Карл Бюлер Теория языка
Введение. Теория языка вчера и сегодня
Глава I. Принципы науки о языке
§ 1. Идея и план аксиоматики
§ 2. Модель языка как органона (а) формы существования конкретных языковых явлений
§ 3. Знаковая природа языка (в) модель структуры языка
§ 4. Речевое действие и языковое произведение; речевой акт и языковая структура (с)
§ 5. Слово и предложение. Система s-f языкового типа (d) понятие языка и его признаки
Глава II. Указательное поле языка и указательные слова
§ 6. Психологические предпосылки позиционных способов указания в индоевропейских языках
§ 7. Origo указательного поля и способы его выражения
§ 8. Дейксис к воображаемому и анафорическое употребление указательных слов
§ 9. Эгоцентрическое и топомнестическое указание в языке
Глава III. Поле символов языка и назывные слова
§10. Симпрактическое, симфизическое и синсемантическое окружение языковых знаков
§ 11. Контекст и факторы поля в отдельности
§ 12. Поля символов в неязыковых репрезентативных инструментариях
§ 13. Звукоподражательный (звукописующий) язык
§ 14. Языковые понятийные знаки
§ 15. Индоевропейская падежная система - пример полевого механизма
§ 16. Критическая ретроспектива идея символического поля
Глава IV. Строение человеческой речи элементы и композиции
§ 17. Материально обусловленное оформление звукового потока речи
§ 18. Мелодический облик и фонематическая характеристика слов
§ 19. Простое и сложное слово. Признаки понятия слова идея чистого лексикона
§ 20. Функции артикля
§ 21. Сочинение с союзом "и" по поводу теории гештальтов
§ 22. Языковедческое исследование композита
§ 23. Языковая метафора сематологическое ядро теории метафоры
§ 24. Проблема предложения
§ 25. Предложение без указательного поля
§ 26. Анафора сочленения речи
§ 27. Формальный анализ сложного предложения (краткий очерк)
Орудия труда и язык, как известно с давних пор, относятся к числу самых ярких проявлений человеческого в человеке: homo faber 1 использует отобранные и обработанные предметы в качестве орудий, а человек - zoon politikon 2 - употребляет язык при общении с себе подобным. Возможна новая, углубленная интерпретация этой простой мудрости с точки зрения физической и психологической антропологии, и такая интерпретация уже находится в процессе становления. Чарлз Белл, гениальный основоположник нашего познания структуры центральной нервной системы, был первым среди специалистов по сравнительной анатомии, завершившим свое сравнительное изучение органов и увенчавшим его теорией человеческого выражения, основанной на биологии. В первые десятилетия XIX в. Белл писал, что по всему строению своего тела человек предназначен применять орудия труда и язык. Эта основная мысль антропологии Белла никоим образом не устарела. В моей книге «Теория экспрессии» 3 предложено новое понимание и интерпретация того, что было замечено Беллом. Тот, кто сегодня вдобавок ко всему находится под воздействием тщательного обсуждения особенностей человеческого тела в книге О. Абеля 4 , вновь возвращается к этой старой мудрости и как психолог может в дополнение к картине жизни предков человека, обрисованной Абелем, не слишком фантазируя, сочинить современный миф о роли орудий и языка в становлении человека. Миф, который должен был по важнейшим пунктам более правильно постичь сущность человеческого языка, чем это делается в книге де Лагуна «Речь. Ее функции и развитие». 5 Но это лежит в стороне от выбранного нами пути; я собираюсь рассказать современный миф о происхождении языка отдельно, в журнале «Zeitschrift fur Psychologie». В этой книге мы обращаем к языку не вопрос «Откуда ты пришел по этой дороге?», а другой вопрос: «Что ты собой представляешь?»
Язык сродни орудиям труда; он тоже принадлежит к жизненно необходимым инструментам, представляя собой органон, подобный вещественным инструментам, то есть материальным средствам, не являющимся частями тела. Как и орудия труда, язык есть специально сконструированный посредник. Только на этого языкового посредника реагируют не материальные предметы, а живые существа, с которыми мы общаемся. Тщательное определение посреднических свойств языкового механизма должно быть произведено в том цехе и силами тех, кто обладает наиболее точным знанием этого механизма. Ближе всего знают человеческие языки филологи и лингвисты. На страницах этой книги язык и его структурные законы будут подробно рассмотрены в лингвистическом цехе. Если предзнаменования не лгут, то мы движемся навстречу новому взлету сравнительного языковедения - некой фазе универсального сравнения человеческих языков, на которой должен быть на более высоком уровне реализован тот замысел, который маячил уже перед В. фон Гумбольдтом и его современниками.
Первое положение универсального рассмотрения - это тезис о существенном структурном сходстве всех известных и изученных человеческих языков; существительное «язык» в единственном числе имеет вполне определенный смысл и является верифицируемым. Мы формулируем четыре тезиса о языке, верных для всех конкретных языков. Мне кажется, они должны были бы быть не только достаточно широкими, но одновременно и достаточно точными и фиксировать такие пределы сходства, в которых могли бы быть систематически очерчены все реальные различия. Именно эту веру и эту надежду я связываю со своей книгой.
