{Нумерация страниц} по изданию:

В. Дильтей. Описательная психология. – СПб.: “Алетейя”, 1996. 160 с.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Мысли об описательной психологии Задача психологического обоснования наук о духе

{9} Объяснительная психология, привлекающая к себе в настоящее время столь значительную долю внимания и труда, устанавливает систему причинной связи, предъявляющую притязание на то, чтобы сделать понятными все явления душевной жизни. Она хочет объяснить уклад душевного мира, с его составными частями, силами и законами, точно так, как химия или физика объясняют строение мира телесного. Особенно яркими представителями этой объяснительной психологии являются сторонники психологии ассоциативной, Гербарт, Спенсер, Тэн, выразители различных форм материализма. Различие между науками объяснительными и описательными, на котором мы здесь основываемся, соответствует обычному словоупотреблению. Под объяснительной наукой следует разуметь всякое подчинение какой-либо области явлений причинной связи при посредстве ограниченного числа однозначно определяемых элементов (т.е. составных {9} частей связи). Это понятие является идеалом подобной науки, образовавшимся в особенности под влиянием развития атомистической физики. Объяснительная психология, следовательно, стремится подчинить явления душевной жизни некоторой причинной связи при посредстве ограниченного числа однозначно определяемых элементов. Мысль – смелости чрезвычайной, – она заключала бы в себе возможность неизмеримого развития наук о духе до строгой системы причинного познания, соответствующей системе естественных наук. Если всякое учение о душе стремится осознать причинные соотношения в душевной жизни, то отличительным признаком объяснительной психологии является ее убеждение в возможности вывести вполне законное и ясное познание душевных явлений из ограниченного числа однозначно определяемых элементов. Название конструктивной психологии было бы еще более точным и ярким наименованием ее. Вместе с тем это название выделило бы и подчеркнуло великую историческую связь, к которой она относится.

Объяснительная психология может достигнуть свою цель только путем сцепления гипотез. Понятие гипотезы может рассматриваться различным образом. Прежде всего, можно обозначить именем гипотезы всякое заключение, дополняющее при помощи индукции совокупность того, что добыто опытным путем. Содержащийся в таком заключении конечный вывод, в свою очередь, содержит в себе ожидание, простирающееся из области данного также и на не-данное. Психологические изложения всякого рода содержат в себе подобные дополнительные заключения, как нечто само собою разумеющееся. Я даже не в состоянии отнести воспоминание к прежнему впечатлению без такого рода заключения. Было бы просто неразумно желать исключить {10} из психологии гипотетические составные части; и несправедливо было бы ставить употребление их в упрек объяснительной психологии, так как психология описательная точно так же не могла бы обойтись без них. Но в области естественных наук понятие гипотезы получило развитие в более определенном смысле на основании данных в познании природы условий. Так как чувствам даны только сосуществование и последовательность без причинной связи между одновременным или последовательным, то причинная связь в нашем понимании природы возникает лишь путем дополнения. Таким образом, гипотеза является необходимым вспомогательным средством прогрессирующего познания природы. Если, как обычно бывает, несколько гипотез представляются одинаково возможными, то задача состоит в том, чтобы, путем развития вытекающих из них следствий и сравнения этих последних с фактами, одну гипотезу доказать, а остальные исключить. Сила естественных наук заключается в том, что они в лице математики и эксперимента обладают вспомогательными средствами, придающими указанному методу высшую степень точности и достоверности. Наиболее значительным и поучительным примером того, как гипотеза переходит в область постоянного владения науки, может служить гипотеза Коперника о вращении Земли вокруг собственной оси в течении 24 часов без 4-х минут и о поступательном движении ее одновременно вокруг Солнца в 365 1/4 солнечных дней, гипотеза, развитая и обоснованная Кеплером, Галилеем, Ньютоном и другими, и ставшая теорией, не подлежащей более сомнениям. Другим известным примером возрастания вероятности гипотезы до степени, когда нет надобности уже принимать в соображение иные возможности, представляется объяснение световых явлений {11} гипотезой колебаний в противоположность гипотезе эманации. Вопрос о наступлении момента, когда лежащая в основании естественнонаучной теории гипотеза достигает, путем проверки вытекающих из нее выводов на фактах действительности и в связи с общим познанием природы, такой степени вероятности, что может быть отброшено название гипотезы, – является, естественно, вопросом праздным и вместе с тем неразрешимым. Существует весьма простой признак, при помощи которого я различаю гипотезы в обширной области положений, основанных на заключениях. Пусть какое-нибудь заключение в состоянии ввести явление или круг явлений в подходящую для них связь, согласующуюся со всеми известными фактами и признанными теориями, но если оно не исключает других возможностей объяснения, тогда мы, конечно, имеем дело с гипотезой. Лишь только признак этот имеет место, подобное положение носит характер гипотетический. Но даже и при отсутствии этого признака, даже там, где противоположные гипотезы не выставлялись или не утверждались, все-таки остается открытым вопрос, не носит ли положение, основанное на индуктивных заключениях, гипотетического характера. Ведь мы не располагаем, в конце концов, безусловным признаком, при помощи которого мы при всяких обстоятельствах в состоянии были бы отличать естественнонаучные положения, нашедшие окончательную формулировку на вечные времена, от таких положений, которые выражают связь явлений лишь применительно к нынешнему состоянию наших знаний об этих явлениях. Между наивысшей степенью вероятности, которой может достигнуть индуктивно обоснованная теория, и аподиктичностью, свойственной математическим основным соотношениям, всегда лежит пропасть, через которую невозможно {12} перекинуть мост. Не одни только численные соотношения носят такой аподиктический характер; как бы ни образовался наш пространственный образ, память об этом процессе изгладилась из нашего сознания; этот образ просто существует; мы можем в любом месте пространства представить себе одни и те же основные соотношения, совершенно независимо от места, в котором они возникают. Геометрия есть анализ этого совершенно независимого от существования отдельных предметов пространственного образа. В этом смысле гипотезам принадлежит решающее значение не только как определенным стадиям в возникновении естественнонаучных теорий; нельзя предвидеть, каким образом, даже при самом крайнем увеличении степени вероятности нашего объяснения природы, может когда-нибудь вполне исчезнуть гипотетический характер этого объяснения. Естественнонаучные убеждения наши нисколько от этого не колеблются. Когда Лаплас ввел теорию вероятности в рассмотрение индуктивных заключений, этот метод исчисления был распространен и на степень достоверности нашего познания природы. Этим вырывается почва у того, кто хотел бы пользоваться гипотетическим характером нашего объяснения природы в интересах как бесплодного скептицизма, так и подчиненного богословию мистицизма. Но так как объяснительная психология в область душевной жизни переносит метод естественнонаучного образования гипотез, благодаря которому то, что дано, дополняется присоединением причинной связи, то возникает вопрос, правомерно ли подобное перенесение. Требуется доказать, что в объяснительной психологии это перенесение точно имеет место и указать на те точки зрения, при которых возникают против него возражения; и то и другое затрагивается здесь лишь мимоходом, так как {13} во всем дальнейшем изложении будут встречаться прямые или косвенные соображения по этому поводу.

