа еще не была таким специфически русским брендом. А теперь мы считаем, что мы говорим «Россия», а подразумеваем «душа». Конечно, с душой в России только и жить. Идея, что в России странно родиться с душой, настолько неприемлема, что люди бессознательно перевирают эту цитату, и она бытует именно в таком виде. Это показывает, что, действительно, вот это представление о национальном характере сложилось далеко не сразу. Слово «неприкаянный» вообще раньше конца XIX века трудно найти в письменных текстах, хотя, казалось бы, это слово…

- Старинное.
- Да, старинное, идущее из глубины веков, отражающее какие-то такие народные представления. Так что, конечно, у каждого народа есть природные особенности темперамента. Но какова их доля, и какова доля культурных представлений и влияния литературы, скажем, на это - понять и взвесить очень трудно.

С понятием картины мира, как уже отмечалось, связано двойное отражение: осваивая окружающую действительность, человек формирует представление об объектах, составляющее КМ, ключевые понятия которой обозначаются с помощью языка.

Таким образом, один из способов трансляции КМ – язык, в его недрах формируется языковая картина мира (ЯКМ), один из наиболее глубинных слоев картины мира человека. Это утверждение основано на открытиях И.П. Павлова об уровнях восприятия окружающей действительности. Им было установлено, что реальный мир существует для человека в виде самой реальной действительности, в виде ее чувственного восприятия (первая сигнальная система) и в виде вербального отражения действительности (вторая сигнальная система) [Павлов 1960]. Представление об окружающей действительности существует в сознании в виде: 1) бытийной или научной общей модели мира; 2) субъективного представления о мире; 3) объективированной с помощью языка картины мира.

В отечественной науке проблема ЯКМ начала активно разрабатываться философами (Г.А. Брутян, Р.И. Павиленис) в рамках программы «Человек – язык – картина мира», лингвистами в связи с составлением идеографических словарей (Ю.Н. Караулов) в 70-е годы XX в.

ЯКМ строится на том, что язык в целом и лексика в особенности представляют собой основную форму объективации языкового сознания многих поколений людей – носителей того или другого (конкретного) языка. Язык – основной и главный элемент, способный выразить особенности народной ментальности [Колесов 2004: 15].

Существование языковой картины мира обусловлено представлениями общей картины мира, поэтому философы и лингвисты различают две модели мира: концептуальную картину мира – ККМ – и ЯКМ, причем границы между концептуальной моделью мира и языковой моделью мира, по мнению Ю.Н. Караулова, кажутся зыбкими и неопределенными. ККМ создана на основе понятий, ЯКМ – на основе значений. При наложении ЯКМ на ККМ происходит совпадение их содержания, и эта часть информации считается инвариантной, соответствует языковым универсалиям. Та же часть информации, которая находится за пределами ККМ, варьируется в разных языках [Брутян 1973]. Это свойство ЯКМ замечено и лингвистами: «Свойственный языку способ концептуализации действительности (взгляд на мир) отчасти универсален, отчасти национально специфичен, так что носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков» [Апресян 1995: 39]. Однако язык, несущий в себе осознаваемое (значение слова), хранит также и бессознательное, ставшее со временем частью подсознания. Понимание знаковой природы слова помогает представить формирование значения слова и его отличие от понятия, что необходимо для конкретизации содержания ККМ и ЯКМ.

Реконструкция ЯКМ составляет одну из важных задач современной лингвистической семантики. Понятие ЯКМ, основанное на идеях В. фон Гумбольдта, Л. Вайсгербера и сторонников американской этнолингвистики Э. Сепира и Б. Уорфа, разрабатывается в современной русистике в нескольких направлениях. Так, Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, Е.В. Рахилина, А.Д. Шмелев, Е.С. Яковлева и др. занимаются воссозданием русской ЯКМ на основании комплексного анализа лингвистических концептов русского языка в межкультурной перспективе.

Примером исследований универсалистского направления в когнитивно ориентированной этнолингвистике являются работы А. Вежбицкой, посвященные поискам «семантических примитивов» – универсальных элементарных понятий, для которых в каждом языке найдется свое слово, отражающее специфику той или иной культуры.

В.В. Колесов и его последователи оперируют понятием ментальности, определяемой как «миросозерцание в категориях и формах родного языка, в процессе познания соединяющее интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных его проявлениях» [Колесов 2004: 15]. По мнению В.В. Колесова, рассудок, чувство и воля, взятые в совокупности, создают «народный темперамент». Народы Западной Европы понимают менталитет как рассудок и мысль в русле ratio и в своих языках закрепили исконный смысл античного концепта, еще не обогащенного христианскими созначениями. У народов Восточной Европы более важными ценностями являются не трезвый рассудок, а совесть и духовность. В.В. Колесов выделяет три основных подхода к пониманию русской духовности(ментальности): структурно-информационный, который реализуется в ее интерпретациях и оценках; информационно-энергетический, основанный на признании «энергийности» жизни духа, который в терминолигии разных исследователей назван по-разному: ноосфера (В.И. Вернадский), пассионарность (Л.Н. Гумилев), пневмосфера (П.А. Флоренский), концептосфера (Д.С. Лихачев) и т.д.; объективно-идеалистический, который предполагает энергийность божественной благодати, освещающей все сущее (идея Фаворского света у Н. Лосского и С. Франка). «Двуединство духовной сущности менталитета и разумной сущности духовности можно назвать ментальностью»… Так в объемности трехмерного мира, в котором мы живем, мы ищем следы четвертого измерения, скрытой от наших чувств и понятий меры: концептов национальной ментальности» [Колесов 2004: 13].

Семантическое наполнение термина «концепт», в силу его многоплановости, в работах разных авторов различно, неоднозначно также понимание его соотношения с терминами слово, знак, значение, понятие. По мнению Б.А. Серебренникова, чтобы связать язык с действительностью, человек создает знаки и связывает язык с действительностью через отнесение к ней знаков [Серебренников 1988: 76]. Слово – это тоже знак. В.В. Колесов предлагает различать два «родовых термина»: слово языка и знак семиотики. «Слово может иметь значение, составляя часть знака, но слово – знак со значением» [Колесов 2002: 18; выделено В.К.]. Л.Г. Воронин предлагает различать смысловое значение слова и понятие: «Смысловое значение слова – это такое его выражение, при котором в слове выражается совокупность любых признаков предмета или явления. Понятие же есть отражение определенной совокупности общих и вещественных признаков предмета» [Воро- нин 1958: 14].

Известны две точки зрения относительно интерпретации значения слова: 1) значение есть отношение; 2) значение есть отражение (идеальный образ предмета). Первая точка зрения принадлежит Ф. де Соссюру, в представлении которого значение слова – это понятие, которое им выражается [Соссюр 1977: 148], а значимость – соотношение слова с другими словами языка, его отличие от них [Соссюр 1977: 149]. Утверждение Ф. де Соссюра, что «в языке, как и во всякой семиологической системе, то, что отличает один знак от других, и есть все то, что его составляет» [Соссюр 1977: 154] и что «…в языке нет ничего, кроме различий» [Соссюр 1977: 152; подчеркнуто Ф. де С.], поддерживается и в других лингвистических работах: «В настоящее время никто из лингвистов не сомневается в том, что каждая единица языка получает свое собственное лингвистическое значение благодаря соотнесенности с некоторыми другими единицами» [Шмелев 1965: 290]; «Каждый языковой знак, а следовательно, означающее и означаемое существуют не сами по себе, а исключительно в силу своего противопоставления другим единицам того же порядка. В языке нет ничего, кроме противопоставлений» [Апресян 1966: 30–31]. Последние суждения находят возражение со стороны Ю.В. Фоменко: «Ни один звукокомплекс не получил значения благодаря введению его в ту или иную лексическую макро- или микросистему. Этого не было и этого не может быть. Звукокомплекс получает значение благодаря его соотношению с тем или иным предметом, познанным человеком. Ведь слово – это знак предмета. Предмет первичен, слово (название) вторично. Если мы примем критикуемую точку зрения, то нам придется признать, что предмет вторичен и возникает как следствие возникновения названия. Понятно, что этот вывод неприемлем. Следовательно, неприемлема и посылка. «Чистое» знание о месте слова в системе слов не может дать никакого представления о значении слова» [Фоменко 2004: 8].