Охотно признаюсь, что все важнейшее, что должно быть сказано, было предвосхищено работой крупнейших языковедов: начиная с указательного поля языка, известного уже древним грекам и вновь обнаруженного в наше время Вегенером, Бругманом и Гардинером и кончая тончайшими деталями символического поля, постоянно стоявшего в центре грамматического анализа и эксплицитно описанного современными исследователями истории всех семей индоевропейского языка. Для моей книги в большей степени, чем для других, подходят слова Тассо: «Всем этим я обязан лишь вам». Конечно, формулировка постулатов в большинстве случаев потребовала некоторого обобщения и упрощения; нередко эта формулировка даже должна была вырабатываться заново. Именно это составляет основное содержание книги и дает ей право на существование. Предлагаемое в ней понятие поля - продукт современной психологии; читатель, желающий понять его изнутри, проследит за его возникновением в рамках хроматики применительно к феномену контраста. Ученики Херинга различали при этом «внутреннее поле» и «внешнее поле». Мы будем систематически определять внешние поля языковых знаков в том же русле и с должной логической тщательностью вырабатывать понятия указательного и символического полей языка, исходя из самого широкого круга обстоятельств, при любых процессах говорения, оказывающих решающее влияние на языковой смысл. Наличие в языке не одного, а двух полей - это уже новая концепция. Но эта концепция, как мне кажется, идеально согласуется с одним давним философским утверждением. Она верифицирует на лингвистическом материале тезис Канта, согласно которому понятия без наглядных представлений пусты, а представления без понятий - слепы; она показывает, как речевое мышление одновременно мобилизует названные два фактора, принадлежащие совершенному познанию, в их причудливом, но зримом переплетении. То, что Кассирер описывает как две фазы развития человеческого языка, - это двойственность, неизбежно присущая любому языковому явлению, а также характеризующая - сегодня, как и всегда, - язык в целом. Так по крайней мере обстоит дело в основных сферах естественной речи, если предельный случай суждений, конструируемых чистой логикой, равно как и предельный случай символического языка, искусственно «очищенного» от всякой наглядности, надлежащим образом рассматривать именно как предельный случай, а не как норму. К этому следует еще многое добавить. Пока лишь заметим, что теория двух полей исходит из того, что наглядное указание и представление несколькими способами ровно в той же степени приближаются к сути естественного языка и составляют эту суть, как составляют ее абстракция и понятийное восприятие мира. Это и есть квинтэссенция развиваемой здесь теории языка.
Она занимается философскими вопросами, охватывающими ее фундамент и открываемыми ею заново, не в большей степени, чем этого требует затронутая тема. Я знаю, что в решающих вопросах теории познания можно продвигаться также другим путем; схоласты нередко пытались разрешать свои онтологические альтернативы, опираясь на языковой материал. В нашу компетенцию не входит высказываться по данному вопросу; ведь идея простого описания языковых явлений подразумевает, что они могут во имя себя самих оказывать сопротивление всякий раз, когда образуется перегиб, когда у этих явлений хотят насильно вырвать признание, которое они сами не в состоянии предложить. Простейшим и наиболее известным в истории примером, объясняющим то, что я имею в виду, мог бы служить «материальный уклон» (Stoffentgleisung), который может и должна в целом и систематически отвергать теория языка. Это «материальный уклон» радикального номинализма, который нам во многих случаях приходится устранять во имя самих явлений. Данный вопрос не очень важен. Гораздо более серьезной, на мой взгляд, должна будет оказаться полемика с теорией языка, выдвинутой в работах Гуссерля. В своей работе о предложении я критиковал концепцию, развитую Гуссерлем в «Логических исследованиях» 1 . Это было в 1919 г., то есть еще до того, как Гуссерль создал усовершенствованный вариант своей концепции в «Трансцендентальной логике» 2 . В настоящей книге я признаю тот прогресс, который принесло с собой построение мира монад в последних работах Гуссерля. В то же время я не могу не признать, что модель языка как органона требует еще чего-то большего. Грамматика в том виде, в каком она строится вот уже два тысячелетия, предполагает своеобразную интерсубъективность языкового механизма, которой не может достичь ни Диоген в бочке, ни монадное существо. И у грамматики нет ни малейшего основания сходить с того пути, который предписывается ей самим ее предметом; Платон, Дж. Ст. Милль и современная логистика в этом пункте стоят на позициях традиционного анализа языка. Пусть эта книга расскажет, почему я считаю эти позиции правильными и необходимыми.
Пророк слева, пророк справа, дитя мира сего - посредине. Теория языка должна представлять собой это дитя, то есть просто вершину эмпирической работы языковедов. Если философия - это пророк справа, от которого обороняется теория языка всякий раз, когда ей угрожает опасность некоего эпистемологизма, то есть искусственного отождествления с одной из возможных принципиальных установок теории познания, то она должна потребовать у пророка слева такого же уважения своей самостоятельности. Психология - это пророк слева. Что должны предложить друг другу наука о языке и учение о душе после переустройства в здании психологии - этот вопрос обсуждался в моей книге «Кризис психологии». Здесь, в новом предисловии, следует еще раз вкратце сказать, что факт знаковой коммуникации у людей и у животных стал основной проблемой сравнительной психологии. Надлежащая разработка этой проблемы выводит далеко за рамки того, что есть самое человечное в человеке, - за рамки языка. Ведь никакая совместная жизнь животных невозможна без особых средств регламентации социального поведения членов сообщества; ни одно сообщество не обходится без знаковой коммуникации, которая распространена в царстве животных столь же давно, как и материальная коммуникация. И эти средства регламентации, которые мы можем наблюдать с достаточной степенью точности, представляют собой дочеловеческий аналог языка. То, что я имею в виду, можно наглядно показать на примере высокоразвитой коллективной жизни насекомых. Для этого надо лишь правильно сопоставить два наиболее интересных направления исследований - ср. книги Уилера «Общественная жизнь у насекомых» 3 и К. фон Фриша «Язык пчел» 4 . В центре внимания первой книги стоит материальная коммуникация и явления трофоллаксиса - взаимной помощи в кормлении, в центре внимания второй - знаковая коммуникация. Высокоорганизованная материальная коммуникация между членами жизненного сообщества животных была бы вообще невозможна без знаковой коммуникации. В общем, надо попытаться построить теорию языка на добротном биологическом фундаменте, а затем предпринять еще одно заключительное расширение горизонта.