Установим прежде всего тот факт, что в основе всякой объяснительной психологии лежит комбинация гипотез, несомненно отличающихся вышеуказанным признаком, ибо они не в состоянии исключить иные возможности. Против каждой подобной системы гипотез выставляются десятки других. В этой области идет борьба всех против всех, не менее бурная, нежели на полях метафизики. Нигде и на самом дальнем горизонте не видно пока ничего, что могло бы положить решающий предел борьбе. Правда, объяснительная психология утешает себя ссылкой на те времена, когда положение химии и физики казалось не лучшим; но какими неизмеримыми преимуществами перед нею обладают эти науки в виде устойчивости объектов, возможности свободно пользоваться экспериментом, измеримости пространственного мира! Кроме того, и неразрешимость метафизической проблемы об отношении духовного мира к телесному препятствует точному проведению достоверного причинного познания в этой области. Поэтому, никто не в состоянии предсказать, придет ли когда-либо борьба гипотез в объяснительной психологии к концу, и когда это может произойти.

Итак, если мы желаем достигнуть полного причинного познания, мы попадаем в туманное море гипотез, возможности проверки которых на психических фактах даже не предвидится. Влиятельнейшие направления психологии ясно это показывают. Так, гипотезой такого рода представляется учение и сведение всех явлений сознания к атомообразно представляемым элементам, воздействующим друг на друга по определенным законам. Такой же гипотезою является и выступающее с притязаниями на причинное объяснение конструирование {14} всех душевных явлений при помощи двух классов ощущений и чувств, причем имеющему столь огромное значение для нашего сознания и для нашей жизни желанию отводится место явления вторичного. При посредстве одних лишь гипотез, высшие душевные процессы сводятся к ассоциациям. Путем одних лишь гипотез самосознание выводится из психических элементов и процессов, происходящих между ними. Ничем, кроме гипотез, мы не располагаем относительно причинных процессов, благодаря которым благоприобретенный душевный комплекс постоянно влияет, столь могущественно и загадочно, на наши сознательные процессы заключения и желания. Гипотезы, всюду одни гипотезы! И притом не в роли подчиненных составных частей, в отдельности входящих в ход научного мышления – (как мы видели, в качестве таковых они неизбежны) – но гипотезы, которые, как элементы психологического причинного объяснения, должны сделать возможным выведение всех душевных явлений и найти себе в них подтверждение.

Представители объяснительной психологии для обоснования столь обширного применения гипотез обычно ссылаются на естественные науки. Но мы тут же, в самом начале нашего исследования, заявляем требование наук о духе на право самостоятельного определения методов, соответствующих их предмету. Науки о духе должны, исходя от наиболее общих понятий учения о методе и испытывая их на своих особых объектах, дойти до определенных приемов и принципов в своей области, совершенно так же, как это сделали в свое время науки естественные. Не тем мы окажемся истинными учениками великих естественнонаучных мыслителей, что перенесем найденные ими методы в нашу область, а тем, что наше познание применится {15} к природе нашего предмета и что мы по отношению к нему будем поступать так, как они по отношению к своему. Natura parendo vincitur. Первейшим отличием наук о духе от естественных служит то, что в последних факты даются извне, при посредстве чувств, как единичные феномены, между тем как для наук о духе они непосредственно выступают изнутри, как реальность и как некоторая живая связь. Отсюда следует, что в естественных науках связь природных явлений может быть дана только путем дополняющих заключений, через посредство ряда гипотез. Для наук о духе, наоборот, вытекает то последствие, что в их области в основе всегда лежит связь душевной жизни, как первоначально данное. Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем. Во внутреннем опыте даны также процессы воздействия, связи в одно целое функций как отдельных членов душевной жизни. Переживаемый комплекс тут является первичным, различение отдельных членов его – дело уже последующего. Этим обусловливается весьма значительное различие методов, с помощью которых мы изучаем душевную жизнь, историю и общество, от тех, благодаря коим достигается познание природы. Из указанного различия вытекает для трактуемого здесь вопроса вывод, что в области психологии гипотезы никоим образом не могут играть той же роли, какая им присуща в познании природы. В познании природы связные комплексы устанавливаются благодаря образованию гипотез, в психологии же именно связанные комплексы первоначальны и постепенно даны в переживании: жизнь существует везде лишь в виде связного комплекса. Таким образом, психология не нуждается ни в каких подставляемых понятиях, добытых путем заключений, для того чтобы установить прочную связь между {16} главными группами душевных фактов. Определенному внутренним опытом, основному причинному расчленению целого она может подчинить описание и расчленение и таких процессов, в которых ряд действий, хотя и обусловливается изнутри, но все же свершается без сознания действующих в нем причин, как например, при репродукции или при влиянии, оказываемом на сознательные процессы изгладившимся из нашего сознания приобретенным душевным комплексом. Поэтому для нее нет надобности, строя гипотезу относительно причины подобных явлений, замуровать ее, так сказать, в фундамент психологии. Метод ее совершенно отличен от методов физики или химии. Гипотеза не является неизбежною ее основой. Поэтому, если объяснительная психология и подчиняет явления душевной жизни ограниченному числу однозначно определяемых объяснительных элементов преимущественно гипотетического характера, мы никак не можем согласиться с представителями названного течения, утверждающими, что такова неизбежная судьба всей психологии, и выводящими это заключение из аналогии с ролью, которую гипотезы играют в познании природы. С другой стороны, в области психологии гипотезы отнюдь не проявляют той полезности, которой они обладают в естественном познании. В области душевной жизни факты не могут достичь степени точной определенности, необходимой для проверки теории путем сравнения вытекающих из нее выводов с этими фактами. Таким образом, ни в одном имеющем решающее значение пункте не удалось достигнуть исключения других гипотез и оправдания гипотезы остающейся. В граничащих областях природы и душевной жизни эксперимент и количественное определение оказались столь же полезными для образования гипотез, как и при познании природы. {17} В центральных же областях психологии подобное явление не наблюдается. В частности, имеющий решающее значение для конструктивной психологии вопрос о причинных отношениях, обусловливающих как влияние, оказываемое на сознательные процессы приобретенными душевными комплексами, так и воспроизведение, – не подвинулся еще, несмотря на все старания, ни на шаг к своему разрешению. Сколь разнообразно можно комбинировать гипотезы и затем с одинаковым успехом или неуспехом выводить из них крупные, решающие душевные факты, как самосознание, логический процесс и очевидность его, совесть и проч. Поборники подобной гипотетической связи одарены чрезвычайно острым зрением относительно того, что ее подтверждает, и совершенно слепы ко всему, что ей противоречит. Тут применимо то, что Шопенгауэр ошибочно утверждал вообще о гипотезе как таковой: подобная гипотеза ведет в голове, в которой обрела пристанище или, паче того, зародилась, существование, сходное с жизнью организма, в том смысле, что она от внешнего мира воспринимает лишь то, что полезно или сродно ей, а все для нее чуждое или вредное либо просто отметает, либо, по необходимости восприняв его, изрыгает. Поэтому подобные связи гипотез в объяснительной психологии никогда не могут возвыситься до ранга, занимаемого естественнонаучными теориями. Таким образом, мы приходим к вопросу, нельзя ли путем иного метода – мы будем обозначать его, как метод описательный и расчленяющий – избежать в психологии обоснования нашего понимания всей душевной жизни на системе гипотез.