Вероятно, данное противоречие родилось из желания, как заметил В.В. Колесов, «свести значение к одной какой-то ипостаси», а это «омертвляет смысл «значения». «Значение как 1) совокупность содержательных признаков, 2) как отношение к предмету, понятию или другому значению, 3) как функция в языковом употреблении – совместно есть диалектическое единство всех означенных признаков слова» [Колесов 2002: 21].

Ответ относительно критики позиции Д.Н. Шмелева и Ю.Д. Апресяна можно обнаружить в их же работах, например: «Под лексическим значением слова понимается семантика языка (наивное понятие) и та часть его прагматики, которая включается в модальную рамку толкования. Лексическое значение слова обнаруживается в его толковании, которое представляет собой перевод слова на особый семантический язык» [Апресян 1962: 69]. То есть противопоставления в языке, о которых идет речь, как нам представляется, касаются способа толкования лексического значения и местонахождения слова в системе языка, а также в семантических классификациях.

Вторая точка зрения – это тезис об отражательной природе значения слова, исходя из которого можно сделать вывод о том, что лексическое значение определяется предметным миром, а не системой языка: «… и значения, и понятия имеют отражательную природу. Если теперь согласиться, что значение не равно понятию, то придется сделать вывод, что в человеческом сознании сосуществуют два ряда отношений предметов внешнего мира – значения и понятия. Но возможно ли, чтобы в одном зеркале предмет отражался дважды?» [Фоменко 2004: 12]. В данном высказывании денотат и объект отождествляются, то есть из системы познания либо исключается наличие понятия о предмете в сознании человека, либо ставится знак равенства между лексическим значением и понятием. У Б.А. Серебренникова на этот счет другое мнение: «Отражение предметов и явлений в голове человека не является зеркальным. Головной мозг превращает поступающую извне информацию в «образ», а это уже абстракция. Фактически это представление» [Серебренников 1988: 71]. Уточнение терминов находим у В.В. Колесова: «В латинском языке соответствующие термины неопределенны по смыслу, но отличаются друг от друга по значению, чем мы и воспользуемся. De-notatus, de-notatio ‘обозначение (чего-то)’ – de-signatio ‘определение (чего-то)’ (от signum ‘знак’) – новый по происхождению термин референт соотносится с лат. re-fero ‘связь, отношение: называть, возвращая и воспроизводя (вещь)’. Таким образом, десигнат, денотат, референт оказываются (не сводимыми к общему объекту) отношениями, существующими между различными сторонами семантического треугольника, а именно: денотат D есть отношение понятия к предмету, обозначение предметного значения, или объема понятия – его экстенсионал; десигнат S есть отношение знака к понятию, определение значения слова или содержания понятия – его интенсионал; референт R – отношение знака к предмету, т.е. та связь, которая оформляет отражательные способности знака, н а з ы в а е т, постоянно возвращая мысль к воспроизведению самой вещи в сознании и в речи» [Колесов 2002: 39]. И далее: «Рассуждая о слове…, мы увидели, что в отношении к говорящему словесный знак предстает как образ, а в отношении к слушающему он же оборачивается понятием (или наоборот)» [Там же]. Не случайно и самый семантический треугольник называли «номиналистской моделью знака» [Петренко 1988: 15], которая понятна, только если идти от «вещи» (именно «от вещи» исторически последовательно и осознавались компоненты семантического треугольника)» [Колесов 2002: 42].

Довольно часто разночтения возникают из-за некорректного употребления терминов, взятых из различных систем и построений. «Заимствованный у логиков термин «денотат» в лингвистических работах упрощен; в логической интерпретации этот термин означал и ‘вещь (предмет)’ и ‘мысль (понятие) о вещи’. В лингвистике термин «денотат» получил в большинстве работ значение предмета, «явления объективной действительности», что представляется нам ошибочным, ибо языковые наименования соотносимы в сознании человека с определенным познавательным образом, отражающим предмет в его целостности» [Уфимцева 1988: 112]. Нельзя не признать также, что мыслимый образ и понятие об объекте – это только часть значения. Признавая в действительности три сущности: бытие, сознание и язык, философы и лингвисты различают две модели мира, концептуальную и языковую. Относительно лексики различие между картиной мира и языковой картиной может рассматриваться как известное противопоставление «понятие – значение».

Несовпадение точек зрения в современной лингвистической терминологии связано, во-первых, с ориентацией на значение термина в языке-источнике (латынь), во-вторых, с тем, что для установления связи понятия и значения в логической семантике разными авторами использовались различные термины: значение и смысл (Г. Фреге), экстенсионал и интенсионал (Р. Карнап), референция и значение (У. Куайн), денотат и сигнификат (А. Черч).

В лексике обычно оперируют термином ‘лексическое значение’. Известно множество определений лексического значения: «Концепт, связанный знаком» [Никитин 1974: 6]; «Предварительно определяя значение как содержание сознания, материализованное в знаке, можно сказать, что знак с его значением и есть слово» [Колесов 2002: 20; выделено В.К.]; «Эта двойственность слова – его способность обозначать и конкретную реалию, и обобщенное понятие – основа всей его семантической структуры и всего его исторического развития как языковой единицы» [Осипов 2003: 147] и т.д.

Терминологическое наполнение названных понятий, например, у Ю.С. Степанова: слово в его понимании представляет собой единство трех элементов: «Внешний элемент словесного знака (последовательность звуков или графических знаков) – означающее, связан, во-первых, с обозначаемым предметом действительности – денотатом (а также референтом), во-вторых, с отражением этого предмета в сознании человека – означаемым. Означаемое представляет собой результат общественного познания действительности и обычно тождественно понятию, иногда –представлению. Тройная связь «означающее – денотат – означаемое» составляет категорию значения, основную ячейку семантики» [Степанов 1977: 295]. В структуре означаемого выделяются интегральные признаки, дифференциальные признаки (десигнат), составляющие лексическое значение слова, или сигнификат. При группировке слов по какому-либо признаку интегральные признаки слова образуют индивидуальное в означаемом данного слова и не противопоставлены непосредственно соответствующим признакам других слов. Список дифференциальных признаков всегда ограничен общей структурой данной группы, он может быть более или менее длинным в зависимости от широты и структуры группы. В плане познания объективного мира важно отметить, что список интегральных признаков в принципе не ограничен, он может быть ограничен уровнем познания объекта или практическими соображениями описания. В понимании Ю.С. Степанова: «сигнификат, в общем, то же самое, что и понятие. Первое принадлежит лингвистике, второе – логике. В том же значении, что и понятие, употребляются иногда термины смысл, концепт (курсив мой. – С.В.). Концепт – это то же, что и понятие, как оно понимается в системах типа системы А. Черча; смысл – это то же, что понятие, как оно понимается в системах типа системы Г. Фреге, и т.д. Десигнат в системе де Соссюра – абстрактная значимость. В теориях поля десигнат будет соответствовать тому в значении слова, что определяется противопоставлением данного слова всем другим словам поля. Понятие десигната очень важно и для теории номинации в тесном смысле слова – как теории языкового обозначения, называния. По-видимому, именно десигнат и есть тот минимум различительных признаков, который необходим для правильного, т.е. в соответствии с нормами данного языка, названия данным словом объективного предмета действительности (для того, чтобы словом петух мы называли петуха, а не кошку)» [Степанов 1977: 295].

Какова же соотнесенность понятия и концепта?