Это заключительное расширение поля зрения достигается на основе нового научного вывода сравнительной психологии, согласно которому любой без исключения поступок животного или человека, заслуживающий этого наименования, регулируется сигналами. Это отнюдь не пустое слово; с его помощью возможно самое простое и ясное изложение наблюдений Дженнингса, обнаружившего, что уже инфузории в крохотной сфере их четко определимой системы действий после краткого процесса обучения отвечают на определенные раздражители как на сигналы и сразу же начинают успешно «действовать», не дожидаясь вторичного испытания. Это самая примитивная стадия сигнала, которую мы знаем. Сигналами в механизме социальной коммуникации являются также звуки человеческого языка. Об этом в дальнейшем будет рассказано подробнее.
Итак, мы видим, что следует приложить усилия для осуществления такого анализа, который бы помог выявить биологические корни знаковой коммуникации у животных. Тогда сигналы, производимые в сообществе животных, будут нам казаться уже не причудливой диковинкой, а высшим и богатейшим проявлением и развитием возможностей, которые можно обнаружить в каждой психофизической системе деятельных живых существ. Понятие «психофизической системы» нельзя определить, не обращаясь к признаку реагирования на сигналы.
Осознание этого не должно нас ослеплять, мы должны оставаться зрячими и видеть специфические свойства человеческого языка. Возможно, нам следует одновременно подумать и о той знаковой коммуникации, которая осуществляется между нами, людьми, и нашим преданным другом дома - собакой. Язык ли это? То, что «понимает» canis domesticus, подчиняясь командам своего партнера - человека, и что он порождает в свою очередь, чтобы руководить своим хозяином, несомненно, относится к самым высшим и дифференцированным из всех известных нам форм коммуникации, доступных животным. Тот факт, что звуки и остальное коммуникативное поведение собаки содержит богатую нюансами экспрессию, никогда не отрицался компетентными специалистами. Однако психофизическая система собаки воспринимает не весь человеческий язык, да и звуки, издаваемые ею, ни в коей мере неэквивалентны языку.
Ведь в «языке» собаки не выполняется полностью ни один из четырех основных постулатов о человеческом языке. Почему? Потому что коммуникативному поведению собаки, равно как и других известных нам животных, не свойственна доминирующая функция знаков человеческого языка - функция репрезентации (Darstellungsfunktion). Является ли такое отсутствие абсолютным или нам бросается в глаза громадное количественное различие - этот вопрос остается нерешенным, пока не получены необходимые результаты точных экспериментов. Ибо как ни удивительно это может прозвучать, но во всей зоопсихологии нет никаких экспериментов в этой области, которые бы удовлетворяли современным требованиям. Правда, до последнего времени структурные законы человеческого языка также не были сформулированы с той степенью четкости и определенности, чтобы составить основу и выработать критерии для экспериментирования с животными. Вся сравнительная психология получит новый стимул, если удастся так сформулировать специфику человеческого языка, чтобы, сопоставляя знаковую коммуникацию человека и животных, мы воздержались от суждений, обращающихся к глубинам духа.
Лишь очень немногие из современных зоопсихологов обладают достаточной компетентностью в сфере человеческого языка - этого поразительно сложного инструмента. Самую лучшую школу, которую можно было бы им порекомендовать, надо было бы пройти не в лаборатории нормативной психологии, а у неврологов и психиатров, у глубоких знатоков центральных языковых дефектов и расстройств человеческого языка. Сам я как бывший медик начинал именно с этой тематики; это было еще до того решающего поворота в афазиологии, который наступил с приходом в эту науку таких исследователей, как Хед, Гельб и Гольдштейн, Иссерлин, Пётцль и др. Одна из моих надежд сегодня состоит в том, что удастся установить взаимно плодотворный контакт между квинтэссенцией лингвистического анализа языка и результатами анализа иного типа - безжалостного реального распада языковой способности человека, изучаемого патологами. Мой отказ от ссылок на современные исследования афазии в этой книге до поры до времени диктовался требованием методической чистоты действий и ничем иным. Аналогичные аргументы удерживали меня от попыток систематического использования достижений, полученных в ходе изучения формирования языка у детей. В этой работе я участвовал лично и знаю, что после первого урожая, собранного учеными старшего поколения, уборка собственного урожая ждет тех, кто сможет осуществить точную, поддающуюся воспроизведению, протокольную запись детских высказываний, сделанных в основных фазах развития ребенка.