Господство объяснительной или конструктивной психологии, оперирующей гипотезами по аналогии с познаванием природы, ведет к последствиям, чрезвычайно {18} вредным для развития наук о духе. Позитивным исследователям этих областей ныне представляется необходимым либо отказаться от всякого психологического обоснования, либо примириться со всеми недочетами объяснительной психологии. Вследствие этого современная наука оказалась поставленной перед дилеммой в чрезвычайной степени усилившей дух скептицизма и чисто внешней, бесплодной эмпирики, а также углубившей разделение жизни и знания: или науки о духе пользуются представляемыми психологией основаниями и приобретают тем самым гипотетический характер, или же они пытаются разрешить свои задачи, отказавшись от научно обоснованного и систематизированного взгляда на факты душевной жизни и опираясь лишь на двусмысленную и субъективную психологию повседневной жизни. Но в первом случае объяснительная психология сообщает свой вполне гипотетический характер также теории познания и наукам о духе.

Теория познания и науки о духе могут быть сопоставлены в смысле необходимости психологического обоснования, несмотря на значительные различия в требуемых объеме и глубине такого обоснования. Правда, в ряду наук теория познания занимает совершенно иное место, нежели науки о духе. Ей никоим образом не может быть предпослана психология. Тем не менее и для нее, хотя и в другой форме, существует та же дилемма. Может ли она быть поставлена независимо от психологических предпосылок? А если нет, то каковы были бы последствия обоснования ее на психологии объяснительной? Теория познания возникла ведь из потребности обеспечить среди океана метафизических колебаний уголок твердой почвы, общезначимого познания, независимо от размеров этого островка: а при названных условиях она стала бы неустойчивой и гипотетической, – она {19} сама устранила бы возможность достичь своей цели. Таким образом, для теории познания существует та же дилемма, что и для наук о духе.

Науки о духе как раз ищут для понятий и положений, которыми они принуждены оперировать, твердого, общезначимого обоснования. Они испытывают слишком понятное отвращение к философским конструкциям, подверженным спору, и следовательно, привносящим этот спор в область эмпирических анализов и сравнений. Поэтому-то так широко распространилось теперь стремление юриспруденции, политической экономии и теологии совершенно исключить психологические обоснования. Каждая из них пытается из эмпирического соединения фактов и правил или норм в своей области установить такую связь, анализ которой дал бы некоторые общие элементарные понятия и положения, способные лечь в основание соответственной науки о духе. Принимая во внимание состояние объяснительной психологии, они не могут поступить иначе, поскольку они желают избежать омутов и водоворотов объяснительной психологии. Но спасаясь от Харибды философских водоворотов, они попадают на утес Сциллы, в данном случае – бесплодной эмпирики.

Нет надобности особо доказывать, что объяснительная психология, поскольку она может основываться лишь на гипотезах, неспособных возвыситься до степени убедительной и исключающей все прочие гипотезы теории, необходимо должна сообщить свой недостоверный характер опытным наукам о духе, пытающимся опереться на нее. А то, что всякая объяснительная психология нуждается в подобных гипотезах для своего обоснования, и составит один из главных предметов нашего рассуждения. Но сейчас необходимо показать, что всякая попытка создать опытную науку о духе без психологии {20} также никоим образом не может повести к положительным результатам.