Концепт – это «явление того же порядка, что и понятие» [Степанов 2001: 43], однако далее Ю.С. Степанов уточняет содержание понятия в современной логике и языкознании: «Термин концепт становится синонимичным термину смысл, в то время как термин значение становится синонимичным термину объем понятия. Говоря проще, значение слова – это тот предмет или те предметы, к которым это слово правильно, в соответствии с нормами данного языка, применимо, а концепт – это смысл слова». Особый смысл имеет концепт в культуре – это «основная ячейка культуры в ментальном мире человека» [Степанов 2001: 43–44]. Е.С. Кубрякова определяет культурные концепты как «невербальные представления, имеющие языковое обозначение» [Кубрякова 1988: 146]. Утверждая основной единицей ментальности концепт, В.В. Колесов определяет слово исходя из его многоаспектности и с разных позиций. С онтологических позиций: в коммуникативном акте слово это знак, служащий для передачи мыслей и отражающий реальную действительность; «словесный знак» неоднороден, он обладает внешней (звучание), внутренней (первоначальное образное значение) и содержательной формой. В семиотическом плане слово как знак есть семиотическое соотношение вещи, идеи вещи и знака в их динамических связях, которые постоянно изменяются в связи с изменением качества их компонентов.

Исторически происходило отчуждение словесного знака от реальности в сторону отвлеченного: представление > образ > понятие; имя > знамя > знак; вещь > предмет > объект. «В своем языке человек удаляется от действительности в сторону созданной им самим условной реальности, которая называется культурой» [Колесов 2004: 17].

С гносеологических позиций слово – это средство познания, т.е. это знак плюс его значение и смысл. Со стороны «идеи», рассуждая эпистемологически, слово можно представить как движение его смыслов в содержательных его формах образа – понятия – символа. «Движение смыслов слова» В.В. Колесов находит в идеях русских философов: «Слово есть средство образования понятий (Потебня), но абсолютное не дано в понятиях (Вышеславцев). Следовательно, Абсолютное являет себя в последовательности: где не достает точного понятия, там выступает образ (Потебня), потому что только образы обладают преобразующей силой (Вышеславцев), да и красота связана с образами, а не с понятием (Бердяев). Но чтобы извлечь смысл, нужно перевести образы в понятия, однако конструирование в одних понятиях бесполезно в своей вдовьей бесплодности – это балет бескровных категорий и ничего больше (Густав Шпет). Где кончается компетенция понятия, там вступает в свои права символ (Бердяев)» [Колесов 2002: 18]. Завершается это «движение смыслов» концептом, на этом пути отсутствует все – и референт, и десигнат, и денотат. Вся сложность и простота отношений между словом и понятием, понятием и концептом осмыслена русскими философами XIX–XX вв. В наше время лингвист должен стать философом, чтобы научиться понимать себя через язык.

Теория концепта в XXI в. – это не только поиск однозначного определения, а разведение понятий «когнитивный концепт», «психолингвистический концепт», «лингвокультурный концепт» [Карасик, Слышкин 2003: 50]. Традиционная лингвистика в качестве объекта рассматривает «лингвистические структуры», и интерпретирующей моделью в этой системе является значение. Объект изучения психолингвистики – «структура и функции речевой деятельности», в качестве интерпретирующей модели здесь выступают «образ сознания и концепт». Объектом когнитивной лингвистики становится «языковое мышление (языковая способность)», где в качестве интерпретирующей модели используется концепт [Пищальникова 2003: 7]. На практике часто области когнитивной лингвистики и психолингвистики пересекаются, отечественные лингвисты все чаще и чаще включают в объектную область функционирование человеческого менталитета. В современном отечественном языкознании складывается практика исследования концепта как интегративной модели исследования речевой деятельности. Такой подход обусловлен «традициями отечественного языкознания, психологии, физиологии и других наук, сформулировавших ряд теорий высокой объяснительной силы» [Пищальникова 2003: 8]. К ним относятся теория внутренней формы слова А.А. Потебни, теория физиологической доминанты А.А. Ухтомского, теория функциональных систем П.К. Анохина, теория психической и речевой деятельности Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, А.А. Леонтьева и др. Представление о концепте как совокупности всех знаний и мнений, связанных с той или иной реалией, позволяет рассматривать в качестве объекта исследования языковую способность, включающую в себя понятие речевой деятельности как системы интеллектуальных, ментальных и речетворческих усилий.

Концепт как интегративная модель, представленная В.А. Пищальниковой, содержит следующие взаимосвязанные и взаимообусловленные отрасли знания, интегрированные в нем: системоцентрическую лингвистику, когитологию, психологию, психолингвистику [Пищальникова 2003: 10].

Ю.А. Сорокин предложил термин когиоцепт как составляющую концепта. Когиоцепт (от cogitatio, onis – мышление, размышление, рассуждение) представляет собой интерпретирующую модель, «отражающую закономерно связанные стабильные компоненты знания и стабильные формы их репрезентации» (когнитивная лингвистика). Но современная научная действительность такова, что когнитивная лингвистика стремится к «исследованию всех различных процессов, механизмов, способов познания человеком действительности, в том числе и механизмов, совершающихся в языке и фиксированных языком» [Пищальникова 2003: 8; курсив В.П.] А это уже сфера, репрезентируемая концептом (от лат. cognitio, onis – познавание, узнавание, ознакомление).

Подводя итоги, следует отметить, что последователи концептуалистских теорий познания в форме картины мира и в форме ментальности оперируют термином концепт как единицей описания. Концепт трактуется как понятие [Арутюнова 1999: 239; Гак 1990: 384]; как синоним термину смысл [Степанов 2001:44]; как «единица мышления, представляющая целостное, нерасчлененное отражение факта действительности» [Чесноков 1967: 37]; как «ключевое слово» [Вежбицкая 2001]; conceptum – ‘зародыш, зерно первосмысла’ [Колесов 2002: 51] и др.

Нельзя не согласиться с тем, что сторонники онтологической теории смысла (А.Ф. Лосев, П.А. Флоренский, С.Н. Булгаков; Х.Г. Гадамер, В. Дильтей, Ф. Шлейермахер) критикуют концептуалистскую теорию за гносеологизм, сами же они могут быть подвергнуты критике за «обожествление» сущности, субстанции, Имени, т.е. за онтологизм [Пименова 2003: 44–45]. Наиболее адекватной и объективной из представленных версий нам представляется объемная герменевтическая модель В.В. Колесова, основанная на смене содержательных форм концепта, выраженная в концептуальном квадрате «образ» – «понятие» – «символ» – «образ + символ = понятие». Тогда концепт как единица ментальности осознается как «сущность, явлением которой выступает понятие», сложившееся на основе образа и символа в его триипостасной сущности под знаком Логоса и Софии в гармонии бытийности и познания. И если, как было описано, последовательность образ – понятие – символ циклична, то, по предположению В.В. Колесова, «концепт неизбежно устремлен к обновлению концептуальной энергии своих содержательных форм» [Колесов 2002: 430].

Каждая лингвокультура имеет свою собственную языковую картину мира, в соответствии с которой носитель языка организует содержание высказывания. Именно так проявляется специфическое человеческое восприятие мира, зафиксированное в языке.

Язык является важнейшим способом формирования знаний человека о мире. Отображая в процессе деятельности объективный мир, человек фиксирует результаты познания в словах. Совокупность этих знаний, запечатленных в языковой форме, представляет собой то, что в различных концепциях называется «языковой промежуточный мир», или «языковая репрезентация мира», или «языковая модель мира», или «языковая картина мира». Именно в силу большей распространенности мы предпочитаем последний термин. (Апресян 1995: 6).

Исторически представление о языковой картине мира восходит к идеям Вильгельма фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев о внутренней форме языка, а также к гипотезе лингвистической относительности, или лингвистического детерминизма Эдварда Сепира и Бенджамина Уорфа, основными положениями которой являются следующие: язык обусловливает тип мышления его носителей, способ познания окружающего мира зависит от языка, на котором осуществляется мышление.