В теории языка сегодня царит оживление; к моменту завершения этой книги имеются важные работы по теории языка, вышедшие за последние несколько месяцев; о них я хотел бы рассказать в другой раз. Ср., например, весьма содержательный очерк Штенцеля «Философия языка» в составе нового «Учебника по философии» (1934) 1 , который я должен рецензировать на страницах журнала «Anthiopos», и в особенности грандиозный проект Л. Вайсгербера «Роль языка в формировании общей культуры» 2 , подробный разбор которого меня пригласили сделать в «Kant-Studien». Уже год назад вышел поучительный трактат Э. Винклера «Исследования по теории языка» (1933) 3 . Я могу также упомянуть пере интерпретацию, критику и дополнение концепции А. Марта, осуществленные в работе Л. Ландгребе «Назывная функция и значение слова» 4 - насколько я могу понять, квалифицированной работе. Заслуживает внимания то, что в ней должным образом признается и оценивается постулат „D» нашего списка, приписывающий языку характер двухклассной системы. Догмат о лексиконе и о синтаксисе, впервые предложенный мной вниманию коллег на заседании Гамбургского конгресса, посвященного проблемам языка (Материалы 12-го Конгресса психологов, 1931 5), сегодня, насколько мне известно, является общепризнанным и содействовал реабилитации старой точки зрения в противовес монистической формулировке современников Вундта и Бругмана, трактующей предложение как единственную основную единицу языка. В данной книге мы подробно изложим аргументы в защиту этой старой точки зрения. Мне хотелось бы упомянуть еще два недавних собрания, с очевидностью демонстрирующих оживленность и многосторонность современных исследований по теории языка. Одно появилось в четвертом томе журнала «Blätter für deutsche Philosophie» в 1930 г., другое - в парижском «Journal de Psychologie» в 1933 г. Как я уже предвидел при подготовке заседания по проблемам языка на конгрессе психологов в Гамбурге, в обоих собраниях выступают эксперты с разных факультетов, и из их сообщений отчетливо вырисовывается становление целостной теории языка. Конечная цель настоящей книги - показать, что научным источником такой теории является сематология, и продемонстрировать, каким образом общая теория знаков может реализоваться в современном духе на материале такого поразительно многостороннего знакового механизма, каким является язык.
Когда я, завершив книгу и поставив последнюю точку, мысленно возвращаюсь к самому началу, то мне кажется, что основы представленной здесь системы были ранее заложены еще в 1907 г., когда в речевом мышлении были обнаружены «синтаксические схемы» (см. § 16), и в 1908 г., когда в моем обзоре о процессах понимания (Материалы 3-го Конгресса психологов) была выделена репрезентативная функция языка. Однако тогда (в противовес сенсуализму тогдашних психологов) не было уделено должного внимания фактору наглядного указания. В Мюнхене мы близко познакомились со Штрейтбергом, и когда я однажды подробно рассказал ему свои мысли о вставшей перед лингвистами проблеме предложения, он воспринял мои основные положения, с поразительной точностью разобравшись в сути дела, и заказал мне статью для своего журнала «Indogermanisches Jahrbuch»: так в 1918 г. появилась статья «Критический очерк современных теорий предложения» («Kritische Musterung der neueren Theorien des Satzes»), в которой были намечены контуры полной модели языка как органона. Все мои прежние публикации о языке также имели характер статей, написанных по тому или иному случаю, например статья для юбилейного сборника в честь Фосслера («Idealistische Neuphilologie») «О сущности синтаксиса» («Vom Wesen der Syntax»), где содержится первый набросок аксиомы D о языке как о двухклассной системе, и статья для юбилейного сборника в честь И. фон Криса в серии «Psychologische Forschungen» 1 , где было еще эскизно сформулировано первоначальное представление о «принципе абстрактивной релевантности». О «Кризисе» и о Гамбургском симпозиуме по проблемам языка речь уже шла выше; Г. Демпе исчерпывающе рассказал о состоянии проблемы к сегодняшнему моменту в первой части своей ясно написанной книги «Что такое язык?» 2 . Сегодня я бы, пожалуй, так ответил на вопрос, заданный в заглавии его книги: язык есть то, что удовлетворяет выдвинутым четырем постулатам. Демпе, защищающему взгляды Гуссерля в своей работе, можно было бы найти достаточно много возражений в моих критических переформулировках. Заключительное обсуждение четырех постулатов о языке предложено в моей работе «Аксиоматика наук о языке» 3 . Для настоящей книги я их переписал, расположил по-новому и сформулировал более проспективно, то есть с перспективой на главы, реализующие очерченный замысел; кроме того, дихотомия «речевые действия и языковые структуры» была расширена до более богатой четырехклеточной таблицы, иллюстрирующей постулат С. Вот и все, что можно сказать об истории возникновения этой книги; с тех пор как я начал научно мыслить, мои интересы концентрируются вокруг феномена языка.
Всякий научный работник обычно в наибольшей степени обязан тем ученым, которые в отличие от ныне живущих уже не услышат слова благодарности. Более редкой является ситуация, подобная той, что сложилась сегодня в теории языка, когда, отвечая на вопрос «Кто тебе ближе всех?», приходится перешагивать через столетия; новая теория языка, находящаяся в стадии становления, вынуждена неоднократно возвращаться к той фазе философии, когда феномен языка стоял в центре картины мира. Общеязыковедческая проблема универсалий, по моему убеждению, должна быть вновь по-современному поставлена в теории языка там, где она (подобно многим недостроенным соборам) продолжает стоять, так и не решенная слабеющими силами схоластического умозрения. История понятия «символ» уводит нас еще дальше и обнаруживает в аристотелевской концепции роковое сопряжение (синхиз) двух идей. Конечно, звуки языка являются в равной степени и знаками координации, и приметами, причем одновременно. Только они будучи знаками координации, отображают тот мир, о котором идет речь, не так, как это представляли себе сторонники античной концепции узнавания. Аристотель в своей формуле символа (см. § 12.3) слишком упрощенно соединил изъявительную и репрезентативную функцию языковых знаков, а схоласты, насколько мне известно, были не в состоянии достаточно адекватно и четко отделить connexio rerum 1 , на которой основано указание, от ordo rerum 2 , лежащего в основе назывных знаков языка. С иной точки зрения и в применении к чистой теории языка речь идет о в высшей степени корректном различии между дейксисом и назывным, понятийным восприятием, которое провела еще во времена древних греков новорожденная грамматика и которое было утеряно в философских концепциях. Новая теория языка должна исправить обе ошибки и вновь достичь непредвзятого понимания посреднических свойств языкового механизма во всем их разнообразии. Наряду с символическим полем должно быть реабилитировано указательное поле, а экспрессия должна быть отделена от репрезентативной функции языковых знаков как самостоятельное структурное образование. Первая из этих задач, я надеюсь, достигнута в даной книге; для решения второй необходима новая книга на тему «Экспрессия в голосе и в языке».