Эмпирика, отказывающаяся от того, чтобы обосновать происходящее в области духа на понимаемых связях духовной жизни, по необходимости бесплодна. Это можно показать па любой науке о духе. Каждая из них требует психологических познаний. Так, например, всякий анализ факта религии приводит к понятиям:

чувство, воля, зависимость, свобода, мотив, которые могут быть разъяснены исключительно в психологической связи. Тут приходится иметь дело с определенными комплексами душевной жизни, так как в ней зарождается и укрепляется сознание божества. Но эти комплексы обусловливаются общей планомерной связью душевной жизни и понятны только из этой связи. Юриспруденция исследует такие понятия, как норма, закон, вменяемость, т.е. психологические связи, требующие психологического анализа. Она в состоянии изобразить связь, в которой возникает чувство права, или связь, в которой действительно проявляются цели в праве и отдельные воли подчиняются закону, без ясного понимания планомерной связи во всякой душевной жизни. Науки о государстве, ведающие внешней организацией общества, находят во всяком связующем общество отношении психические факты общения, владычества и зависимости. Факты эти требуют психологического анализа. История и теория литературы и искусств повсюду сталкиваются со сложными эстетическими основными настроениями прекрасного, возвышенного, юмористического или смешного, которые без психологического анализа остаются темными и мертвыми представлениями для историка литературы. Не может он постичь жизни поэта без знания процесса воображения. Так оно есть, и никакое разграничение по специальностям {21} тут ничего поделать не может: как культурные системы – хозяйство, право, религия, искусство и наука – и как внешняя организация общества в союзы семьи, общины, церкви, государства, возникли из живой связи человеческой души, так они не могут в конце концов быть поняты иначе, как из того же источника. Психические факты образуют их важнейшую составную часть, и потому они не могут быть рассмотрены без психического анализа. Они содержат связь в себе, ибо душевная жизнь есть связь. Поэтому-то познание их всюду обусловливается пониманием внутренней связности в нас самих. Они только потому могли возникнуть в качестве силы, господствующей над отдельной личностью, что в душевной жизни существуют известное единообразие и планомерность, допускающие возможность одинакового порядка для многих жизненных единств 1 .

И подобно тому, как развитие отдельных наук о духе связано с разработкой психологии, так и соединение их в одно целое невозможно без понимания душевной связи, в которой они соединены. Вне психической связи, в которой коренятся их отношения, науки о духе представляют собою агрегат, связку, но не систему. Какое бы грубое представление об их связи между собой мы ни взяли, оно покоится на каком-либо грубом представлении о связи душевных явлений. Связи, {22} в которых хозяйство, право, религия, искусство, знание находятся как между собой, так и с внешней организацией человеческого общества, могут сделаться понятными только на почве единообразного, охватывающего их душевного комплекса, из которого они возникли друг подле друга и в силу которого они существуют во всяком психическом жизненном единстве, взаимно не смешиваясь и не разрушая друг друга.

То же затруднение тяготеет и над теорией познания. Школа, отличающаяся острым умом своих представителей, требует полнейшей независимости теории познания от психологии. Она утверждает, что в Кантовой критике разума это отделение теории познания от психологии проведено в принципе особым методом. Этот метод она и желает развить. В этом, как ей кажется, заключается будущее теории познания.

Но совершенно очевидно, что духовные факты, составляющие материал теории познания, не могут быть связаны между собой иначе, как на фоне какого-нибудь представления душевной связи. Никакая магия трансцендентального метода не может сделать возможным то, что само по себе невозможно. Никакое заклинание из школы Канта тут не поможет. Кажущаяся возможность это сделать сводится, в конце концов, к тому, что гносеолог располагает этой связью в своем собственном живом сознании и переносит ее оттуда в свою теорию. Он предполагает ее. Он пользуется ею. Но он ее не контролирует. Поэтому тут неизбежно подставляются, взятые из современного круга слов и мыслей, истолкования этой связи в психологических понятиях. Таким образом и вышло, что основные понятия критики разума Канта целиком принадлежат определенной психологической школе. Современное Канту классифицирующее учение о способностях повело к резким обособлениям, {23} к разграничивающим перегородкам в его критике разума. Поясню это ссылкой на его разграничения воззрения и мышления или содержания и формы познания. Оба этих обособления, проведенные с такой резкостью как у Канта, разрывают живую связь.

Ни одному из своих открытий Кант не придавал большего значения, нежели резкому обособлению природы и принципов воззрения и мышления. Но в том, что он называет воззрением, всюду участвуют мыслительные или эквивалентные им акты. Таковы, например, различение, измерение степеней, отожествление, соединение и разделение. Поэтому дело тут идет лишь о различных ступенях в действии одних и тех же процессов. Те же элементарные процессы ассоциации, воспроизведения, сравнения, различения, измерения степеней, разделения, отвлечения одного и выделения другого, на чем покоится абстракция, процессы, которые затем господствуют и в нашем дискурсивном мышлении, оказывают свое действие в развитии наших восприятий, воспроизведенных образов, геометрических фигур, фантастических представлений фантазии. Процессы эти составляют обширное и безмерно плодородное поле бессловесного мышления. Формальные категории абстрагируются из подобных первичных логичных функций. Канту, поэтому, и не было надобности выводить эти категории из дискурсивного мышления. Всякое дискурсивное мышление может быть изображено как более высокая ступень этих бессловесных мыслительных процессов.

Точно так же теперь уже нельзя в полной мере удержать проведенного в системе Канта разделения содержания и формы познания. Внутренние соотношения, всюду существующие между многообразием ощущений, как содержанием нашего познания, и формой, в которой {24} мы это содержание воспринимаем, гораздо важнее этого разделения. Мы воспринимаем одновременно отличные друг от друга звуки и объединяем их в нашем сознании, не понимаем их данности друг вне друга как данности одного ряда. Наоборот, множество осязательных или зрительных ощущений мы можем воспринять лишь рядоположно. Мы даже не в состоянии представить два цвета вместе и одновременно иначе, как друг рядом с другом. Не очевидно ли, что в этой необходимости воспринимать их рядоположно играет роль природа зрительных впечатлений и осязательных ощущений. Не представляется ли весьма вероятным, что природа содержания ощущения тут обусловливает форму его синтеза? Насколько Кантово учение о форме и содержании познания нуждается в дополнении, видно также из следующего: многообразие ощущений, как чистое содержание, на каждом шагу включает в себя различия, хотя бы, например, в степенях и отношениях между собою цветов. Эти различия и степени, однако, существуют только для объединяющего их сознания; поэтому форма должна быть налицо для того, чтобы могло быть содержание, подобно тому, как, конечно, должно быть содержание для того, чтобы появилась форма. Было бы совершенно непонятно, каким образом психические элементы содержания связались бы извне связью объединяющего сознания 2 .