В. фон Гумбольдт был одним из первых лингвистов, кто обратил внимание на национальное содержание языка и мышления. Он отмечал, что «различные языки являются для нации органами их оригинального мышления и восприятия» (В. фон Гумбольдт 1985: 324). В. фон Гумбольдт рассматривает язык как «промежуточный мир» между мышлением и действительностью, отмечая при этом, что язык фиксирует особое национальное мировоззрение. Ученый акцентирует разницу между понятиями «промежуточный мир» (нем. Zwischenwelt) и «картина мира» (нем. Weltbild). «Промежуточный мир» по Гумбольдту – это статичный продукт языковой деятельности, определяющий восприятие действительности человеком. Его единицей является «духовный объект» – понятие. Картина мира – это подвижная, динамичная сущность, она постоянно меняется, так как образуется из языковых вмешательств в действительность. Единицей ее является речевой акт (В. фон Гумбольдт 1984: 48). Таким образом, в формировании обоих понятий огромная роль принадлежит языку: «Язык – орган, образующий мысль, следовательно, в становлении человеческой личности, в образовании у нее системы понятий, в присвоении ей накопленного поколениями опыта языку принадлежит ведущая роль» (В. фон Гумбольдт 1985: 78).

Сам термин «языковая картина мира» (нем. sprachliches Weltbild или Weltbild der Sprache) был введен в науку немецким языковедом Лео Вайсгербером. Данный специалист, считающийся виднейшим представителем и главой неогумбольдтианского направления в языкознании, подчеркивал активную роль языка по отношению к мышлению и практической деятельности человека и отмечал, что «язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)» (Гумбольдт 1984:70). Развивая данное положение, Л. Вайсгербер ввел так называемый «энергейтический» подход к изучению языка, что предполагает обнаружение в языке той силы, благодаря которой он активно воздействует как на познавательную, так и на практическую деятельность его носителей. Подобный подход к изучению языка предполагает исследование языкового воздействия. В современной терминологии он может быть истолкован как подход, направленный на изучение когнитивной и прагматической функций языка. Л. Вайсгербер выводил эти функции не столько из языковой картины мира в целом, сколько из одной ее стороны – идиоэтнической (т.е. некая реально существующая знаковая система, используемая в некотором социуме, в некоторое время и в некотором пространстве, представляющая собой конкретную реализацию свойств языка вообще). Однако язык закрепляет в своей содержательной стороне не только ту или иную точку зрения на мир, но и сам мир в целом. Иными словами, картина мира, заключенная в том или ином языке, представляет собой синтез универсальных знаний о мире с идиоэтническими. Источником первых является объективная действительность, источником вторых – национальная точка зрения на нее. «Энергейтический» подход к изучению языковой картины мира Л. Вайсгербер интерпретировал с помощью категории «Worten der Welt», что в буквальном переводе означает «ословливание мира». Ословливание (иными словами, вербализация) мира предполагает членение действительности на те или иные фрагменты посредством слов. Языки же отличаются не только по числу входящих в них слов, но и по их внутренней форме. А это, в свою очередь, означает, что между различными языками отсутствует не только количественная симметрия, предполагающая, что все языки членят мир на абсолютно одинаковые отрезки, но и качественная (Кузнецов 2005: 11-12).

Лео Вайсгербер также пытался решить проблему соотношения научной и языковой картин мира. Здесь он пошёл по пути немецкого философа и культуролога Эрнста Кассирера, полагавшего, что дело учёного, кроме всего прочего, состоит в освобождении от уз языка, с помощью которого он осмысливает объект своего исследования, чтобы выйти на него как таковой. Э. Кассирер писал: «…философское познание вынуждено прежде всего от уз языка и мифа, оно должно оттолкнуть этих свидетелей человеческого несовершенства, прежде, чем оно сможет воспарить в чистый эфир мысли». (Кассерер). Кассирер признавал власть языка над научным сознанием. Однако признавал он ее лишь на начальном этапе работы ученого, деятельность которого была направлена на исследование того или иного предмета. Так, он писал «…отправной точкой всякого теоретического познания является уже сформированный языком мир: и естествоиспытатель, и историк, и даже философ видит предметы поначалу так, как им их преподносит язык». Здесь необходимо обратить внимание на слово «поначалу», а также указать на то, что всякий ученый должен стремиться к преодолению власти над его исследовательским сознанием. Своими словами о том, что «научное познание, взращенное на языковых понятиях, не может не стремиться покинуть их, поскольку оно выдвигает требование необходимости и универсальности, которому языки как носители определенных разнообразных мировидений, соответствовать не могут и не должны» (Кассерер), Кассирер пояснял мысль о неприемлемости в науке многих представлений о мире, закрепленных в языке.

Относительно вопроса о соотношении науки и языка и решения этого вопроса у Вайсгербера в процессе исследовательского опыта сформировалось собственное мнение. Он пытался показать, что разница между наукой и языком не столь велика, как изначально может показаться неискушенному человеку. А для того, чтобы облегчить понимание вопроса о взаимовлиянии языка и науки, ему необходимо было их сблизить.Он пытался развеять «предубеждение» о том, что наука свободна от идиоэтнизма и что в ней господствует универсалогизм. Вайсгербер писал о научном познании: «Универсально оно в том смысле, что оно независимо от пространственных и временных случайностей и что его результаты в том смысле адекватны структуре человеческого духа, что все люди вынуждены признать определенный ход научного размышления… Такова цель, к которой наука стремится, но которая нигде не достигнута». (Вайсгербер). По мнению ученого, существует нечто, что не позволяет науке быть универсальной. «Связь науки с предпосылками и сообществами, - писал Вайсгербер, - не имеющими общечеловеческого масштаба». Именно эта связь и «влечет за собой соответствующие ограничения истинности».

Из рассуждений Вайсбергера мы можем сделать вывод, что если бы люди были свободны от своих этнических и индивидуальных особенностей, то они смогли бы познать истину, но так как они лишены этой возможности, то и полной универсальности достичь они никогда не смогут. Можно было бы сделать вывод о том, что люди (а в особенности, ученые) должны стремиться к освобождению от субъективизма, диктуемого их индивидуальностью. Однако, с точки зрения Вайсгербера, попытки не только ученых, но и всех людей освободиться от власти своего родного языка всегда обречены на провал. Именно в этом и состоял главный постулат его философии языка. Таким образом, ученый не признавал невербальный путь познания. И если уж наука не в состоянии освободиться от влияния языка, то необходимо сделать его союзником науки. Из этих предпосылок и следовало его решение вопроса о соотношении науки о языке.

Вайсгербер вслед за Гумбольдтом понимал язык как «промежуточный мир» (нем.Zwischenwelt) между человеком и окружающим его миром. Каждый человек, в том числе и ученый, навсегда обречен видеть окружающий его мир сквозь призму родного языка. Ученый в своей деятельности вынужден исследовать предмет в том направлении, которое ему подсказывает и предсказывает родной язык. Тем не менее, Вайсгербер допускал относительную свободу человеческого сознания от языковой картины мира, но в ее же рамках. Иными словами, от языковой картины мира, которая имеется в сознании, освободиться в принципе никто не может, однако в рамках самой этой языковой картины мы можем позволять себе некоторые движения, «вольности», которые делают нас индивидуальностями. Однако своеобразие личности ограничено национальной спецификой его языковой картины мира. Вот почему русский будет видеть мир из своего языкового окна, китаец – из своего, немец – из своего и т.д. Именно поэтому Вайсгербер, исходя из своих предположений, мог сказать, что люди, говорящие на разных языках, живут вовсе не в одном мире, на который лишь навешаны разные языковые ярлыки, а в разных мирах.