Я чувствую обязанность сердечно поблагодарить своих коллег. Ибо эта книга - результат длительных лингвистических исследований, и я бы не смог ее написать без помощи компетентных сотрудников. Мой ассистент, д-р Бруно Зоннек, деятельно помогал мне на всех этапах создания книги, он привлек к работе некоторых своих друзей, молодых компаративистов; так, д-р Локкер работал вместе с ним над проверкой идеи о новом классе слов - продемонстративах. Я с благодарностью вспоминаю также поучительные дискуссии в русле моего семинара летом 1932 г., когда проф. Курилович в течение семестра занимался в нашем кружке. Обновленные и длительные гуссерлевские исследования велись под руководством д-ра Кэте Вольф, специальному попечению которой были вверены также исследования экспрессии, которыми мы уже несколько лет занимаемся в моем институте. Осциллографическую передачу произносимого слога на приложенной таблице я имел возможность позаимствовать из совершенно самостоятельного исследования, которое тоже сюда относится; д-р Бреннер, осуществивший это исследование, избрал путь по которому аналогичным образом идут также Джемелли и Пастори, добившиеся на этом пути значительных успехов (см.: Elektrische Analyse der Sprache. II. - «Psychologische Forschungen», 18, 1933). Кроме анализа фонетического оформления слова и предложения в работе Джемелли и Пастори уже частично выявились те «фонетические индивидуализмы», которые нас больше всего интересуют в исследованиях Бреннера по теории экспрессии
В моем окружении много логиков, занимающихся логикой языка-коллега Брунсвик, д-р Э. Френкель и проф. Нойманн с неизменным интересом и сочувствием способствовали выработке окончательной фрмулировки «Принципов», изложенной в этой книге. В течение двух семестров у нас был также коллега Эйно Кайла, который с глубоким интересом воспринял мою теорию языка и принял участие в критическом обсуждении «Принципов», когда я впервые попытался рассказать их узкому кругу избранных. Профессор Э. Толмен в прошлом году познакомил нас с результатами своих зоопсихологических экспериментов приведших его к тем же основным воззрениям на природу сигналов, которые излагаются в «Кризисе» и в настоящей работе. К нему я также чувствую сердечную признательность. Молодая англистка д-р Л. Перутц с неослабевающим энтузиазмом специалиста помогала мне при просмотре обширной лингвистической литературы по темам IV гл. и напоследок вместе с К. Вольф и Б. Зоннеком составила указатель Всем им я приношу глубокую благодарность.
Начало карьеры психолога
Карл Бюлер родился в мае $1879$ года в небольшом городке Меккесхайме в Бадене. После окончания школы Карл поступил на медицинский факультет во Фрейбургский университет. Он защитил диссертацию в $1903$ году по тематике «К учению о перенастройке зрения». В своей работе он рассматривал возможность развития теории Гельмгольца экспериментально, а также освещал психологический аспект вопроса.
Еще в студенчестве у Бюлера появилась непреодолимая тяга к изучению психологии, он интересовался современными направлениями в этой науке, начал собирать психологическую литературу, следил за работой ведущих психологов. После окончания института Карл Бюлер совсем немного проработал врачом-офтальмологом, а в $1903$ году поступил в Страсбургский университет на философский факультет. Уже через год Бюлер защитил докторскую диссертацию, посвященную Генри Хому, мыслителю, который занимался проблемами психологии эстетики. По окончании университета Карл Бюлер был уже практически оформившимся психологом-теоретиком с собственными принципами и идеями, требовавших практического воплощения.
Вклад в развитие психологической науки
В $1906$ году Бюлер начал работать на должности ассистента в Вюрцбургском университете. Именно здесь он познакомился с Кюльпе – основным представителем Вюрцбургской психологической школы. Под его руководством в дальнейшем Бюлер занимался экспериментальным изучением мышления. Самый первый научный труд Бюлера был опубликован в $1907$ году и назывался «Факты и проблемы психологии мыслительных процессов». Эта работа была посвящена анализу экспериментальных данных. В ней Бюлер выдвинул предположение, что в интеллектуальной структуре можно выделить три основные категории элементов: сами мысли, которые лишены чувственно-образного характера, интеллектуальные чувства и образы. Следует отметить, что Бюлер довольно быстро отошел от теории Вюрцбургской школы и даже назвал ее ложной.
Перед молодым, но достаточно опытным ученым в этот период открывались блестящие перспективы, но Первая мировая война внесла свои коррективы и прервала карьеру Карла Бюлера. Так как Бюлер по первому образованию был врачом, его отправили на фронт военным хирургом. Но именно здесь он приобрел бесценный опыт в лечении мозговых ранений, собрал огромный материал о различных расстройствах речи, которые повлекли такие травмы.
В $1915$ году Бюлера приглашают в Мюнхен на место Кюльпе. И с этого момента началась его самостоятельная научно-исследовательская работа.
В Мюнхене Бюлер познакомился с Шарлоттой Малаховски, которая в апреле 1916 года стала его женой. Она стала для Бюлера не только преданным и любящим другом, но и соратником и помощником в работе.
Спустя несколько лет Бюлера пригласили в Дрезденский технологический университет занять должность профессора, а затем и в Венский университет.