Таким образом, и в области теории познания можно будет избежать произвольного и случайного введения психологических воззрений лишь путем сознательного и научного подведения под нее основания в виде ясного понимания душевной связи. Освободиться от случайных {25} влияний ошибочных психологических теорий в гносеологии можно будет лишь тогда, когда удастся предоставить в ее распоряжение значимые положения о связи душевной жизни. Конечно, было бы невозможно в виде основания предпослать теории познания законченную систему описательной психологии. Но, с другой стороны, теория познания без предпосылок есть иллюзия.

Отношение между психологией и теорией познания пока что можно было бы представить себе нижеследующим образом. Точно так же, как теория познания черпает общезначимые и достоверные положения из остальных научных дисциплин, она могла бы заимствовать из описательной и анализирующей психологии сумму положений, потребную ей и не подлежащую никаким сомнениям. Искусно сплетенная из себя самой логическая паутина, носящаяся без привязи в пустом пространстве – неужели она достовернее и прочнее теории познания, пользующейся общезначимыми и твердыми положениями, выведенными из проверенных уже воззрений отдельных отраслей науки? Можно ли указать какую-нибудь теорию познания, которая не делала бы молчаливо или открыто таких заимствований? Вопрос может заключаться только в том, действительно ли заимствуемые положения выдержали испытание в смысле общеобязательности и строжайшей очевидности, причем, конечно, понятие подобной проверки должно обрести смысл и оправдание своего применения опять-таки в основах теории познания, заключающихся, в конечном итоге, во внутреннем опыте. Только об этом одном могла бы пока идти речь и при допущении психологических положений. Вопрос сводится лишь к тому, могут ли подобного рода положения быть добыты без помощи психологии, базирующейся на гипотезах. {26} Одно это обстоятельство уже приводит к проблеме такой психологии, в которой гипотезы играли бы иную роль, нежели в господствующей ныне объяснительной психологии.

Но отношение психологии к теории познания отлично от отношения к ней прочих наук, даже предпосылаемых ей Кантом: математики, математического естествознания и логики. Душевная связь составляет подпочвенный слой процесса познания, и поэтому процесс познания может изучаться лишь в этой душевной связи и определяться лишь по его состоянию. Но мы видели уже методическое преимущество психологии в том, что душевная связь дана ей непосредственно, живо, в виде переживаемой действительности. Переживание связи лежит в основе всякого постижения фактов духовного, исторического и общественного порядка, в более или менее выясненном, расчлененном и исследованном виде. История наук о духе основывается именно на такой переживаемой связи, и она постепенно доводит ее до более ясного сознания. Исходя отсюда и можно разрешить проблему отношения между теорией познания и психологией. Основание теории познания заключается в живом сознании и общезначимом описании этой душевной связи. Теория познания не нуждается в законченной, завершенной психологии, но тем не менее всякая завершенная психология есть лишь научное осуществление того, что составляет и подпочву теории познания. Теория познания есть психология в движении, и притом в движении, направленном к определенной цели. Основанием ее является самосознание, охватывающее всю наличность душевной жизни в неискалеченном виде: общезначимость, истинность, действительность осмысленно определяются лишь из этой наличности. {27}

Подведем итоги. Все, чего можно было требовать от психологии и что составляет ядро ей свойственного метода, одинаково ведет нас в одном и том же направлении. От всех изложенных выше затруднений освободить нас может лишь развитие науки, которую я, в отличие от объяснительной и конструктивной психологии, предложил бы называть описательной и расчленяющей. Под описательной психологией я разумею изображение единообразно проявляющихся во всякой развитой человеческой душевной жизни составных частей и связей, объединяющихся в одну единую связь, которая не примышляется и не выводится, а переживается. Таким образом, этого рода психология представляет собою описание и анализ связи, которая дана нам изначально и всегда в виде самой жизни. Она изображает эту связь внутренней жизни в некоторого рода типическом человеке. Она пользуется всяким возможным вспомогательным средством для разрешения своей задачи. Но значение ее в шкале наук основывается именно на том, что всякая связь, к которой она обращается, может быть однозначно удостоверена внутренним восприятием, и каждая такая связь может быть показана как член объемлющей ее, в свою очередь, более широкой связи, которая не выводится путем умозаключения, а изначально дана.

То, что я обозначаю именем описательной и расчленяющей психологии, должно удовлетворять еще одному требованию, вытекающему из потребностей наук о духе и из руководства, которое они дают жизни.

Единообразия, составляющие главный предмет психологии нашего века, относятся к формам внутреннего процесса. Могучая по содержанию действительность душевной жизни выходит за пределы этой психологии. В творениях поэтов, в размышлениях о жизни, высказанных {28} великими писателями, как Сенека, Марк Аврелий, Блаженный Августин, Макиавелли, Монтень, Паскаль, заключено такое понимание человека во всей его действительности, что всякая объяснительная психология остается далеко позади. Но во всей рефлектирующей литературе, стремящейся охватить в полном объеме действительность человека, до сих пор проявляется наряду с ее превосходством в отношении содержания – неспособность к систематическому изложению и изображению. Некоторые отдельные соображения поражают нас в самое сердце. Кажется, точно в них раскрывается глубина самой жизни. Но как только мы пытаемся привести их в ясную связь, обнаруживается их несостоятельность в этом отношении. Совершенно отлична от таких размышлений мудрость поэтов, говорящая нам о людях и о жизни лишь образами и голосами судьбы, разве только иногда освещаемыми, словно молнией, рефлексией. Но и эта мудрость не заключает в себе осязаемой общей связи душевной жизни. Со всех сторон приходится слышать, что в Лире, Гамлете и Макбете скрыто больше психологии, нежели во всех учебниках психологии вместе взятых. Но если бы эти фанатические поклонники искусства когда-нибудь раскрыли перед нами тайну заключающейся в этих произведениях психологии! Если под психологией разуметь изображение планомерной связи душевной жизни, то в произведениях поэтов никакой психологии нет; нет ее там даже в скрытом виде и никаким изощрением невозможно извлечь оттуда такого учения о единообразиях душевных процессов. Зато в способе, каким подходят великие писатели и поэты к жизни человеческой, находится обильная пища и задача для психологии. Тут имеется налицо интуитивное понимание всей связи, к которой на своем пути психология, обобщая и абстрагируя, также должна {29} приблизиться. Нельзя не пожелать появления психологии, способной уловить в сети своих описаний то, чего в произведениях поэтов и писателей заключается больше, нежели в нынешних учениях о душе, – появления такой психологии, которая могла бы сделать пригодным для человеческого знания, приведя их в общезначимую связь, именно те мысли, что у Августина, Паскаля и Лихтенберга производят столь сильное впечатление благодаря резкому одностороннему освещению. К разрешению подобной задачи способна подойти лишь описательная и расчленяющая психология; разрешение этой задачи возможно только в ее пределах. Ибо психология эта исходит из переживаемых связей, данных первично и с непосредственной мощью; она же изображает в неизуродованном виде и то, что еще недоступно расчленению.