Современные ученые, признавая высокий авторитет Лео Вайсгербера как исследователя, разработавшего весьма глубокую и тонкую концепцию языковой картины мира, тем не менее, не могут принять идею ее автора о том, что власть родного языка над человеческим сознанием абсолютно непреодолима. Они не отрицают влияние языковой картины мира на мышление человека, но, вместе с тем, указывают на возможность неязыкового (невербального) пути познания, при котором сам объект задаёт то или иное направление мысли. Таким образом, языковая картина мира в конечном итоге влияет на восприятие окружающего мира, на мировоззрение, но формирует эту языковую картину мира, с одной стороны, сам мир, а с другой стороны, независимая от языка концептуальная точка зрения на него.

Гипотеза Сепира-Уорфа, о которой было сказано выше, близка к вайсгерберианству, но все же основным источником его концепции были труды В. фон Гумбольдта о внутренней форме языка. Первым шагом к гипотезе лингвистической относительности стало указание на идиоэтническую специфику того или иного языка в области вербализации, т.е. в области, где разные языки по-разному ословливают мир в зависимости от национальной точки зрения на него. Вторым шагом к гипотезе стало утверждение, что любой язык направляет мышление его носителей по руслу, которое предопределяется мировидением, заключенным в языке народа-носителя.Этот шаг был сделан Э. Сепиром в работах 20 гг. В статье «Статус лингвистики как науки» он дал первую формулировку гипотезы лингвистической относительности: «Мы видим, слышим и вообще воспринимаем мир именно так, а не иначе, главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества» (3;261).

Бенджамин Ли Уорф дал гипотезе лингвистической относительности вторую формулировку. По его утверждению, «мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком»(4;174). В более пространном виде она звучит так: «Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе, в основном потому, что мы – участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка» (3;175).

Как известно из истории лингвистической науки, в авторов данной гипотезы было направлено много критики, что естественно, так как сложно согласиться с их утверждением о том, что нам очень сложно освободиться от тирании нашего собственного языка. Тем не менее, по нашему мнению, в гипотезе лингвистической относительности есть доля рациональности, ведь язык на самом деле оказывает влияние на познавательную деятельность его носителей. Особенно ярко и заметно мы можем наблюдать это влияние в детстве. Так, например, ребенок-эскимос будет обращать внимание на разные виды снега вследствие того, что его заставляет это делать его родной язык, поскольку в нём имеются специальные лексемы для обозначения всех видов снега. А во многих других языках, как известно, подобные лексемы отсутствуют.

Ошибочность взглядов авторов гипотезы лингвистической относительности состояла не в том, что они утверждали руководящую роль языка при познании окружающего мира, а в том, что эту роль они преувеличивали. Выражались данные взгляды в том, что авторы гипотезы превратили язык в некий котёл, указывая на то, что интеллектуальная пища может «перевариваться» только в этом котле, а не за его пределами. Иными словами, познавательная деятельность человека может осуществляться и без помощи языка – в абстракции от языковых форм, при помощи которых предмет познания, наблюдения может быть в дальнейшем описан. Так, например, европейские дети могут узнать о разных видах снега из непосредственных наблюдений за ними, т.е. подобные знания возникают вне пределов языкового котла. Поэтому мы можем утверждать, что наряду с вербальным существует и невербальный путь познания, а это, в свою очередь, говорит о том, что власть языка над познавательной деятельностью человека не является тиранической.

Таким образом, выдвинутая более 60 лет назад, гипотеза лингвистической относительности до сих пор сохраняет статус гипотезы. Сторонники её часто утверждают, что она не нуждается ни в каких доказательствах, так как зафиксированное в ней утверждение является очевидным фактом. Противники гипотезы склонны полагать, что она не может быть ни доказана, ни опровергнута.

В последние годы языковая картина мира стала одной из наиболее актуальных тем отечественного языкознания. Современные представления о языковой картине мира характеризуются наличием большого количества дефиниций рассматриваемого термина. Практически каждый исследователь, касающийся этой проблемы, предлагает свое определение. Например: «Языковая картина мира – это отражение способа моделирования и структурирования действительности, характерного для конкретной лингвокультурной общности» (Моисеева 1998: 2); «Упрощенное и сокращенное отображение всей суммы представлений о мире внутри данной традиции» (Мифы народов мира 1982). В.Б. Касевич предлагает такую трактовку понятия языковой картины мира: «знания, закодированные оппозициями словаря и грамматики, это языковые знания, а их совокупность – языковая картина мира» (1996: 179). Для Ю.Н. Караулова языковая картина мира – это «отраженное в языке и выраженное с помощью языка упорядоченное представление об устройстве окружающей реальности» (Караулов 2009: 161). Иначе говоря, языковая картина мира – система, фиксирующая результаты работы сознания, но не самостоятельное пространство, так как «язык не может создавать отдельного от человеческого сознания мира, он сам по себе уже выражает человеческий мир как форму отражения объективного мира» (Колшанский 2005: 37). По мнению В. Н. Телии, языковая картина мира – это «неизбежный для мыслительно-языковой деятельности продукт сознания, который возникает в результате взаимодействия мышления, действительности и языка как средства выражения мыслей о мире в актах коммуникации» (Телия 1988: 189).

В данной выпускной квалификационной работе мы считаем целесообразным уделить особое внимание определению, предложенному Е.С. Яковлевой, которая предлагает под языковой картиной мира понимать «зафиксированную в языке и специфическую для данного языкового коллектива схему восприятия действительности. Таким образом, языковая картина мира – это своего рода мировидение через призму языка» (Яковлева 1996: 47). Эта дефиниция, по нашему мнению, отличается лаконичностью формы и емкостью содержания. В связи с интересующими нас проблемами следует отметить, что в паремиях национального языка как раз фиксируется схема восприятия действительности, специфическая для народа-носителя этого языка, его мировидение. При этом именно паремиологическая часть языковой картины мира (в отличие от языковой картины мира, запечатленной в лексике национального языка) «отличается большей консервативностью, «схематичностью», что позволяет передавать культурную информацию от поколения к поколению и обеспечивает преемственность и стабильность национальных представлений» (Алёшин 2012: 37).

Современное состояние проблемы изучения языковых картин мира озвучил в своих работах российский лингвист, академик РАН, профессор, доктор филологических наук Юрий Дереникович Апресян. Он отмечает, что каждый естественный язык отражает собственный способ восприятия и организации окружающего мира. Единая система взглядов, образованная из значений естественного языка, является обязательной для всех носителей этого языка и носит название языковой картины мира. Зачастую она отличается от «научной» картины мира, и в этом плане является «наивной», однако отраженные в ней наивные представления отнюдь не примитивны: зачастую они не менее интересны и сложны, нежели представления и понятия научной картины мира.

Академик Ю.Д. Апресян отмечает, что исследование языковой картины мира в настоящее время ведется в двух направлениях. Во-первых, исследуются отдельные характерные для данного языка концепты. Это, прежде всего, «стереотипы» языкового и более широкого культурного сознания (ср. типично русские концепты душа, тоска, судьба, задушевность, удаль, воля (вольная), поле (чистое), даль, авось). С другой стороны, это специфические коннотации неспецифических концептов, например, многократно описанная символика цветообозначений в разных культурах. Во-вторых, ведется поиск и реконструкция присущего языку цельного, хотя и «наивного», донаучного взгляда на мир. Акцент ставится именно на цельной языковой картине мира (Апресян 1995). На данном этапе развития лингвистической науки ученых интересует именно этот подход. В связи с этим Ю.Д.Апресян выдели следующие его положения:

1. Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации (концептуализации) мира. Выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка. Когда-то грамматические значения противопоставлялись лексическим как подлежащие обязательному выражению, независимо от того, важны они для существа конкретного сообщения или нет. В последние десятилетия было обнаружено, что многие элементы лексических значений тоже выражаются в обязательном порядке .