В Вене Бюлер создал собственную психологическую лабораторию, которая вскоре была преобразована в институт, так называемая «Школа Бюлера». Новаторский подход к обучению, а также огромный опыт психолога-практика привлекали в институт множество молодых людей и сделали его всемирно известным.
В Вене Бюлер вел работал параллельно с Зигмундом Фрейдом и имел не меньшее общественное признание, чем знаменитый основатель психоанализа.
На данном этапе научные интересы Бюлера затрагивали генетическую психологию, а результатом многочисленных исследований стали научные публикации, в частности и книга «Духовное развитие ребенка». Предисловие и русский перевод к этой книге были сделаны в 1930 году Выготским. В данной работе Бюлер выделил три главные структуры психики : научение, инстинкт и интеллект, проявляющийся в результате возникновения актов внезапного понимания. Надо отметить, что эта теория Бюлера столкнулась с трудностями при объяснении развития мышления у детей. Это было обусловлено тем, что теория было описанием интеллектуальных процессов, но не раскрывала механизмы их формирования.
Идеи Карла Бюлера подверглись критике со стороны Выготского и Пиаже, которые были против его теории о развитии речи как об интуитивном открытии ребенком принципов языка.
Замечание 1
Самым важным, значимым трудом Бюлера является «Кризис психологии», где он указал пути выхода психологической науки его времени из кризиса. Он предложил синтезировать разные психологические подходы.
Расцвет Венской школы закончился после установления власти фашистов. Бюлер хотел эмигрировать в Америку, но не успел, так как был схвачен гестапо. Его отпустили на свободу только при помощи влиятельных друзей. Вскоре Бюлеру удалось уехать в США, где он получил приглашение занять должность профессора в католическом университете. Но в последний момент ему отказали по причине того, что Бюлер, будучи католиком, прошел обряд венчания в протестантской церкви. В $1945$ году Бюлер со своей супругой обосновались в Лос-Анджелесе. Там Карл преподавал психологию в учебных заведениях. Скончался Карл Бюлер в возрасте 84 лет - $24 октября 1963$ года.
Сейчас некоторым американцам кажется, что вклад в психологию Карла Бюлера (который в догитлеровские времена был известным профессором Венского университета) недостаточно полно воспринят Америкой. Я решил описать вкратце основные положения его концепции,чтобы его вклад в развитие мировой психологии в целом мог быть оцененен достоинству.
Книга «Кризис психологии» («Die Krise der Psychologie») обеспечивает достаточно полное представление о психологии немецко-говорящих стран во время высокопродуктивной первой четверти XX века. И этот период слишком важен, чтобы им можно было пренебречь.
Интересно, почему некоторые важнейшие психологические работы, написанные на немецком языке, остаются непереведенными в теченийе десятилетий? Можно вспомнить, например, «Психофизику» Фехнера», «Психологию с эмпирической точки зрения» Брентано или книгу, о которой пойдет речь сейчас, - «Кризис психологии» Бюлера. Последняя была опубликована в 1927 году, затем переиздавалась в 1929 и 1965 годах. Недавно до меня дошел слух о том, что все эти три непризнанных классика сейчас пусть и с опозданием, но переводятся. Надеюсь, что этот слух станет реальностью. «Кризис» - это веха в истории психологии, это описание догитлеровского золотого века германо-австрийской психологической теории. Автор описывает и оценивает основные антиассоцианистские направления, последовавшие за упадком маховского сенсорного позитивизма. Первой появилась Вюрцбургская Denkpsychologie (психология мышления - нем.), в развитие которой внес свой вклад и Бюлер). Вскоре возник психоанализ. Эти два направления отличались друг от друга по многим аспектам, но соглашались в одном: психические процессы протекают под динамическим управлением, а не по типу механической связи. Помимо этих двух направлений, автор предлагает обзор разнообразных теорий (понимающая психология, гештальт, различные концепции структуры, его собственные работы по языку, некоторые работы Шарлотты Бюлер по детскому развитию); но в центр его внимания попадают преимущественно стандартные теории - их основные постулаты, логика рассуждении и конструктивность выводов.
Автор пытается предложить подход в рамках системного эклектизма. Он не отрицает ни одну школу in toto (в целом - лат.), он скорее тщательно анализирует и избирательно принимает принципиальные положения самых разнообразных научных школ. Он отвергает теорию только в том случае, если чувствует, что ее претензии на объяснение каких-либо феноменов психического явно завышены. Термин «кризис» в данном случае отражает претензии каждой отдельной школы на монополии научной истины. Фактически, ни одна отдельно взятая школа не предлагает необходимого баланса при рассмотрении трех основных характеристик человеческой деятельности: внутреннего опыта, осмысленного поведения и их взаимосвязи с культурой (19, стр. 29). Психоанализ не принимает в расчет социальный и культурный контекст, гуманитарная наука ограничена своей приверженностью к гегельянскому психизму, бихевиоризм, отрицая дельфический совет «познать самого себя»» чрезмерно склоняется к наблюдению внешнего поведения (обычно воспринимающемуся бессмысленным, если не соотносить его с внутренним опытом).
Вероятно, самое слабое место книги Бюлера - его оценка американского бихевиоризма. Единственные авторы, которых он цитирует, это X. С. Дженнингс и Э. Л. Торндайк, которых едва ли можно назвать типичными представителями школы. Он вообще не упоминает о Дж. Б. Уотсоне. Наибольшее сожаление вызывает то, что Бюлер в своем анализе упустил некоторые квазибихевиористские концепции американской социальной психологии, предложенные Джоном Дьюи, Чарльзом Кули и Джорджем Гербертом Мидом.
Адекватная психологическая наука без сомнения, должна будет изучать поведение, но всегда - в контексте внутреннего опыта и культурной относительности.