Если объединить все определения, последовательно данные относительно такой описательной и расчленяющей психологии, то в результате выяснится значение, которое имело бы разрешение этой задачи также и для объяснительной психологии. В лице психологии описательной она бы обрела прочную дескриптивную опору, определенную терминологию, точные анализы и важное подспорье для контроля над ее гипотетическими объяснениями. {30}

Описательная психология (descriptive psychology)

Происхождение термина О. п. исторически связано в первую очередь с именами двух немецких философов - Ф. Брентано и В. Дильтея, причем на разных этапах своей научной карьеры оба ученых вкладывали в него разный смысл. После непродолжительного периода забвения методы описательного и качественного анализа вновь становятся объектом повышенного внимания психологов.

По мнению Брентано, О. п. ограничивает свой предмет только внутренними перцепциями. Как Тео де Бур пишет в своей статье «Описательный метод Франца Брентано» (The descriptive method of Franz Brentano), в начале своей научной карьеры Брентано считал О. п. исключительно подготовительным этапом общей психологии, на к-ром раскрывается и проясняется то, что находится в душе человека, с тем чтобы генетическая психология могла установить причинные законы одновременности и последовательности. В дальнейшем О. п. трансформировалась для Брентано в самостоятельную отрасль знания, к-рую он намеревался превратить в основу таких нормативных наук, как логика и этика. Именно эти представления Брентано и повлияли на Э. Гуссерля, к-рый тж начал с идеи О. п., однако позднее переименовал ее в феноменологию, к-рую он намеревался сделать научным фундаментом филос. знания.

В своей статье «Мысли об описательной и расчленяющей психологии» (Ideas concerning a descriptive and analytic psychology) Дильтей проследил идею описательной науки от X. Вольфа и Э. Канта, подчеркивавшего разницу между описательным и объяснительным методами, до Т. Вайца, к-рый наметил примерную комплементарную программу дескриптивной и объяснительной психологии и идеи к-рого Дильтей подверг дальнейшей переработке. Изначально Дильтей рассматривал психологию как основу всех наук о чел. Однако подходы и содержание совр. ему психологии, созданной и развивавшейся благодаря трудам Гербарта, Фехнера и Вундта, были столь ограниченными, что Дильтей обратился к идее О. п. как источнику информ. о фактах сознания именно в том виде, в каком оно их обнаруживает, а не в виде реконструкций гипотетических элементов, что пыталась предложить объяснительная психология. Вместо этого О. п. в качестве своего объекта выбирала «взрослого человека с развитой психической жизнью», к-рую надлежало «охватить, описать и проанализировать во всей ее полноте». Исходя из этого, можно увидеть, что Брентано и Дильтей по-разному понимали сущность О. п. Брентано (в начале своей ученой карьеры) рассматривал О. п. как необходимый этап развития психологии, впоследствии дополняемый объяснительной психологией, тогда как Дильтей противопоставлял одну систему другой. В дальнейшем в своей трактовке О. п. Брентано приблизился к т. зр. Дильтея (к идее о самостоятельной науке, играющей роль основы нормативных наук), однако определенные различия в их интерпретациях все же существуют, отражая различия в мировоззрении этих двух философов. На более поздних этапах своей карьеры Дильтей уже выражал сомнения в том, что даже такая наука, как О. п., на самом деле может служить основой для всех наук, изучающих чел.

О. п. по сей день яв-ся растяжимым понятием, но его толкование больше не ограничивается его ист. смыслами. Его осн. значение состоит в том, что психич. явления должны описываться в том виде, как они переживаются и эксплицитно выражаются. Феноменологические инсайты вывели О. п. за границы сферы внутренней перцепции (внешние перцепции, понимаемые как «присутствия», могут также описываться), а давление конкретных проблем привело к определенным прорывам в методологии (были разработаны чисто качественные и интерпретативные методики).

См. также Объективная психология, Философия науки

Вильгельм Дильтей (1833-1911) - основатель «философии жизни». Основной труд: «Описательная психология». Все науки о духе должны базироваться на психологии. Психология - основание наук о духе, как математика основание естествознания. Давал отрицательную оценку естественно-научной ориентации психологии (объясительной психологии). Свою психологии называл описательной и расчленяющей, противопоставляя описание - объяснению, а расчленение - конструированию схем из ограниченного числа однозначно определяемых элементов. Противопоставление понимания и объяснения - центральный методологический принцип описательной психологии.

Центральное понятие - переживание, выступающее в виде внутренней связи, неотделимой от её воплощения в духовном продукте. Т.о., соотносятся индивидуальное сознание и мир социально-исторических ценностей.

Герменевтика - учение об истолковании - средство воссоздания неповторимых культурных миров прошлого - связующее звено между культурой, человеком и отдельными науками: философия, история, психология.

Предмет: развитой человек и полнота готовой душевной жизни, описанная во всей ее целостности.

Метод: постижение, понимание. Понять - это значит оценить субъективные переживания как осмысленные, включить субъективные переживания в более широкие смысловые связи, которые определяют их.

Отличие от интроспекции: открывает содержание не только сознательного, но и бессознательного (интроспекция ограничивает познающего содержанием его сознания, закрывая выход в сферу объективного).