2. Свойственный языку способ отражения взгляда на мир отчасти универсален, отчасти национально специфичен, поэтому носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков .

3. С другой стороны, тот или иной способ концептуализации действительности «наивен» в том смысле, что во многих существенных деталях отличается он от научной картины мира. При этом, как уже было сказано выше, наивные представления отнюдь не примитивны, а, напротив, сложны и интересны. Например, наивные представления о внутреннем мире человека отражают опыт интроспекции десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить надёжным проводником в этот мир.

4. В наивной картине мира можно выделить наивную геометрию, наивную физику пространства и времени, наивную этику, наивную психологию и т. п. Так, из анализа пар слов типа хвалить и льстить , хвалить и хвалиться , обещать и сулить , смотреть и подсматривать , слушать и подслушивать , смеяться (над кем-л.) и глумиться , свидетель и соглядатай, любознательность и любопытство, распоряжаться и помыкать, предупредительный и подобострастный , гордиться и кичиться, критиковать и чернить , добиваться и домогаться , показывать (свою храбрость) и рисоваться (своей храбростью) , жаловаться и ябедничать и др. можно извлечь представление об основополагающих заповедях русской наивно-языковой этики. Некоторые из них: «нехорошо преследовать узкокорыстные цели» (домогаться, льстить, сулить); «нехорошо вторгаться в частную жизнь других людей» (подсматривать, подслушивать, соглядатай, любопытство); «нехорошо унижать достоинство других людей» (помыкать, глумиться); «нехорошо забывать о своих чести и достоинстве» (пресмыкаться, подобострастный); «нехорошо преувеличивать свои достоинства и чужие недостатки» (хвастаться, рисоваться, кичиться, чернить); «нехорошо рассказывать третьим лицам о том, что нам не нравится в поведении и поступках наших ближних» (ябедничать) и т. п. Очевидно, что все эти заповеди являются не более чем прописными истинами, но любопытно, что закреплены они в значениях слов . Здесь проявляется сверхзадача системной лексикографии, которая отражает воплощенную в данном языке наивную картину мира, занимаясь реконструкцией и лексикографическим описанием её фрагментов.

Таким образом, понятие языковой картины включает в себя идеи о том, что, во-первых, картина мира, предлагаемая языком, отличается от «научной» (в этой связи также можно употреблять термин «наивная картина мира»), и во-вторых, каждый отдельный язык рисует свою картину мира, которая изображает действительность иным образом. Одной из важнейших задач лингвистической семантики является реконструкция языковой картины мира. В соответствии с двумя названными составляющими этого понятия, в двух направлениях ведётся исследование языковой картины мира. С одной стороны, производится реконструкция цельной системы представлений о мире, заложенной в данном языке, независимо от того, является ли она для этого языка специфичной или универсальной. Производится реконструкция на основании системного семантического анализа лексики того или иного языка. С другой стороны, ведутся исследования в области характерных (лингвоспецифичных) для данного языка концептов, обладающих двумя свойствами: для данной культуры они являются «ключевыми» (т.е. дают «ключ» к её пониманию), но в то же время соответствующие слова проблематично переводятся на другие языки: переводной эквивалент либо вообще отсутствует, либо он в принципе имеется, но не содержит в себе конкретно тех компонентов значения, которые являются для данного слова специфичными. В отечественной семантике развивается направление, интегрирующее оба подхода. Целью подобного направления является воссоздание русской языковой картины мира на основании комплексного (лингвистического, культурологического, семиотического) анализа концептов русского языка, обладающих лингвоспецификой. Это отражено в работах Н.Д.Арутюновой, Ю.Д.Апресяна, Е.С.Яковлевой, А.Вежбицкой, А.А.Зализняк, И.Б.Левонтиной, Е.В.Рахилиной, Е.В.Урысон, А.Д.Шмелева и др.

Можно выделить три основные составляющие языковой картины мира (ЯКМ): лексическую картину мира, фразеологическую картину мира, пословичную картину мира, которая и является объектом нашего исследования (Иванова 2011: 273).

Как справедливо указывает Е.В. Иванова, к исследованию языковой картины мира можно подходить с различных позиций:

1. Можно ставить задачу описания фрагментов концептуализации мира, закрепленной в семантике языковых знаков, обращая при этом внимание как на национальную специфичность, так и на общие для многих народов характеристики восприятия мира.

2. Можно исследовать характерные в первую очередь для данного языкового социума концепты - ключевые концепты (Иванова 2011: 277).

В своем исследовании мы будем придерживаться первого подхода, т.к. ставим задачу описать фрагмент концептуализации мира, закрепленной в паремиях, обращая при этом внимание как на универсальные черты паремий русского и китайского языков, так и на национальную специфичность русских единиц относительно китайских аналогов.

Анализ широчайшего разнообразия языковых картин мира имеет огромное значение, особенно в современных условиях информатизации и глобализации, когда происходит стирание границ между странами, регионами, а современные информационные технологии достигли невиданных до сегодняшнего момента вершин. Изучение проблемы языковых картин мира приобретает особую актуальность в контексте диалога культур. Не только пословица или поговорка, но и отдельное слово аккумулирует в себе весь опыт и знания, полученные на протяжении развития человечества, а значит, отражает определенный фрагмент языковой картины мира. Когда мы говорим о культуре речи, мы также должны иметь в виду, что она не должна пониматься исключительно как соблюдение различных норм языка, но и как способность правильного подбора средств для выражения своих мыслей и правильной декодировки речи собеседника. Изучение языковой картины мира позволяет адекватно понять собеседника, корректно перевести и интерпретировать его речь, а это, как известно, немаловажно для решения задач перевода и общения.

Изучение языковой картины мира важно не только для лингвистики, но и для философии, психологии, социологии, этики, этнографии, культурологии, истории и других наук. Результаты познаний позволят глубже изучить человека, понять принципы и основы его деятельности, до того еще неизвестные, помогут открыть дорогу к еще неизведанным горизонтам человеческого сознания и бытия.

Языковая картина мира - это не зеркальное отражение мира, а всегда есть некоторая его интерпретация. Современные исследователи признают этот факт, утверждая, что язык отображает мир опосредованно, а не зеркально. Собственно говоря, существует столько языковых картин мира, сколько имеется языковых миров, на которые смотрит наблюдатель. В нашей выпускной квалификационной работе мы еще будем рассматривать паремиологическую картину мира, а пока перейдем к уточнению и разграничению понятий «менталитет» и «ментальность», так как в современной лингвистической традиции, где властвует антропоцентрическая парадигма, эти понятия встречаются очень часто.

В современной парадигме научного знания широко используется понятие «менталитет». Востребованность и актуальность этого термина можно объяснить многоаспектностью его содержательной стороны, позволяющей охарактеризовать духовность человека как синкретичный и многоуровневый феномен. И.Г. Дубов отмечал, что «понятие "менталитет" было введено в науку для интегральной характеристики людей, которые живут в условиях определенной национальной культуры, позволяющей описать своеобразие видения этими людьми мира вокруг них и объяснить специфику реагирования на него» . Осмысление феномена менталитета является комплексной проблемой, которая находится на стыке гуманитарных и социальных наук, таких, как история, философия, психология, этнолингвистика, социология, поэтому получила разработку в научных исследованиях различных разделов гуманитарного знания. Стоит отметить, что в настоящее время не существует конкретных, общепринятых методов описания и изучения менталитета. Такая «пластичность» дает исследователям новые возможности и преимущества.