Чтобы прояснить, что именно он подразумевает, говоря об этих тpex аспектах, Бюлер обращается к своей собственной известной теории о трех функциях языка. Язык, по его мнению, это наиболее репрезентативная функция сознания. Он обеспечивает выражение внутренних состояний, он обусловлен культурой и имеет социальные последствия, он обладает репрезентативной (символической) значимостью. Знак, сигнал и символ функционируют определенным образом (19, стр.75). Грубо говоря, эти функции соответствуют поведению, культуре и опыту.
Центральной в этой связи является концепция (управление), которая фактически идентична с ключевым понятием кибернетики, предложенным спустя полтора десятка лет. «На каком бы уровне ни существовала истинная общественная жизнь, она должна предполагать взаимное управление членами данной социальной единицы значимого поведения друг друга» (19, стр. 50). В этом заключается функция языка, в этом же суть психологической деятельности в целом. Бюлер подытоживал свои доказательства силлогизмом: если языку изначально присущи эти три свойства и если язык действительно является истинно психологическим феноменом, то психология как наука должна быть достаточно широка, чтобы вобрать в свой предмет все эти три свойства (19, стр. 58).
Для того чтобы разработать такую психологию, которая была бы адекватна триединству «опыт - поведение - культура», Бюлер использовал в качестве основного объяснительного принципа механизм функционирования систем (Systemsteuerung). А для того, чтобы понять этот механизм, необходимо базовое представление о структуре {Struktur), о смысле (Sinn) и о цели (Zweck) (19, стр. 65). И снова мы сталкиваемся с тем,что определенные научные школы акцентируют свое внимание на одном, но не на всех этих взаимосвязанных атрибутах системы.
Все научные школы принимают концепцию структуры. Бюлер считал прародителем этой концепции Дильтея и цитировал его заявление, сделанное в 1894 году: «Все психологические рассуждения основываются на принципе, суть которого сводится к следующему: охватив целое, мы получаем возможность интерпретировать и уточнять его детали» (19, стр. 106). И хотя в целом Бюлер соглашался с Дильтеем, он опасался того, что акцентирование внимания исключительно на структуре может свести теорию всего лишь к концепции гомеостаза или равновесия как принципа функционирования систем. Структуре должна быть присуща некоторая смысловая направленность. А посему Sinn и Zweck также меу обходимо учитывать в любой претендующей на адекватность теории систем. Термин Sinn нелегко перевести. Он происходит от древневерхненемецкого слова «sinan», которое означает «идущий вперед и имеющий представление о цели». Английский термин «смысл» (meaning) слишком ограничен. Только объединив структуру со значением и целью, можно понять некую психологическую целостность (19, стр. 137).
Автор соглашается, хотя и с определенными оговорками, с концепцией «понимающей психологии». Он находит, что позиции Дильтея и Шпрангера почти полностью основаны на гегелевском представлении об объяктивном разуме. Несмотря на верность утверждения о том, что любая форма психологического понимания должна основываться на осознании культурного контекста, Бюлер, тем не менее, не исключает из рассмотрения органические (физиологические) процессы индивидуального поведения, расценивая их как важные аспекты того целого, которое должно быть понято.
Бюлер хвалит Фрейда за то, что тот осознал неадекватность предложенного им самим принципа удовольствия. Поскольку конечным результатом каждого удовлетворения инстинкта является насыщение, должно существовать что-то, лежащее «за пределами принципа удовольствия»! К несчастью, Фрейд отстаивал мрачную гипотезу о том, что то поведем ние, которое не является непосредственно обусловленным побуждениями, регулируется навязчивым повторением; также в качестве объяснительного принципа он предлагает маловразумительную концепцию Танатоса. Если бы Фрейд был более внимательным, он бы обнаружил, что помимо удовольствия от удовлетворения побуждений, существует и всеобъемлющее удовольствие от самого функционирования (Funktionslust) и от творческой деятельности (Schaffensfreude), которое мы можем наблюдать в игре, в искусстве и во всех видах возобновляющейся деятельности. Механизм навязчивого повторения совершенно неадекватен при объяснении свободного, креативного и спонтанного поведения, являющем го отличительной чертой человеческого развития.
И здесь мы снова отмечаем пророческий характер «Кризиса психологии». Бюлеровская жесткая критика ограниченной мотивационной формулы Фрейда и его собственный постулат функционального и продуктивного удовольствия отчетливо предвосхищает недавние теоретические рассуждения в терминах исследовательского поведения, бесконфликтной деятельности (conflict-free activity), компетентности и родственных им понятий, которые превращают исходную психоаналитическую теорию в постфрейдистскую эго-психологию.
Фрейд, к несчастью, был материалистом, неспособным рассуждать терминах паттерна, гештальта, формы или продуктивности. И в то же время Фрейд всегда подчеркивал значение содержания, композиции устойчивой структурной характеристики психической жизни. У него не было адекватного представления о Formwille (проактивной твндеицл - нем.}, которая является отличительной особенностью нормальной психической жизни. Хороший пример такой проактивности - игра. Играющего ребенка заботит не удовлетворение побуждений, а ход игры, ее правила и завершение гештальта. Бюлер заявляет о том, что Фрейд и гештальт-психология занимают противоположные полюса психологиче кого континуума (19, стр. 178).
Бюлеровская теория игры напоминает теорию Грооса, рассматривавшую игру как подготовку к будущей деятельности (как у животных, так и у детей). Некоторая степень телеологичности неизбежна, поскольку игре, как и почти в любой другой деятельности, можно выявить продуктивное участие. Особый интерес вызывает то наблюдение, что научение ребенка, включая процессы овладения языком, осуществляется преимущественно в ходе игры. И в таком случае не подкрепление или редукция напряжения регулирует научение, а скорее включение изучаемого.обстоятельства непосредственно в активность самого ребенка. Чему-то можно научиться только в том случае, если это что-то соответствует актуальной сфере интересов и активности.