Структура сознания. Каждое состояние сознания включает в себя: интеллектуальную часть (содержание), побуждение и чувство (нравится/не нравится), волевой компонент как намерение, которое направляет каждый мыслительный процесс. Таким образом, жизненная ценность не есть нечто объективное -- это то, чем мы пользуемся для достижения чувства удовольствия и удовлетворения.

Постижение ценностей и созидание новых ценностей - сущность душевной жизни и психического развития. Развитие душевной жизни происходит в условиях развития тела и зависит от связи с окружающим миром. Чувства и побуждение - движущие силы развития. Развитие состоит в переходе от элементарным к более высоким ценностям; каждый возраст характеризуется направленностью на свои ценности.

Человека нужно анализировать как существующего в обществе. Из осознания индивидом своей деятельности в обществе возникают гуманитарные науки. Дильтей разрабатывает программу описательной психологии. Первоначально объяснительные психологические системы строились как метафизические (например, у Декарта), но после краха метафизических систем (Гегель) психология стала опираться на математику (в первой трети XIX века), физиологию (вторая половина XIX века). Дильтей считает, что психология не обязательно должна идти по пути развития естественных наук, т.к. душевная жизнь дана нам априори. Связь между природными явлениями не дана нам априори (тут ученые строят гипотезы), но душевная жизнь дана нам как целостность, она дана нам в переживании, нет необходимости конструировать связи. Поэтому психология не обязательно должна быть объяснительной, она может быть описательной. Душевная жизнь исходно понятна нам, но мы используем привлечение новых связей, чтобы глубже понять ее.

Дильтей выделяет:

• 1) структурную связь душевной жизни - строение неизменное при смене различных психических состояний. Это базовый способ бытия в мире, взаимосвязь чувственного, интеллектуального и волевого моментов. Это связь каузальна и телеологична. Отсюда возникает закон развития душевной жизни.
• 2) При смене возрастов меняется смысл переживаний (та же идея у ЛСВ, психология развития как смена типов переживания, но эта программа так и не была реализована в связи со смертью ЛСВ).
• 3) понимание как установление связи между душевной жизнью и тем, что ценно для человека во внешнем мире. Дильтей ввел понятие «ценность» в психологию. Он показал, что проблема построения психологии по естественно научному типу заключается в том, что в природе нет тех реалий, которые могут помочь понять человека.

Методы исследования по Дильтею: внимательный, критический анализ документов определенной эпохи. Важно понять, почему человек написал то, что он написал. Сопоставительный анализ текстов.

Своеобразный подход к формированию психологической науки был разработан в теории немецкого ученого В. Дильтея (1833-1911). Если все описанные выше направления исходили из понимания необходимости формирования экспериментальной, эмпирической психологии и развития ее связей с естественными науками, то Дильтей отстаивал важность ее связи с философией (прежде всего с философией Гегеля), отвергая приоритет эксперимента над наблюдением.

Дильтей был автором направления, получившего название «философия жизни». Центральным в этой концепции стало понятие о живом духе, развивающемся в различных исторических формах. С этих позиций ученый подошел и к проекту создания новой, описательной психологии, который был изложен им в работе «Идеи описательной психологии» (1894). Дильтей считал, что описательная психология должна существовать наряду с объяснительной, которая ориентируется на науки о природе, и должна стать основой всех наук о духе.

Отвергая традиционную метафизику, Дильтей высказывался и против позитивизма, против перенесения методов естественных наук в психологию, которая нуждается в собственном методе и собственной методологии. В своей критике «объяснительной» психологии Дильтей подчеркивал, что понятие причинной связи вообще не применимо в области психического (и исторического), так как здесь в принципе невозможно предсказать, что последует за достигнутым состоянием. Поскольку дать точное и объективное обоснование полученным при постижении собственных переживаний фактам практически невозможно, психология должна отказаться от попыток объяснения душевной жизни, поставив себе целью описание и анализ психических явлений, стараясь понять отдельные процессы из жизненного целого. Именно такой подход сделает психологию ведущей, основной дисциплиной для всех наук о духе, всех наук о человеке. Этот подход в несколько измененном виде получил в начале XX в. название психологизм; в рамках данного подхода психология рассматривалась как методология наук о душевной жизни.

Свою психологию Дильтей называл описательной и расчленяющей, противопоставляя описание - объяснению, расчленение - конструированию схем из ограниченного числа однозначно определяемых элементов. Он выступал и против традиционного для того времени ассоциативного подхода к психике, понимания ее как сенсорной мозаики, состоящей из элементов. Взамен элементов он предлагал внутренне связанные структуры, лежащие в основе душевных процессов, развитие которых определяется целью. Целостность и целенаправленность представляют собой, по мнению Дильтея, специфические черты душевных проявлений. Хотя сами эти качества не были им привнесены в психологию (об этом говорили и другие ученые, например Брентано и Джемс), но принципиально новым в концепции Дильтея было стремление вывести их не из органической, но из исторической жизни, из чисто человеческих видов деятельности, которые отличает воплощение переживаний в творениях культуры.

Одним из центральных в его теории стало понятие переживания. Оно выступало не в виде элемента сознания, а в виде внутренней связи, неотделимой от ее воплощения в духовном, надындивидуальном продукте. Тем самым индивидуальное сознание соотносилось с миром социально-исторических ценностей, с миром духовности. Важным связующим звеном как между культурой и человеком, так и между отдельными науками (философией, историей, психологией) стала герменевтика, или учение об истолковании, которая в теории Дильтея являлась средством воссоздания неповторимых культурных миров прошлого.

Уникальный характер объекта исследования (духовный мир), по мнению ученого, определял и уникальность метода. Им служит не объяснение явлений в принятом натуралистами смысле, но понимание, постижение. Он писал, что «природу мы объясняем, а душевную жизнь постигаем». Постижение основывается на анализе непосредственных переживаний «Я». Оно существенно отличается от интроспекции, так как открывает содержание не только сознательного, но и бессознательного. Это интуитивное вчувствование помогает понять, а затем и описать смысл жизни, включив субъективные переживания в контекст культурной среды, в которой живет человек. Ориентация Дильтея на бессознательные духовные, нравственные переживания, которые составляют суть человеческой личности, дала основание С. Л. Рубинштейну назвать его психологию «вершинной», в отличие от «глубинной» психологии Фрейда, видевшего в бессознательном лишь биологические влечения.