Слово «mentаlité», связанное этимологически с позднелатинским многозначным корнем mens, одними из значений которого были «умственный», «образ мыслей», «склад ума», впервые употребил американский философ Р. Эммерсон в 1856 году , но активно его стали использовать после публикации работ французского психолога и этнографа Л. Леви-Брюля «Les fonctions mentаles dаns les sociétés inférieures» («Ментальные функции в низших обществах», 1910) и «Lа mentаlité рrimitive» («Первобытная ментальность, 1922) . Однако Р.А. Додонов утверждал, что уже всанскрите понятие mens присутствует, а также встречается в значении «духовный», «связанный с сознанием», «мыслительный» в Упанишадах .

Благодаря словообразовательным возможностям русского языка стало возможным появление двух новых понятий: «менталитет» и «ментальность». В некоторых работах эти термины употребляются как синонимы, взаимозаменяющие друг друга в рамках одной статьи или книги , но в большинстве работ отдается предпочтение лишь одному из этих понятий. Иногда предпринимаются попытки их разграничить, закрепив, например, за менталитетом значение «логические формы мировосприятия», а за ментальностью – «двуединство духовной сущности менталитета и разумной сущности духовности» или понятие «языковой менталитет» .

Энциклопедический словарь «Российская цивилизация: этнокультурные и духовные аспекты» дает следующее определение: «Менталитет – глубинный пласт общественного сознания, совокупность глубинных доминант и механизмов, психологических реакций и базовых представлений, характерных для разных общественных групп или этносов» . Менталитет как специфический уклад психологической жизни народа раскрывается через систему взглядов, оценок, норм и умонастроений, основывающихся на имеющихся в данном обществе знаниях и верованиях, задающих вместе с глубинными потребностями и архетипами коллективного бессознательного иерархию ценностей, а значит – и характерные для представителей данной общности убеждения, идеалы, склонности, интересы, отличающие указанную общность от других .

Менталитет и близкое ему понятие ментальность – две стороны одного явления: менталитет – совокупность устойчивых характеристик народа, а ментальность – конкретно-историческое качество менталитета, его историко-генетическая модификация, характеризующаяся изменчивостью, подвижностью и зависимостью от конкретных социально-исторических условий: «Менталитет представляет собой совокупность исторически конкретных ментальных форм (ментальностей). В отличие от идеологических форм культуры ее ментальные формы отличаются большей устойчивостью и большей долговременностью» .

Тема нашего исследования непосредственно соотносится с понятием «менталитет», поэтому далее мы и будем использовать этот термин.

Свое особое специфическое толкование термин «менталитет» получил с развитием психологии, лингвистики, логики и культурологии, причём в каждом отдельном научном направлении толкования различаются. В своей работе «Язык и ментальность» В.В. Колесов с целью выделения основных признаков понятия «менталитет» приводит формулировки, характерные для представителей различных гуманитарных наук: это «картина мира людей прошлого» – для историка Средневековья; «характерная для конкретной культуры специфика психической жизни людей» – для социального психолога, «система этнических представлений о приоритетах, нормах и моделях поведения в конкретных обстоятельствах, основанных на бессознательных комплексах» – для этнолога, «духовная оснащенность личности, включающая язык, ум, сознание» – для культуролога .

Все подходы к пониманию менталитета, по мнению исследователей, можно разделить на две большие группы: узкое понимание менталитета как совокупность мнений и представлений, свойственных той или иной группе, и широкое понимание менталитета как совокупность представлений, способов поведения и реакций . Менталитет включает в себя в широком понимании элементы обыденного сознания и теоретического содержания, и это сближает понятие «менталитет» с понятием «общественное, массовое сознание». Однако, как отмечает Е.В. Иванова, «в отличие от массового сознания менталитет обладает устойчивостью, ему присущи неизменные черты на протяжении длительного периода. Массовое сознание можно формировать, изменять в соответствии с идеологическими задачами. Именно устойчивость менталитета может препятствовать радикальному и глубокому изменению общественного сознания» . А.Я. Гуревич утверждал, что менталитет «в отличие от мировоззрения и массового сознания принадлежит социально-психологическому, а не идеологическому уровню» .

Узкое понимание менталитета как совокупности мнений и представлений ставит знак равенства между понятиями «менталитет» и «картина мира». По мнению В.В. Колесова, менталитет – это «наивная целостная картина мира в её ценностных ориентирах, которая существует длительное время и не зависит от конкретных экономических и политических условий» . Таким образом, понятия «менталитет» и «картина мира» можно назвать близкими, что объясняется выделением и изучением данных феноменов в рамках одной макролингвистической проблематики.

Однако для нашего исследования важно разграничить эти понятия, так как, если мы поставим знак равенства между менталитетом и концептуальной картиной мира, то мы неизбежно столкнемся с определенным парадоксом: основным свойством менталитета ученые считают стабильность и неизменность, настаивая на том, что «менталитет остается неизменным, даже при смене одной идеологии другой» , «но, даже претерпевая изменения в ходе истории, все же остается в основе своей постоянным, что позволяет идентифицировать культуру на всем ее историческом пути» ; тогда как концептуальная картина мира, по мнению В.А. Масловой, «постоянно меняется, поскольку познание мира человеком не свободно от ошибок и заблуждений» .

Существенным является выделение различных типов концептуальных картин мира: чувственной и рациональной, диалектической и метафизической, теоретической и эмпирической, естественнонаучной и религиозной. В современных работах этот факт объясняется зависимостью, которая возникает в сознании картины мира от «того способа, общего метода, которым она была получена» . Вместе с тем, часто выделяют национальную, групповую и индивидуальную концептуальные/когнитивные картины мира. Что касается менталитета, то под этим термином многие ученые понимают не только когнитивную сферу сознания, но и иерархию ценностей, доминирующие потребности, этнокультурные стереотипы, архетипы коллективного бессознательного, определенные представления человека о мире, сформировавшиеся на основании культурно-ценностных доминант. Это позволяет нам сделать предположение, что менталитет – это своего рода этнокультурное мышление, которым с необходимостью обладают все представители того или иного национально-лингвокультурного сообщества.

Таким образом, можно сказать, что менталитет не может быть групповым, личностным или наднациональным/межнациональным, в отличие от концептуальной картины мира. В контексте нашей выпускной квалификационной работы мы понимаем менталитет как когнитивную базу народа, которая выделяется из индивидуальных концептуальных картин мира как некоторая их часть, в равной мере присущая всем членам лингвокультурного сообщества и служащая основой устойчивой системы смыслов и представлений, укорененных в сознании и поведении многих поколений. Иначе говоря, менталитет является определенной частью концептуальной картины мира; в том случае, если речь идет об индивидуальной или групповой концептуальных картинах мира, менталитет является этнокультурной составляющей данной концептуальной картины мира. Менталитет, понимаемый в этом смысле, предстает как когнитивно-психологическая реальность, которая обнаруживается в мыслительной, познавательной деятельности народа, в его аксиологии, а также в его физическом и вербальном поведении. В рамках настоящей работы мы придерживаемся утверждения о том, что нет менталитета, как и языковой картины мира, существующего безотносительно к какому-либо народу, к какой-либо нации, в то время как концептуальная картина мира может быть представлена как логико-понятийная база, вне/наднациональная категория.

Разделение понятий «концептуальная картина мира» и «менталитет» не исключает их постоянного взаимодействия и взаимообогащения, ибо существуют области их пересечения и даже наложения друг на друга. Однако мы не проводим границы между понятиями «национальная концептуальная картина мира» и «менталитет», так как оба эти термина имеют один план содержания и обозначают национально-специфическое восприятие мира, которое для представителей конкретной нации является общим.

Исследователи, описывая концептуальную картину мира и менталитет, исходят из существования разноуровневых единиц, которые относятся к базовым, универсальным категориям сознания и культуры человека. Например, А.Я. Гуревич писал о таких определяющих категориях человеческого сознания, как время, пространство, причина, судьба, число и ряде других, которые причисляются им к космическим, и о социальных категориях, в частности, о богатстве, труде, праве. Эти категории находят отражение в первую очередь в языковой знаковой системе . Чаще всего единицами менталитета (концептуальной картины мира) называют концепт и бинарную оппозицию, состоящую из антонимичных концептов. В современной науке существует много разных классификаций концептов, но в нашей работе приоритетным для нас является противопоставление универсальный концепт – национально-специфический концепт.