Для Карла Бюлера творческая деятельность - одно из достоинств основных ценностей человеческой жизни. Как сказал Хьюберт Рораче (Hubert Rohracher) в своем предисловии к изданию 1965 года, читатель не однажды отметит ту творческую радость, сопровождавшую обсуждение Бюлером современных ему психологических теорий. Его рассуждения предвосхитили многие разработки психологии дня сегодняшнего - включая информационную теорию, кибернетику, когнитивную теорик эго-психологию и гуманистическую «третью силу». И поэтому книга, о которой шла речь, представляет большой интерес и для современное психолога.
(Bühler, 1879-1963) немецкий - австрийский психолог и лингвист, автор трудов по психологии мышления и языка, по общему языкознанию.
В 1-й период своего творчества входил в Вюрцбургскую школу, где ему принадлежит главная заслуга в доказательстве «безобразности» процесса мышления (см . Мышление без-образное).
Во 2-й период творчества (после Первой мировой войны) разрабатывал проблемы эволюции психики, выдвинув концепцию 3 стадий развития (инстинкта, навыка и интеллекта), широко дискутировавшуюся затем в психологии.
Известен своими работами в области языкознания, а также концепцией выхода из психологического кризиса («Кризис психологии», 1927), в которой считал возможным интегрировать имевшиеся в то время 3 основные парадигмы в психологии: субъективно-интроспективную, бихевиористскую (объективную) и культурологическую (В. Дильтей и др.). (Е.Е. Соколова)
В психологии последователь вюрцбургской школы т.н. «целостного психологического анализа», связанного с теорией гештальтов. Разрабатывал оригинальную концепцию языка, во многом отходящую от соссюровской дихотомии «язык и речь». Предложил теорию речевого акта, ввёл понятие коннотации, одним из первых начал исследование дейктических единиц языка. Внёс существенный вклад в разработку проблемы психического развития ребенка, разработав неоднозначную концепцию выделения трёх основных стадий психического развития («инстинкт», «дрессура», «интеллект»).
БЮЛЕР, КАРЛ (Bühler, Karl) (1879–1963), немецкий психолог и лингвист. Родился 27 мая 1879 в Меккесхайме близ Гейдельберга. Изучал медицину и психологию во Фрайбургском университете, который окончил в 1903. Защитил диссертацию по физиологии цветного зрения. Стажировался на философском факультете Страсбургского университета, слушал лекции по логике и психологии в Берлине. С 1906 работал в Институте психологии в Вюрцбурге, где началось его сотрудничество с О.Кюльпе, главой Вюрцбургской школы. В 1909 Бюлер последовал за Кюльпе в Боннский, а в 1913 – в Мюнхенский университет. В период Первой мировой войны служил в качестве военного хирурга на западном фронте, наблюдал травматическое нарушение речи, что привлекло его внимание как ученого. В 1915 после смерти Кюльпе был отозван в Мюнхен. В 1918–1921 – профессор Дрезденского технологического университета, в 1921–1938 – профессор Венского университета; председатель Немецкого психологического общества. Эмигрировал в 1938, после присоединения Австрии к гитлеровской Германии. Прожив в США еще четверть века, Бюлер так и не смог вполне адаптироваться и занять соответствующее его заслугам положение в академической иерархии, почти прекратил научную деятельность и умер после тяжелой продолжительной болезни 24 октября 1963.
Большинство работ ученого посвящено различным проблемам психологии, однако в 1930-е годы он обратился к лингвистической теории, опубликовав ряд исследований, наиболее значительным из которых была книга Теория языка. Репрезентативная функция языка (Sprachtheorie. Die Darstellungsfunktion der Sprache , 1934). Отталкиваясь от идей Ф. де Соссюра и активно сотрудничая с учеными, принадлежавшими к Пражскому лингвистическому кружку, Бюлер стремился выявить наиболее общие свойства языка, предложив не столько лингвистическую, сколько семиотическую концепцию, в связи с чем его высоко ценили классики семиотики.
Не предлагая всеобъемлящей теории, Бюлер ограничился формулировкой четырех аксиом. Первая аксиома предлагает «модель языка как органона», согласно которой язык связан: 1) с предметами и ситуациями, 2) с отправителем и 3) с получателем. В связи с этим языковой знак обладает тремя семантическими функциями, одновременно являясь символом, соотнесенным с предметами и ситуациями (референтивная, или репрезентативная функция); симптомом, зависимым от отправителя (эмотивная функция); и сигналом, обращенным к слушателю (конативная функция). Вторая аксиома говорит о знаковой природе языка. Третья аксиома посвящена разграничению языка и речи. Вместо введенного Ф. де Соссюром противопоставления языка и речи Бюлер предложил выделять четыре понятия: речевое действие, языковое произведение, речевой акт и языковую структуру: речевое действие и речевой акт связаны с субъектом (отправителем), а языковое произведение и языковая структура межличностны; в то же время речевой акт и языковая структура представляют собой более высокую ступень абстракции, чем другие понятия. Четвертая аксиома выделяет две главные единицы языка: слово и предложение. Бюлер изучал также конкретные вопросы лингвистики: указательные слова и дейксис, семантику артиклей, метафору. Концепция Бюлера повлияла на А.Гардинера, Н.Трубецкого, Э.Косериу и некоторых других выдающихся лингвистов; предложенная Бюлером теория функций языка получила дальнейшее развитие в трудах Р.Якобсона.