Идея Дильтея о связи отдельной личности с духовными ценностями, накопленными человечеством, была развита его учеником Э.Шпрангером (1882-1963). Как и Дильтей, он считал, что ведущим методом исследования духовной жизни является понимание, т.е. непосредственное постижение смысла психических явлений. В то же время, стремясь к более объективному постижению психической жизни, центральным в своей концепции он сделал не переживание, но духовную активность «Я», в которой реализуются смысловые связи с содержанием определенной культуры, выраженные в системе ценностей конкретного человека. Таким образом, субъективные переживания человека рассматривались в их соотношении с надындивидуальными сферами объективного духа.

В труде «Формы жизни» (1914) Шпрангер доказывал, что основной задачей психологии является исследование отношения индивидуальной духовной структуры человека к структуре «объективного духа», т.е. изучение основных типов направленности человека, которые он и назвал «формой жизни». В основе этой направленности лежит преобладающая ориентация на те или иные ценности.

Им было выделено шесть основных типов объективных ценностей: теоретические (область науки, проблема истинности), экономические (материальные блага, полезность), эстетические (стремление к оформлению, к самовыражению), социальные (общественная деятельность, обращенность к чужой жизни), политические (власть как ценность), религиозные (смысл жизни). В каждом человеке могут быть представлены ориентации на все эти типы ценностей, но в разной пропорции, какая-то (или какие-то) из них при этом будет доминировать. Это доминирование и определяет преимущественную форму жизни данного человека, сферу его деятельности и переживаний. Исходя из того, какая группа ценностей доминирует, Шпрангер выделял соответственно теоретического человека, экономического, эстетического, социального, политического и религиозного. Форма жизни есть внутреннее, духовное образование, поэтому для более полного развития личности взрослый должен угадать эту форму в ребенке и строить его обучение, исходя из того, какая деятельность для него будет приоритетной. Описательная психология показала новые возможности построения психологии как гуманитарной науки, вскрыла недостатки сугубо естественнонаучной ориентации психологии, преобладавшей в то время. Многие из них стали более очевидными со временем, но в тот момент преимущества объективной, экспериментальной психологии были настолько очевидны, что упреки и опасения Дильтея большинством психологов не были услышаны. Распространению его взглядов помешала и ограниченность самого подхода Дильтея, не видевшего новых перспектив, которые открывают перед психологией эксперимент и связь с точными науками.

психология структурализм функционализм мышление

descriptive psychology) Происхождение термина О. п. исторически связано в первую очередь с именами двух немецких философов - Ф. Брентано и В. Дильтея, причем на разных этапах своей научной карьеры оба ученых вкладывали в него разный смысл. После непродолжительного периода забвения методы описательного и качественного анализа вновь становятся объектом повышенного внимания психологов. По мнению Брентано, О. п. ограничивает свой предмет только внутренними перцепциями. Как Тео де Бур пишет в своей статье "Описательный метод Франца Брентано" (The descriptive method of Franz Brentano), в начале своей научной карьеры Брентано считал О. п. исключительно подготовительным этапом общей психологии, на к-ром раскрывается и проясняется то, что находится в душе человека, с тем чтобы генетическая психология могла установить причинные законы одновременности и последовательности. В дальнейшем О. п. трансформировалась для Брентано в самостоятельную отрасль знания, к-рую он намеревался превратить в основу таких нормативных наук, как логика и этика. Именно эти представления Брентано и повлияли на Э. Гуссерля, к-рый тж начал с идеи О. п., однако позднее переименовал ее в феноменологию, к-рую он намеревался сделать научным фундаментом филос. знания. В своей статье "Мысли об описательной и расчленяющей психологии" (Ideas concerning a descriptive and analytic psychology) Дильтей проследил идею описательной науки от X. Вольфа и Э. Канта, подчеркивавшего разницу между описательным и объяснительным методами, до Т. Вайца, к-рый наметил примерную комплементарную программу дескриптивной и объяснительной психологии и идеи к-рого Дильтей подверг дальнейшей переработке. Изначально Дильтей рассматривал психологию как основу всех наук о чел. Однако подходы и содержание совр. ему психологии, созданной и развивавшейся благодаря трудам Гербарта, Фехнера и Вундта, были столь ограниченными, что Дильтей обратился к идее О. п. как источнику информ. о фактах сознания именно в том виде, в каком оно их обнаруживает, а не в виде реконструкций гипотетических элементов, что пыталась предложить объяснительная психология. Вместо этого О. п. в качестве своего объекта выбирала "взрослого человека с развитой психической жизнью", к-рую надлежало "охватить, описать и проанализировать во всей ее полноте". Исходя из этого, можно увидеть, что Брентано и Дильтей по-разному понимали сущность О. п. Брентано (в начале своей ученой карьеры) рассматривал О. п. как необходимый этап развития психологии, впоследствии дополняемый объяснительной психологией, тогда как Дильтей противопоставлял одну систему другой. В дальнейшем в своей трактовке О. п. Брентано приблизился к т. зр. Дильтея (к идее о самостоятельной науке, играющей роль основы нормативных наук), однако определенные различия в их интерпретациях все же существуют, отражая различия в мировоззрении этих двух философов. На более поздних этапах своей карьеры Дильтей уже выражал сомнения в том, что даже такая наука, как О. п., на самом деле может служить основой для всех наук, изучающих чел. О. п. по сей день яв-ся растяжимым понятием, но его толкование больше не ограничивается его ист. смыслами. Его осн. значение состоит в том, что психич. явления должны описываться в том виде, как они переживаются и эксплицитно выражаются. Феноменологические инсайты вывели О. п. за границы сферы внутренней перцепции (внешние перцепции, понимаемые как "присутствия", могут также описываться), а давление конкретных проблем привело к определенным прорывам в методологии (были разработаны чисто качественные и интерпретативные методики). См. также Объективная психология, Философия науки А. Джорджи