Мы разделяем точку зрения Ю.Е. Прохорова, который говорит, что «"на самой глубине" любого концепта находится набор архетипических, наиболее общих и фундаментальных – изначальных понятий, логических связей, образных представлений и выработанных на их основе принципов, правил человеческого существования» , а также точку зрения исследователей, которые под архетипом понимают не только «коллективное бессознательное» К.Г. Юнга, но, вслед за Г.С Кнабе, – «некоторый фонд представлений, образованный на основе примитивно-архетипических связей (или в дополнение к ним) в сознании коллектива или личности, которые опираются на генетическую память и не соответствуют актуальному эмпирическому опыту или даже прямо противоречат ему» . Именно эта архетипическая составляющая концепта, его ядро, и является минимальной единицей менталитета, в отличие от концептуальной картины мира, основной единицей изучения которой является концепт во всем объеме своей структуры и содержания.

Таким образом, в современной науке выделяются два способа представления ментальных объектов: в форме нейронных процессов в мозгу и в символической форме , и именно символическая форма, по мнению Ю.Е. Прохорова, является единственно возможной для передачи ментальных объектов от одного к другому. Менталитет может быть реализован посредством различных кодовых систем, более того, «содержательное единство (описывается один и тот же объект – мир, с точки зрения одного и того же субъекта – человека) означает возможность достаточно простого перехода от одного кода к другому» , однако именно языковые знаки выступают наиболее универсальным средством доступа к единой информационной базе человека, а способы языкового закрепления концепта в этом случае могут рассматриваться в качестве его знаковой формы.

В связи с интересующими нас проблемами необходимо также обратить внимание на термины «концепт» и «концептосфера», непосредственно связанные с проблемой языковой картины мира.

Термин «концепт» стал активно употребляться в российской лингвистической традиции с начала 90-х годов. Лингвокультурологическое наполнение этой лексемы продолжила статья академика Д.С. Лихачева «Концептосфера русского языка».

Концепт – явление того же порядка, что и значение слова, однако рассматриваемое в несколько иной системе связей: значение – в системе языка, понятие – в системе логических отношений и форм, исследуемых как в лингвистике, так и в логике.

С.А. Алексеев дает концепту такое определение: «концепты – это индивидуальные представления, которым в некоторых чертах и признаках дается общая значимость. Концепт есть мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода. Концепт есть образование ума» .

Д.С. Лихачев в работе «Концептосфера русского языка» говорит о том, что концепт является результатом столкновения словарного значения слова с личным народным опытом человека. «Рассматривая, как воспринимается слово, значение и концепт, мы не должны исключать человека…, потенции концепта тем шире и богаче, чем шире и богаче культурный опыт человека…, и чем меньше культурный опыт человека, тем беднее не только его язык, но и его «концептосфера», – пишет Д.С.Лихачев .

Концепт – термин, служащий объяснению ментальных единиц или психических ресурсов нашего сознания и информационной структуры, отражающей опыт и знания человека. Это своего рода оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга, всей картины мира в целом, которая отражена в человеческой психике. Концепт возникает в процессе построения информационной карты об объекте, его свойствах. Причем следует учитывать, что информация может включать в себя не только сведения об объективном положении дел в мире, но и сведения о воображаемых мирах, а также возможном положении дел в этих мирах. Как правило, это сведения о том, что отдельный индивид знает, думает, предполагает, воображает об объектах реального или воображаемого мира.

Концепты, по мнению Ю.С. Степанова, формируются в результате своеобразного членения языковой картины мира на некие микромиры, соответствующие всем возможным ситуациям, известным человеку и поэтому называемым возможными мирами. Это особые ментальные образования, представляющие форму существования культуры .

Главным в концепте является многомерность и целостность смысла, существующая в непрерывном культурно-историческом пространстве, а потому располагающая к культурной передачи из одной предметной области в другую. Это позволяет определить концепт как основной способ культурной трансляции. Концепт, реализуясь в языке, играет роль посредника между культурой и человеком. А язык является той средой, в которой происходит понятийная репрезентация общекультурных концептов.

Так как концепт является многомерным ментальным образованием, то он имеет три важнейших компонента – образное, понятийное и ценностное.

Концепт, как справедливо замечает Д.С.Лихачев, «не непосредственно возникает из значения слова, а является результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом. Потенции концепта тем шире и богаче, чем шире и богаче культурный опыт человека». Признавая, что концептосфера языка, создаваемая писателями и фольклором, исключительно богата, мы рассматриваем национальный язык не в качестве «как бы «заместителя» культуры», а как исключительный культурно-ментальный феномен, представляющий собой духовную, одушевленную ипостась .

Под термином «концептосфера» мы понимаем совокупность концептов, объединённых на основании того или иного признака. Так, например, в ценностной картине мира по тематическому признаку могут быть выделены религиозная, этическая, юридическая и прочие концептосферы.

Исследуя концептосферу того или иного национального языка, мы можем судить о культуре нации, его нравственных законах, этических традициях, об отношении к другим народам, о духовных запросах, о веротерпимости, о понятиях правды и истины, чести и бесчестии, о материальных и духовных ценностях, о жизни и смерти. Концептосфера – тот комплекс важнейших концептов, призванный формировать личность с определенной ценностной ориентацией, с определенным мировоззрением, определенной языковой и речевой компетенцией.

Таким образом, мы рассмотрели основные историко-философские аспекты развития понятия «языковая картина мира», определив, что теоретическую основу рассматриваемой предметной области заложил немецкий языковед Вильгельм фон Гумбольдт в своей работе «О внутренней форме языка». Теорию языковой картины мира заложил немецкий ученый Лео Вайсгербер, опираясь в своих работах на исследования Гумбольдта. Им же и было впервые введено понятие «языковая картина мира». Несмотря на все заслуги Вайсгербера, современные ученые всё же не согласны с его идеей о том, что власть родного языка над человеком непреодолима (хотя и не отрицают, что языковая картина мира накладывает серьёзный отпечаток на отдельного человека). Гипотеза Сепира-Уорфа, или гипотеза лингвистической относительности, в своё время стала фундаментальным камнем изучения проблемы языковой картины мира. Гипотеза гласит, что процессы мышления и восприятия окружающего мира обусловлены этноспецифической структурой языка. Также она утверждает, что системы понятий, а, соответственно, и существенные особенности мышления человека определяются тем конкретным языком, носителем которого этот человек является.

Мы разграничили понятия «менталитет» и «ментальность», определив, что менталитет – совокупность устойчивых характеристик народа, а ментальность – конкретно-историческое качество менталитета, его историко-генетическая модификация, характеризующаяся изменчивостью, подвижностью и зависимостью от конкретных социально-исторических условий: «Менталитет представляет собой совокупность исторически конкретных ментальных форм (ментальностей). В отличие от идеологических форм культуры ее ментальные формы отличаются большей устойчивостью и большей долговременностью» .

Современная лингвистика оперирует множеством терминов, и такие термины, как «концепт» и «концептосфера» являются важнейшими понятиями когнитивной лингвистики. Термин «концепт» служит объяснению ментальных или психических ресурсов нашего сознания; это содержательная сторона словесного знака, за которой стоит понятие, закреплённое в общественном опыте народа, а также относящееся к умственной, духовной или материальной сфере существования человека. Понятие, закреплённое в концепте, имеет в жизни народа исторические корни, оно осмысляется социально и субъективно и, посредством такого осмысления, соотносится с другими, связанными с ним или, во многих случаях, ему противопоставляемыми, понятиями. Концептосфера, в свою очередь, является упорядоченной совокупностью концептов народа, своего рода информационной базой мышления.